Люська вынесла яйца в миске.
– Свежие, – доложила она. – А Катька Звонарева продает магазинные. В палатке покупает, за свои выдает. Я ей так в лицо и говорю: «Катька, а совесть есть?» А она мне: «Зато у меня дешевле». Фармазонка, бля…
– Ты не знаешь, тут кто-нибудь продает избу?
– Катька и продает.
– За сколько?
– Просит десятку. Отдаст за семь.
– А ты откуда знаешь?
– Я Катьку знаю. Катька – гнилая. А дом у нее хороший, сухой. Я за правду, Век. Если дом хороший – так и скажу.
– А почему она продает? – спросил родственник.
– Так отсюда же никуда не доберешься. До автобуса пять километров. Здесь без машины никак. Как в Америке.
– А вы откуда знаете про Америку? – удивился родственник.
– А кто это? – спросила Люська, указывая пальцем на родственника. – Твой любовник?
– Дом хочу купить, – уточнил родственник.
– Мои десять процентов, – нашлась Люська.
– Договорились, – легко согласился родственник.
Если Люська сторгует за семь, то три еще останется. Так что хватит всем.
Все, что было дальше, происходило без меня.
Дом продали, родственник привез Нэлю на своих «жигулях». Люську наняли прислугой. Она должна была приходить три раза в неделю, готовить Нэле еду, плюс убираться, плюс мыть посуду. Оставляла на Нэлю свою дочку Милочку. Ей было уже пять лет к тому времени. Нэля учила ее правильно сидеть за столом, правильно есть. Читала детские книжки, выметала из ее речи матерные слова.
Время шло. Много происходило хорошего и плохого.
Я сломала ногу, понадобилась небольшая операция. Кость должны были скрепить пластинкой и привинтить эту пластинку шурупами. Ни пластинок, ни медицинских шурупов в стране не производили. Такие были времена. Все старое развалили, а нового не создали. Шурупы были только слесарные, собирать мебель, например. А слесарные не годились. Они – грубо сработаны, с заусеницами. Кость от заусениц пятилась. Кость, оказывается, тоже живая. Пришлось ехать в Швейцарию, поскольку нога – очень важная часть тела.
Меня не было на даче почти два месяца. Люська скучала и караулила, поскольку я была ее постоянным покупателем. Бизнес страдал в мое отсутствие.
Но вот я вернулась, и бизнес воспрянул. Мне требовались молочные продукты. Кальций.
– Век!.. – заорала Люська, входя в мой дом. – А у нас в Баковке бабы базарят: «Вот, в Швейцарии операцию делала… Ишь какая…» А я говорю: «Были возможности – и поехала. А у вас вот нет возможностей и сидите на жопе у себя на кухне. И ничего не видели, и ничего слаще морковки не ели». Я за правду, Век… Я так им прямо в лицо и сказала. Завидуют, бля…
– А чему? – спросила я. – Сломанной ноге?
– Респекту. Швейцария – не Баковка.
– А тебе не кажется, что сидеть в Баковке со здоровой ногой лучше, чем в Швейцарии со сломанной?
Люська подумала. Потом тяжело вздохнула и сказала:
– Я тебе буду яйца дороже приносить…
Я не стала спрашивать: почему? И так понятно – нужны деньги.
– Как там Нэля? – спросила я.
– Сохнет, – ответила Люська. – Как балерина. Чистой души человек.
– А ее муж ездит?
– Обязательно. Цветы привозит. Денег нет, а он на розы тратит. А они на третий день вянут, воняют, как он сам.
– Ты ему костюм постирай, – заметила я.
– Он не соглашается. Стесняется, что ли… А может, не во что переодеться. Не знаю…
– Володьке привет, – сказала я.
Люська поджала губы, ничего не ответила. Привета не приняла.
К плохим новостям относилось и то, что Володька запил. Сорвался. Пропил все – мебель, телевизор, кровать и даже пол в прихожей. Сорвал доски и продал. «Олень беспутный, горький мой, мне слезы жгут глаза, как ветер…»
Люська заплакала.
Я молчала. Что тут скажешь…
Плохие новости перекинулись из деревни в наш поселок.
В нашем поселке живет много богатых и бедных. Знаменитости и вдовы знаменитостей. Богатые проживают стационарно, поскольку в поселке все удобства: газ, свет, вода и телефон.
Бедные – сдают. Аренда здесь дорогая, поэтому снимают состоятельные люди, новые русские, или, как говорят французы, «нувориши», – недавно разбогатевшие.
Рядом с моим домом снимает некий Владик. По вечерам у него грохочет музыка, слышен смех. Весело. Поговаривают, что он держит рынок.
Я иногда вижу этого Владика. Элегантный, как принц Чарльз, но плюет в землю.
Я заметила, что работяги, которые строят здесь каждое лето, тоже плюют в землю. А интеллигенция – не плюет. Какова причина?
Может быть, скапливается слюна с похмелья. А может быть – это жест самоутверждения: плевал я на все. Непонятно. Хочется спросить, но я стесняюсь. Вопрос некорректный. Да и какая разница?
Владик договорился с Катькой-фармазонкой насчет молока, и она привозила ему трехлитровую банку по четвергам.
В очередной четверг Катька вошла в калитку и увидела два трупа: Владика и его шофера. Оба лежали лицом в землю в позе бегуна.
Милиция установила, что киллер перелез через забор и ждал Владика на участке. Владик приехал поздно, в три часа ночи. Вылез из машины. Киллер выстрелил ему в спину.
Молодой шофер бросился бежать и почти добежал до калитки, но пуля догнала его. Он упал прямо перед калиткой. Об него и споткнулась Катька. Она замерла на мгновение, потом выронила банку с молоком и выскочила на дорогу. Бросилась бежать к конторе, где сидел комендант.
Катька мчалась изо всех своих сил и возможностей, ее груди (десятый размер) мешали движению.
Позже я спросила у Люськи:
– А в чем причина? Почему Владика убили?
– Не поделился, – коротко ответила Люська.
– Чем? Деньгами?
– А чем же еще? – удивилась Люська. – Конечно, деньгами.
– И что, за это убивать? Неужели деньги важнее жизни?
– Его, наверное, предупредили, – предположила Люська. – Он знал на что идет.
– Он думал, что пронесет. Не посмеют.
– Листьева не побоялись убить, а Владик кто? Кому он нужен?
– Своей матери, – сказала я.
– И всё. Делов-то…
Я заметила: Люська ожесточилась за последнее время. Она выгнала Володьку из дома. Он спал в слесарной мастерской. По вечерам собирал в парке бутылки.
Криминальные девяностые накрыли страну. Человеческая жизнь не стоила ничего. Смерть собирала свой урожай.
Жилистая Ольга ходила по поселку с черным лицом. У нее в Москве убили сына.
Кто? За что? Узнать было невозможно. Обрублены все концы. С Ольгой никто не хотел разговаривать. Куда бы ни обращалась, ее не слушали. Смотрели сквозь, будто она не человек, а привидение.
Ольга сунулась к самой большой знаменитости поселка. Он составлял нашу гордость, этакий козырный туз в колоде. Он впустил Ольгу в дом, выслушал с подобающим лицом.
Ольга попросила Туза выйти по своим каналам на самого главного генерала. Пусть генерал все выяснит и накажет виновных или хотя бы – объяснит.
Козырный Туз посочувствовал, покивал, пообещал, но никуда звонить не стал. Он мог обратиться к самому главному один раз в жизни. Такой этикет. И вот этот один раз он хотел оставить для себя. Сохранить для себя такую возможность. Мало ли что может случиться в жизни…
Кончилось ничем. Ольга ничего не узнала. Я смутно догадывалась: в Москве был введен комендантский час. Его скоро отменили, через несколько дней. Но в эти несколько дней по Москве гулял беспредел, Варфоломеевская ночь, свобода для бандитов и ментов. Выплескивались низменные инстинкты плюс вседозволенность. И вот тут уж действительно невозможно восстановить: кто, за что и зачем?
Ни за что и ни зачем. Так.
У родственника моей подруги, мужа Нэли, случилось прободение язвы. Он долго не вызывал «скорую», надеялся, пройдет. Но не проходило. «Скорая помощь» отвезла его в первую попавшуюся больницу, там его оперировал первый попавшийся дежурный врач, и родственник благополучно умер на рассвете, как положено.
Нэля осталась одна.
Как она приняла это известие – я не знаю, но догадываюсь. Нэля была на двадцать лет старше мужа и должна была умереть первой. А что получилось? Она осталась одна, беспомощная, неподвижная, и даже лекарства привезти некому.
Люська утешала в своем духе. Она сказала:
– Нэля, но ведь когда-то это должно было случиться.
– Много позже, – не соглашалась Нэля. – Хотя бы через десять лет.
– Десять лет туда, десять лет сюда, мелочи это…
– А я? Я совсем одна.
– Ну и что? И я одна.
– Какое несчастье… – Нэля закрывала лицо руками.
– А кто сказал, что человек должен быть обязательно счастлив? Вам вон как повезло. Жопой в масло попали. Вас всю жизнь любили, то один, то другой… Попользовались – и хватит…
Через неделю приехал племянник со своей девушкой и с нотариусом. Следовало переписать на него дом.
Нотариус разложил документы и поставил галочку, где подписать.
– А лекарства вы привезли? – спросила Нэля.
– Ой, мы забыли, – смутилась девушка.
