А потом зал с замиранием наблюдал, как жадно движется мощный кадык полностью выветренного жаждой бойца. Когда же он закончил пить и вытер рукавом губы, кто-то в зале даже не сдержался и захлопал.
– Движемся мы как-то цепью. Ночь, даже ветер неподвижен, у нас на глазах очки такие специальные, устройствами ночного видения называются. И все равно – не видно ни зги, лишь сухой песок хрустит под зубами…
– Кто такая «зга»? – дернул меня за рукав Инфант, но я не стал отвлекаться, меня тоже заворожил рассказ очевидца.
– А мы знаем, что враг рядом и что можем налететь на него в любую минуту. Лютый враг, безжалостный, и нет у нас права на ошибку. Хоть и не все из нас саперы. Но противник все же нас обхитрил, взял в кольцо, и началась мясорубка. Мы все ребята тертые, конечно, повидавшие, забрасываем их гранатами, стреляем веером, короткими очередями. Только видны вспышки разрывов да траектории трассирующих линий. А они все бегут на нас, невзирая на свои падающие на бегу тела. И кто-то добегает даже и бросается сверху в наши наспех вырытые траншеи, и бой переходит врукопашную. Мы им карате, они нам тоже чего-то свое из японских искусств. Мы им подсечку и зафиксировать норовим, а они валятся на нас грудью и валятся. И все пытаются придавить.
Тут Илюха поправил свое бедро поудобнее, снова налил себе из графинчика и пригубил. И снова вытер губы рукавом. И вернулся в воспоминание.
– Ну, а как сцепились, как покатились мы по земле, понимаем, что что-то не то: не мужская хватка нас подламывает. Тоже цепкая и умелая, но не мужская. Слишком горячая, а некоторым ребятам даже страстной она показалась. Тут мы через устройства нашего ночного видения приглядываемся и понимаем, что противники наши – стопроцентные женщины. Целый такой женский батальон. И тоже, кстати, совершенно без патронов, как многие женские батальоны в истории рукопашных схваток.
На этих словах Илюха прервал себя тихой, добродушной улыбкой. И зал тут же расслабился и вслед за ним заулыбался своими общими, коллективными, тоже расслабленными губами. И даже подернулся отдельными, раздавшимися то тут, то там смешками.
– Да и вообще, они совсем не милитаризованными были. Просто у них все мужики на заработках – кто в Бельгии, кто в Германии, кто у нас, в Москве. Но особенно, конечно, в Германии. Давно уже, не первый год. Вот и одичали они совсем без мужиков, вот и бросились яростно на нас, невзирая на вспышки трассирующих линий. Ведь невыносимо жаркий у них климат, а значит, и женщины получаются жаркие, огненные. А тут, после такого долгого перерыва, возникла у них жгучая тяга – просто болезнь какая-то, просто эпидемия. А все оттого, что ихние народные традиции никакого лесбиянства им не позволяют. Вот и возникла тяга, которая сильнее опасности оказалась, сильнее пуль.
Тут зал еще больше взбодрился и зашуршал смешками да улыбками. Как в филармонии, подумал я, между классическими музыкальными номерами, когда все расслабляются и разом начинают покашливать и ерзать попами на жестких сиденьях.
Илюха выдержал паузу, дал залу угомониться и продолжал:
– И побратались мы с ними все вместе, как братаются порой солдаты чужих армий на войне. Прямо там, в наспех вырытых траншеях. И лишь редкие сигнальные ракеты, зависающие в воздухе краткосрочными звездами, освещали своим скудным светом наш священный ритуал. Там я, кстати, бедро и повредил невзначай. Потому что хоть и полегло их, бедолаг, немало на подходе к нам, но все равно количеством они превышали нас во много раз. Вот и повредились многие ребята от нагрузки. Кто чем – я вот бедром как-то неудачно приложился. А потом еще очень долго хотелось пить, все горло ссохлось. Вот до сих пор не отопьюсь.
И с этими словами Илюха опорожнил еще один граненый стаканчик воды. А зал снова следил за каждым колебанием его кадыка, за звучным сглатыванием и даже не пошевелился ни разу.
Потому что так живо представилось всем: ночь, песок скрепит на зубах, взвод в полной выкладке на марше. Лица бойцов в приборах ночного видения. И много очумелых женщин из всего лишь одной горячей точки. А сколько их таких по всему миру?!
– Вот потому такие точки горячими и называются, – закончил глотание воды Илюха. – Потому что нешуточно жарко там иногда бывает.
Тут он еще раз напоследок обвел зал взглядом своего единственного неумеренного глаза.
– Так вот, что я хотел сказать… От имени всех ребят, кто остался там, кто продолжает свой нелегкий ратный труд. От их имени я говорю: экспериментируйте, девушки, мы вас только поддержим! Идите до конца, пройдите весь путь – и пройдите его насквозь. Чтобы выйти с обратной стороны снова к нам навстречу. Потому что, когда мы возвратимся из наших походов, мы встретим вас там, с заднего входа, откуда вы только что вышли.
– Чего он имеет в виду? – снова дернул меня Инфант, но я не знал. С самого начала речи не знал.
– И вот тогда мы не бросим, мы подсобим, мы подставим уцелевшие наши бедра, не сомневайтесь. Даже раненые – все равно подставим. А вы с вашими прошлыми экспериментами, вашим умудренным опытом только ценней и дороже будете нам. И еще родней. Так что давайте двигаться навстречу, вы – через свое открытие самих себя с помощью самих себя. А мы, пока горячие точки не остыли… мы еще в походе! – закончил Илюха.
И зал восторженно взорвался. Потому что и вправду в его словах струилась искренняя поддержка и нешуточная забота. А от искренности – кто не взорвется?
– Вы не поможете мне добраться до выхода? А то у меня бедро еще пошаливает малость, – обратился замаскированный Илюха в президиум, недвусмысленно подразумевая из всего президиума одну лишь Маню.
И та поддалась, откликнулась и подошла, и теперь уже ее плечо упиралась в Илюхину подмышку. А потом они долго шли меж рядами, и Илюха все говорил и говорил, шевеля губами, а Маня все слушала и слушала, кивая податливо головой. Так они и приближались к нам.
А по мере их приближения Инфант прямо на глазах нервным становился. Видимо, все же живо зрело в нем еще Манино воспоминание, и мозолило его, и мутило. Я хотел было его предостеречь, мол, не ерзай и не юли нервами, но не успел.
– Лесбиянки всех стран, объединяйтесь! – неудержимо бурным криком выплеснулись из Инфанта муть, нервы и отчаяние. А нервы и отчаяние – они всегда плохие советчики.
Вот и сейчас в них заметно выпячивала бессильная злоба. А еще желание поддеть приближающуюся Маню в ее теперешних экспериментальных чувствах. И та заметила нашего Инфанта и действительно, похоже, не на шутку «подделась» в своих чувствах.
Впрочем, ей хватило выдержки не бросить виляющего бедром корсара, а довести его до ближайшей стенки и сохранно прислонить его к ней. И лишь затем Маня позволила себе дать волю эмоциям – накинулась, навалилась отчаянно на Инфанта. Хотя была и значительно меньше его ростом.
– А, это ты… – процедила она, с трудом сдерживая распирающую злость. – Ты здесь, примитивист вшивый, Пиросмани долбаный. Как ты еще не побоялся сюда заявиться? Я все про тебя теперь знаю, ты все инспирировал, прикидывался, ты обманывал меня. Да и вообще, я из-за тебя в мужчинах разуверилась. Потому что сам ты – не мужчина, а… А… – попыталась она найти сравнение. – А… – не смогла она сразу. – А… – сделала она еще одну попытку. – А дерьмо и меланхолик! – удалось ей наконец весьма смачно.
В зале нависла мертвая тишина, можно было бы услышать полет шмеля. Но шмели здесь не летали.
– Тебе лишь бы накручиваться круглые сутки. Да и то только в одну сторону. Потому что в другую тебе, видите ли, больно. А мне настоящий мужик нужен. С твердыми, заскорузлыми руками, со знанием и умением жизни, с такой же заскорузлой силой воли. Который не юлит и не виляет, а прокладывает дорогу и ведет по ней, не оглядываясь. На которого можно положиться душой и телом, всерьез, основательно и надолго…
Тут она посмотрела с призывом на Илюху, и я понял, что наш план удачно завершен – Маня уведена, а Жека, соответственно, спасена. Хотя теперь снова угрожающе нависло над Инфантом, на этот раз уже Маниной физической расправой.
Но Манину физическую расправу мы умели отвести в сторону.
Я красноречиво посмотрел на Илюху, тот красноречиво моргнул мне в ответ единственным глазом. Тем, который под галстуком, – он, наверное, тоже моргнул, но я этого видеть не мог.
– Кто это такой? Что за чудик? – спросил заскорузлый боец Илюха, подваливая к нам прихрамывающей походкой.
– Да Инфант Маневич, – в тяжелых сердцах пояснила Маня.
– Никакой я не Маневич, – попробовал было отбрыкнуться Инфант. Но тут же заткнулся от жесткого взгляда одноглазого наймита.
– У тебя, Мань, чего, с ним было что-то? – предположил наемник.
– Да так… – не стала обманывать Маня.
– Ты, Мань, бросай это. Поблядовала по молодости, и хватит, – не сдерживая лексикона, пожурил ее корсар грубоватым от заботы голосом. – Со всеми бывало, конечно, я понимаю. Но теперь хорош, забудь, теперь пора остепениться. Теперь у тебя другая доля, ты теперь при мне, а я тебя в обиду никому… Но и на тебе, Мань, запомни, ответственность. Слышала такое выражение: «надежные тылы»?
