– Злазь! – Женщина затрясла ствол. Вековое дерево закачалось так, будто на него обрушился ураганный ветер. – Злазь, кому кажу!
Грицко свалился с ветки жене под ноги. Калигула, панически боявшийся качки – его укачивало даже в трамвае – решил судьбу не испытывать и спуститься с дерева без женской помощи.
– А це що за бэлочка? – спросила Ганка, заметив сползающего по стволу Калигулу.
– Мабудь, турист, – ответил Грицко. – Туристы завжды до нас у ци дни на праздник зъявляються.
– Пишлы, турист! – сказала Ганка и повернулась к борову. – И ты, Федько, ступай до хаты.
В маленьких глазках борова ясно прочитался вопрос: «А не зарежете?»
– Не зарежемо, – пообещала хозяйка. – Бо ты герой, с двома мужиками управився. Иншу свинюку визьмем.
Село, где жили Грицко и Ганка, находилось поблизости. И всю дорогу, пока шли, боров благодарно терся о ноги хозяйки и умильно похрюкивал. А Калигула все пытался понять, на каком языке разговаривают его новые знакомые: вроде все понятно и все-таки странно. И он отважился спросить об этом у Ганки.
– То настояща карпатьская мова. Вона ще с Кыивськой Руси пишла. Это вже потим ту мову россияне узялы, та споганили. А тэбэ як клычуть, турист? – поинтересовалась Ганка, с подозрением глядя на Калигулу.
– Иван. А что?
– Вот думку гадаю, можэ, ты не турист зовсим, можэ, ты шпиен. Таки вопросы задаешь…
– Какой же я шпион, – рассмеялся Калигула. – Что настоящим шпионам в ваших краях делать?
– Не кажи, тут е шо шпиенам робыть, тут, считай, на кажному километри арсенал захован. Ще с того часу, як лысый велив у леси кукурудзу сиять.
Но Калигула уже не вслушивался в объяснение Ганки, он ликовал – значит, арсеналы есть, значит, прибыл по адресу!..
Они подошли к селу.
С пригорка были видны дома, крытые соломой. Дома утопали в садах. Над трубами вился дымок.
– Самогон гонят? – поинтересовался Калигула.
– А як же без самогону, – откликнулся Грицков. – Праздник сала ввечеру.
Боров при слове сало подпрыгнул и лизнул руку хозяйки.
– Благодарная скотина, – потрепала его по загривку Ганка. – Не то що инша людына. – И она с презрением взглянула на мужа. – Я тоби дам самогон! Якщо знову упьешься, всего чуба выдерну!
К празднику готовились всем селом. На пятачке возле сельсовета установили длинные столы и скамьи, перекинули времянку к электролинии и подключили телевизор с CD-плеером. За сельсоветом уже пеклась на большом вертеле свиная туша. Гармонист принес гармонь, бережно завернутую в холст. Затем мужики выставили на стол бутыли с самогоном, а бабы закуску – каждая свою фирменную.
– Уся закусь из сала, – сказала Калигуле Ганка. – Сто тридцать рецептив. Одну закусь с огирком треба исты, другу с капусткой, третю з хреном. Цэ тоби не бактерии пид лупою изучаты, тут цела наука.
Ровно в восемь из сельсовета вышел мужчина во френче. На френче сиял орден «Знак почета». В воздухе витал соблазнительный запах жареной свинины и свежей зелени, на столе алели пирамиды помидор, плавали в маринаде грибочки… Ох…
– Сидай вже, агроном! А то жидкость скисае! – зашумели мужики и начали торопливо и шумно разливать самогон в стаканы.
– Та сидаю, сидаю, – сказал агроном.
Но его ответ утонул в звоне сдвинутых разом стаканов, сил ждать больше не было.
Пили много и часто. Пили за женщин, за детей, за скотину – нехай плодится и размножается! Пили за местную власть, за агронома, за будущий урожай. Через полчаса тосты иссякли, за столами воцарилась тишина, и народ начал закусывать.
– Ты це спробуй. – Ганка подвинула к Калигуле блюдо, на котором лежали тарталетки из сладкого песочного теста, изображающие цветы тюльпанов. Лепестки цветов были вырезаны из тонких пластин сала. В глубине, в месте, где должны находиться пестики и тычинки, лежали горки горчицы, острый запах которой врывался в ноздри, перехватывал дыхание и исторгал из глаз слезы. – Цэ мое фирменное.
Праздник был в самом разгаре, когда на чистом, безоблачном небе высветились полная луна и россыпь звезд.
– Тацуемо! – объявил гармонист, распаковав гармонь.
Повскакивали с мест, пошли танцевать. В лунном свете развевались разноцветные плисовые шаровары мужчин, мелькали отороченные вышивкой нижние юбки женщин. Тут, как водится, кто-то к кому-то приревновал, завязалась драка. К ней немедленно подключились все мужики. Дрались от души (в мельтешении тел разобрать, кто с кем, было невозможно), но исключительно кулаками, запрещенные приемы не применяли. Гармонист, чтобы поддержать боевой пыл мужиков, наяривал гопак с переборами. Кто в драке не участвовал – продолжал плясать.
В разгар веселья к сельсовету подкатил военный газик, закамуфлированный под трактор. Из газика, кряхтя, выбрался тучный прапорщик. Гармонист оборвал музыку, и драка прекратилась. Видимо, прапорщик пользовался среди народа большим авторитетом.
– Петрович! – радостно приветствовали его сельчане. – Чому запизднывся?
– Военна тайна, – сказал Петрович, направляясь к столу и с тоской разглядывая почти опустевшие бутылки. – Ну что за люди, вже всэ выпили!
– Не всэ! – дружно вскричали мужики, поправляя растрепавшуюся одежду. – Е в нас ще порох у пороховныцях! – И на столе, словно по волшебству, возникли литровые бутылки с мутной белесой жидкостью.
– Твоя штрафна! – провозгласил агроном, вручая одну из бутылок прапорщику.
Петрович взял бутыль, призвал мужиков не обращать на него внимания, продолжать веселье, и сел рядом с Калигулой.
«Простой народ, добрый, бесхитростный, – думал Калигула, глядя, как прапорщик льет из бутылки жидкость прямо в горло, не глотая. – И неформальной лексики не стесняются. Попробовал бы я при наших дамах сказать «запизднывся!»
– Я Петрович, – сказал прапорщик, осушив полбутылки. – А ты кто?
– А я Иван, – изображая своего парня, ответил Калигула. – Хорошо, что вы появились, я в военных нужду имею.
Прапорщик осмотрел Калигулу с головы до ног и, не обнаружив в нем ничего подозрительного, спросил:
– Арсенал шукаешь? Да ты не тушуйся, я купцов за версту чую, не ты первый по этому делу тут. Погоди, щас штрафную закушу, побалакаемо.
Закусив хрустящим соленым огурцом, прапорщик встал, похлопал Калигулу по плечу, призывая этим жестом к терпению, и прокричал:
– Спиваемо, хлопцы!
– Караоки! – завизжали женщины. – Про любовь, чтобы!..
Гармонист отложил гармонь, зарядил СД в плеер, и по экрану телевизора побежал текст. Через мгновение к небу понесся многоголосый хор. «В Кептаунском порту, с пробоиной в борту, «Жанетта» поправляла такелаж… – страстно выводили женские голоса. – Где можно без труда, достать дешевых женщин и вино!» – с тоской по недостижимому вторили женщинам мужики. Прапорщик стоял в первых рядах и самозабвенно басил. Его живот волнообразно колыхался.
Спели несколько песен и бросились к столу – как известно, пение сушит горло.
– Я тут для тебя главный начальник по арсеналу, – сказал прапорщик, возвращаясь на место. – Скока тебе надо?
– А что есть?
– Ну, ты, Ванька, даешь! – развеселился Петрович. – Мы ж, считай, настояща армия. Нехай даже бывша, а всэ ж армия, у нас усэ есть. Мушкеты есть, алебарды есть, пластиковые мины есть, новы ракеты «Булава» тоже есть. Но те, правда, китайски, пидпольны цеха робыли, воны без гарантии. Кажи, что треба?
– Автоматы Калашникова и пистолеты ТТ.
– Ну… – протянул Петрович. – Замного хотишь. Це ж дефицит, за ними очередь лет на пьять с гаком. Тильки по личному распорядженю начальника арсеналу дают. Да и остатку их всего штук тридцать, не боле, усэ ще в лихих годах бандиты скупили. Ты лучше винтовки образца четырнадцатого года визьми, воны сподручнее. Пять патронив у патроннике, штык трехгранный. Для ближнего бою ничего лучше нету, не изобрели пока. И не дорого, – расхваливал прапорщик товар, имеющийся в наличии. – Если оптом визьмеш, дам десять процентив скидки. Бери, не пожалеешь.
– Ладно, уговорил, – согласился Калигула, представив себе бойцов, вооруженных большими винтовками и опоясанных патронташами. Они выглядели внушительней автоматчиков. Почти как революционные матросы сто лет назад. – Возьму восемь подвод.
– Тильки самовывозом, – сказал Петрович.
– Можно. Но со скидкой и с откатом, – высказал свои условия Калигула.
– Шо то е – з откатом?
– Новое слово. По старому – с моими комиссионными.
– А, комиссионные, це я поняв. Три процента твоих – як положено.
– Не только слово, ставки теперь тоже новые. Не три, тридцать процентов. И это еще по-божески.
«Лады, – подумал Петрович. – Но цену на ружье я тебе теж пиднему. Та не на тридцать, на пьятьдесят процентив».
– Я согласный. Тильки помятай, солдаты хозвзвода тебе за так ружья к дороге носить не будут.
– Ясное дело. Заплачу.
– Плати, но без разврату. Они и так туточки як сыр у масле катаються. Вжэ шесть лет вид дембэлю ховаются. А шо! Шо их ждет там, у городе? А туточки и дивчата, и горилка, и кабанчики, и дары природы – усэ свое.
