…Милиционер перехватил взгляд Марии, брошенный на его майорские звездочки:
– Да, увы, до полковника я еще не дорос, но все так же верой-правдой служу Отечеству. – Черные, блестящие, будто сбрызнутые маслом, глаза хищно вспыхнули. – А вы изменились, Мария… Выглядите неплохо. Гораздо лучше, чем на мысе, и седина, как ни странно, вам к лицу. Да вы красавица! Не буду лгать, давно знаю, что вы в Якутске, и о вашем вдовстве осведомлен. Соболезную… Не прочь был бы как-нибудь встретиться с вами, так сказать, на нейтральной территории. Столько лет на одном острове… Нам есть что вспомнить, не правда ли? – Он сделал попытку взять ее под локоть.
– У нас с вами не может быть ничего общего, – отстранилась она, не сумев сдержать отвращения.
Вася, должно быть, приметил мелькнувшую на ее лице гадливость и сокрушенно поцокал языком.
– Жаль, если так полагаете… Неужели в вашей памяти не осталось никакой благодарности?
– Дайте, пожалуйста, пройти, я тороплюсь на работу.
Широко расставив ноги на узком тротуаре и не двигаясь, Вася притворно вздохнул.
– Вы не могли забыть случай с нельмой, Мария. Вот и я прекрасно запомнил, что ваш покойный супруг не понес никакого возмездия за попытку кражи. Отделался испугом. Вместо осуждения и вполне законной отправки вора на Столбы заведующий приложил немало усилий, чтобы найти лекарство для его больной жены, и я не стал препятствовать проявлению этого великодушия. Благодаря Тугарину вы сейчас живы и здоровы. Но чем же вы отплатили спасшему вас от смерти человеку? Ах, Мария, Мария, если б он мог предвидеть!..
– Что?
– Не надо строить из себя невинную овечку. – Вася по-волчьи ощерился. – Не станете же вы отрицать, что свидетельствовали против него?
– Не стану, – она прямо глянула в ухмыляющееся лицо. – Ваша осведомленность, майор, действительно потрясающа. Тугарин убил моего друга. А как бы поступили на моем месте вы?
– Друга? – прищурился он злобно. – Ну что ж… Если вас связывали определенные отношения, то вы, пожалуй, имели право уведомить следствие о…
– Пропустите меня, я опаздываю, – перебила она.
– Все, что мне было нужно, я узнал. – Он наконец посторонился. – Не смею задерживать далее… До свидания, Мария Готлиб.
Она не ответила.
…Какие каверзы прокручивает в уме Вася, человек одной с Хаимом национальности, сменивший еврейскую фамилию на русскую? Откуда столь подробные сведения о ее жизни – специально интересовался? Зачем? Знает ли майор о письме мистера Дженкинса?.. Ох, не потому ли оно встало камнем преткновения перед свободой?..
Заходя за угол здания, Мария обернулась. Майора уже не было.
Новая учительница пения Ольга Васильевна обнаружила у Изочки тонкий музыкальный слух и красивый голос.
– Прощайте, скалистые горы, на подвиг Отчизна зовет! – пела Изочка на школьном концерте в честь Дня Победы.
19 мая третьеклассников примут в пионеры. Они будут играть в «зарницу» на Зеленом лугу и петь хором у костра: «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры – дети рабочих!» Изочка давным-давно выучила пионерское обещание: «Я, Иза Готлиб, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю горячо любить свою Родину…»
Знала Изочка и стихотворение о красном галстуке. Только оно ей не нравилось. Вернее, не нравилась одна строка: «Пионерский галстук – нет его родней, он от юной крови стал еще красней». Кровь за кровь… В глазах становилось красно.
Может быть, ее выберут звеньевой. Их отряд обязательно вступит в школьную тимуровскую команду. Пионеры-тимуровцы помогают одиноким матерям и вдовам погибших на войне солдат. Тайно рубят ночами дрова, складывают поленницы и вывозят зимой снег со дворов в овраги. Пионервожатый Алеша рассказывал, как это здорово, когда слабенькая старушка, выйдя утром из дома, не узнает чисто убранного двора и плачет от радости…
Изочка пела. Суровые матросы боролись и погибали за свободу родных берегов. Елизавета Сергеевна сказала вчера, что советские люди отстаивали в войне не только Родину, но и будущее страны – новую эпоху, завтрашний день мира. Народ воевал за счастье всех-всех ленинцев – октябрят и пионеров… Какие же красивые слова в пионерском обещании и в этой песне!
Лучи майского солнца путались в волосах зрителей. У сцены тяжелым костром полыхало красное знамя. Высокая благодарность звенела и переливалась с песней по всему залу. Ребята и учителя аплодировали долго, и кто-то даже крикнул «бис!».
А после концерта Изочку и Ольгу Васильевну вызвал к себе директор школы.
Стол в кабинете пестрел плохо отмытыми чернильными пятнами. Поставленная на попа темно-фиолетовая классная доска бросала в угол жирную тень, и сиренево темнела под мышками бледно-лиловая директорская рубашка. Было жарко, серый пиджак в косой рубчик свесил плечи со спинки стула, точно упавший от усталости человек…
Директор в упор уставился на учительницу пения выпуклыми глазами странного бурого цвета и, чуть помедлив, невыразительным голосом похвалил:
– Замечательные выступления.
– Спасибо.
Бурые глаза дрогнули, как кусочки подтаявшего студня, и тотчас похолодели.
– Однако не кажется ли вам, что дочери спецпереселенцев не пристало… гм-м-м… лицемерить, распевая патриотические песни?
Ольга Васильевна встала навытяжку, будто страшеклассница на экзамене. Лицо ее залилось алой краской.
– Я думала, нет необходимости объяснять ребенку то, о чем он пока не имеет понятия.
Директор смерил учительницу уничижительным взором, заложил руки за спину и зачем-то принялся крупными шагами измерять кабинет. Шагал, поворачивал у стены и шел обратно. При этом, кажется, разговаривал сам с собой, потому что смотрел отсутствующими глазами в глубь себя, а не на Ольгу Васильевну с Изочкой. И не просто разговаривал. Похоже, заучивал наизусть доклад.
– Гуманность ЦК не знает предела! В попытках оправдать и оправдаться скрыта слабость! Всепрощение ведет к отклонению от чистоты идеи. Принимает макиавеллиевские формы якобы чьих-то заблуждений, разоблачений… Руководители партии как будто не видят происков врага. И он вот-вот явится – с «отмытым» прошлым, с переписанной набело анкетой, и с новой силой начнет свою старую вредительскую деятельность! Врагов освобождают, не требуя от них раскаяния. Подразумевается, что они невиновны, что они – жертвы несправедливости… А ведь самый страшный противник – тот, кто может подорвать страну изнутри!
Директор выдержал паузу.
– Надеюсь, оправдают не всех. Особо опасных оставят здесь, на Севере. Малое наказание для них… Малое! – повторил он жестко, кривясь лицом. – Мы тут живем – и ничего! Пусть и они поживут.
Он резко повернулся к Изочке. От неожиданности она отшатнулась, а он, приблизив к ней большое дрожащее лицо, прошипел:
– Мы должны сделать все возможное, деточка, чтобы вырастить из тебя человека, достойного нашей великой Родины… Мне известно, что ты хорошо учишься. Ты обязана хорошо учиться. А вот до патриотических песен тебе еще следует дорасти, поэтому на школьных концертах петь их не надо. Не надо! Это… – он пожевал длинными губами, подыскивая нужное слово, – кощунственно, деточка. Надеюсь, мать объяснит тебе, почему таким, как вы, нельзя петь советские песни.
На небе, словно чернильное пятно на голубой промокашке, расплывалась дождливая туча. Но не тень ее, а ужасная сумеречная тайна неслась следом за дочерью спецпоселенцев, выкатив налитое студенистой влагой око. Тайна готова была взорваться вонючим тухлым яйцом. Тяжкий воздух приближался, холодил спину и выпускал ядовитые пары.
Изочка ничего не поняла из директорской речи. Кроме главного: «Врагов освобождают». Значит, директор, читая свой доклад, говорил и о ней? Слова «самый страшный противник» тоже к ней относятся?
Она знала, что Мария ждет освобождения от ссылки. Гарри Перельман перед отъездом сказал: «Как только освободитесь, дайте телеграмму», имея в виду их обеих – Марию с Изочкой. Но при чем тут, вообще-то, Изочка? От чего ее должны освободить или от кого – она же не в ссылке?..
Кажется, приоткрывалась завеса над темным секретом Марии – причина, о которой она не желала подробно ответить на некоторые вопросы. Например, об их с папой переселении из Литвы…
Чем родители занимались в Литве? Почему папа учился у немцев? А дедушка – неужели он не стыдился собственного богатства? Раз люди трудились на дедушку, получается, он все-таки эксплуататор? Семьи его рабочих тоже голодали, как семьи американских негров, угнетенных за цвет кожи? Но ведь мама сказала: «Они чувствовали себя гораздо свободнее… чем мы»! Куда делась папина большая семья – уехала в Германию к немцам? К фашистам?!
После освобождения Мария, если верить директору, «с новой силой начнет старую вредительскую деятельность». Что же вредного она делала? Один ли директор считает маму врагом, или таких людей много? Кому верить? Кто лжет – директор или мама? За какое преступление дано было ей «малое наказание» жить здесь, где родилась Изочка? Где во всю огромную ширь простирается любимая Изочкина земля?..
