Войцеховский крепко обнял ее. Майя, воодушевленная, отправилась оформлять документы. Похоже, ее мечты начали сбываться.
Репетиции были назначены на утро, и Майя, всегда аккуратно причесанная, взволнованная, приходила в театр раньше всех и ждала своего выхода. Чаще всего на сцене репетировала актриса из первого состава, Майе же приходилось сидеть в зрительном зале. За месяц таких репетиций она выучила каждую мизансцену, каждую реплику героев. Премьеру спектакля тоже играла другая актриса, однако Майя надеялась, что вот-вот Войцеховский пригласит и ее на сцену.
Майе очень хотелось играть беременную Стеллу, героиню из любимой ее пьесы «Трамвай желание». Но после премьеры, когда зрители разошлись, к Майе ленивой походкой направилась актриса Введенская, игравшая Бланш, по всей видимости, еще не успевшая выйти из своей роли.
– Деточка, – произнесла Введенская трагическим шепотом, – ты не представляешь, как мне тебя жаль. У тебя нет ни опыта, ни образования, чтобы играть одну из ведущих ролей. К тому же, – Введенская доверительно заглянула Майе в глаза, – я не вижу за тобой таланта… Ты подумай об этом, ведь я тебе только добра желаю. У тебя еще есть время, чтобы заняться чем-то другим.
На этих словах прима удалилась к себе в гримерку. Майя же, ошарашенная таким признанием, отправилась домой обдумывать свое нынешнее положение. Верить в то, что она бездарность, как-то не хотелось. Но слова ведущей актрисы больно задели ее за живое.
Однако она решила не делать поспешных выводов и дать себе время разобраться во всем по мере возможности самой. Мысль о том, что старуха Введенская просто ей завидует, пересилила все остальные мрачные соображения. И Майя пришла к решению не обращать внимания на злобное шипение некоторых актрис. Она молода, талантлива, у нее все впереди, и роль Стеллы в том числе.
Хореографом в театре работала жена Войцеховского. Алле Геннадьевне было хорошо за пятьдесят, она давно уже не танцевала и поэтому утратила балетные формы, стала грузной и одышливой. Тем не менее гоняла Алла Геннадьевна актеров нещадно. Повторяла поставленные ею же танцы по нескольку раз, особенно самые сложные связки. В довершение всего Майю ввели в танцующую массовку сразу нескольких спектаклей, теперь ей действительно предстояло выходить на сцену то цыганкой, то в кринолине девятнадцатого века и ни разу не ошибиться, вступая в такт музыке.
Майе от хореографа доставалось больше всех. Алла Геннадьевна без обиняков заявляла ей, что та бесслухая, не чувствует ритма и что это качество врожденное, ничего поделать с этим нельзя.
– Как ты двигаешься! Как будто с рынка топаешь с авоськами, – говорила, как припечатывала, Алла Геннадьевна. – Нет, все-таки сразу видно, что ты, милая моя, без образования. Ты вообще не чувствуешь художественное пространство сцены.
Майя, измученная ее придирками, уходила с репетиций, хромая на обе стертые в кровь ноги. Оказалось, что работа в театре не ограничивалась вдохновенным парением перед зрителем, это был ежедневный, изматывающий, не имевший никакого отношения к творчеству каторжный труд.
Единственным членом труппы, не проявлявшим открытой враждебности к Майе, был актер Виктор Корабельщиков, главный лирический герой, на которого собиралась своя, самая изысканная публика и самые горячие поклонники. Познакомившись с ним в первые дни после поступления в театр, Майя сразу была очарована его светлыми, льдисто-голубыми глазами, привычкой величаво откидывать ниспадавшую на глаза прядь пепельных волос, горделиво-независимой манерой держаться. Виктору было двадцать девять, и он, кажется, не интересовался ничьим мнением и не пытался завоевать расположение кого бы то ни было из коллег. С Майей он вел себя шутливо-покровительственно, но без высокомерия.
– Ну, привет, юное дарование, – здоровался он с ней за кулисами.
И этого было уже достаточно, чтобы девушка прониклась к нему симпатией в обстановке общей к ней враждебности.
А потом она впервые увидела его на сцене в постановке «Дядя Ваня». Корабельщиков с такой пронзительной тоской смотрел в зал, как будто ничего больше перед собой не видел, кроме печальной судьбы уездного доктора, – его становилось по-настоящему жалко.
Майя ничего не могла с собой поделать: она влюбилась в его талант, в его пристальные льдистые глаза с трагической поволокой. К тому же Корабельщикова после спектакля, как правило, поджидал отряд поклонниц. Майя видела, как уставший Корабельщиков сбегал от них через черный ход театра. Видела его одинокую фигуру, уныло бредущую к автобусной остановке. Действительность отличалась от вымышленного мира, и Майя искренне полюбила Виктора. Любовь эта была с примесью едкой жалости, желанием обогреть одинокого, талантливого и такого красивого парня.
После спектакля Майя поймала его за кулисами.
– Виктор, – сбивчиво начала она, – я видела вас из зрительного зала. Я… я просто не могу выразить, что я чувствовала, пока продолжался спектакль… Вы так играли. Спасибо! Спасибо вам! Я и не предполагала, что такое возможно! Вы талантливее всех в этом театре.
– Ой, да брось изливаться, – усмехнулся он половиной рта. – Поехали лучше поедим где-нибудь.
В небольшом уютном кафе, куда Виктор привез Майю, в воздухе плавали разноцветные размытые огоньки. Мягко темнел бархат обивки диванов. Сладкий запах кальянного дыма сочился над столиками.
Корабельщиков умело расправлялся с седлом барашка. Майя обратила внимание на его руки – длинные пальцы с округлыми бледно-гладкими ногтями, – он так красиво держал посеребренные приборы. Во всех его манерах чувствовалась порода, какой-то прирожденный аристократизм. Майю тянуло к нему, от его слов в душе поднимался удушливый, сладкий дурман.
– Знаешь, почему тебя не любят в театре? – усмехался он, и в зрачках подрагивали вертикальные блики. – Просто они серые, посредственные людишки, тупая биомасса. Они жаждут справедливости, заслуг, добытых трудом и потом. А ты – эфемерное существо, впорхнула на сцену из ниоткуда.
– А вы? – дрогнувшим голосом спросила она. – Вы ведь не испытываете ко мне ненависти?
– Я – нет, – покачал головой он. – Ненависть слишком утомительное чувство. К тому же я не настолько примитивен, чтобы ждать от жизни справедливости. Она бессмысленна и безжалостна, и в этом ее очарование. Слабые надеются на удачу, а сильные сами берут то, что захотят. И никому никогда не воздается по заслугам.
Майе нехорошо становилось от его слов, голова уплывала куда-то, будто она наглоталась отравы. Манкой, терпкой отравы.
Со временем они с Виктором подружились. Ему, казалось, нравилось «развивать» девчонку, едва сошедшую со школьной скамьи. Всегда безукоризненно одетый, чисто выбритый, благоухающий, он водил ее по премьерам и нашумевшим выставкам, затаскивал на богемные вечеринки, представляя всем как свою близкую подругу.
Майе не верилось, что, будучи неопытной простушкой, она сможет вызвать интерес Виктора, но все же надеялась, что он водит ее за собой не просто так. Однако Виктор ни разу не проявил по отношению к ней каких бы то ни было мужских намерений, что Майя, в душе разочарованная, пыталась объяснить врожденным благородством натуры.
Через два месяца, вдрызг разругавшись с матерью, Майя явилась к Корабельщикову с узелком белья и зубной щеткой.
– Можно я у вас переночую, а то мне пойти некуда, – пролепетала она, не смея взглянуть в его прекрасные холодные глаза.
– Да без проблем, живи сколько хочешь. Много места ты не займешь, – усмехнулся он. – Только учти, кровать у меня одна.
Майя вспыхнула, сердце подпрыгнуло и жарко забилось. Она была уверена, что тут-то все и решится. Однако вечером, распив с ней бутылку шампанского по случаю новоселья, Корабельщиков надолго отбыл в ванную, что-то проделывал там с собственной внешностью, а затем вышел в махровом халате, не снимая его, завалился на свою половину кровати, завернулся в одеяло и тут же уснул.
Майя немного поплакала, глядя на его идеальный профиль на подушке. А затем решила, что Виктору, конечно, пришлось преодолеть себя – не мог же он воспользоваться беспомощностью девушки, попавшей в сложное положение.
Отношения с другими членами труппы у Майи все еще оставались натянутыми. В душе она все же была уверена, что третируют ее исключительно потому, что она самая молодая здесь, к тому же приглашенная лично Войцеховским. Войцеховский же поддерживал эту ее уверенность, приглашал к себе в кабинет, обволакивал низким звучным голосом:
– Трудно тебе приходится, моя бедная? Это ничего, ты подожди. Не боги горшки обжигают! Надо много работать, многим пожертвовать, и тогда твой дар засияет всеми гранями.
Майя отогревалась в его кабинете, с благодарностью слушала то, что он говорил. Слова его приятно щекотали тщеславие, манили за собой, обещая, что после всех трудностей ее ждет невиданный взлет. И она верила, что так и будет – как же иначе, ведь она столько выстрадала, столько раз была несправедливо обижена.
