Игорь Савельев - Zевс

На посадке тяжело подслушивать. Оказывается.

Москва выныривала как из преисподней.

А они даже поцеловались – напоследок. Леша старался не смотреть (все же единственный раз сжалился и отвернулся), смотрел на то, как старается крыло, снижая самолет. Какой-то каменный век. Со скрипом закрылков, гондол – все на тросиках, на веревочках, как труп на шарнирах. Обнажая щели, как плохо связанные деревяшки.

А они даже поцеловались – напоследок. Может быть, Кир рассчитывал на то, что освещение выключат, как это и положено. (Хотя… Леша подумал, что Киру плевать – смотрит на них кто-нибудь или нет. Некоторое бесстыдство, как у породистой кошки, вышколенной, которая при посторонних, без хозяев, спокойно лезет на стол. Тоже – черта «сверхчеловека»…) Но лампы, наоборот, врубили на всю мощь: самолет опаздывал, какие-то французы не попадали на стыковочный рейс; стюардесса бегала, хлопотала, обещала, а потом начала собирать и уводить их куда-то к выходу прямо в процессе посадки и чуть ли уже не выбрасывать в люк.

Поцелуй напоследок.

С толчком и с грохотом выбило из-под зада шасси – как выбивают стул.

…В ночном, горячечно сосредоточенном Шереметьево толпа быстро рассеивалась. Сначала все неслись, стуча каблуками и каблучками, по бесконечным пустым переходам, потом старались опередить друг друга к кабинкам паспортного контроля… где все равно шло быстро, и только пограничники (или менты?) отловили какого-то перепуганного иностранца, у которого что-то было не в порядке с визой. Иностранец плохо понимал и едва говорил по-русски, вопросительно сбиваясь на английский, но тут уж гордо не понимали пограничники (или менты?), наслаждаясь своей властью… Быстро же похватали багаж. Несмотря на то, что рейс опоздал, машины за ними еще не приехали. Кир долго и настойчиво выяснял по телефону у Яны, где она едет – уже в Химках или еще нет. За этой беготней и звонками потеряли Свету. Натурально. И стояли растерянные, потрясенные, как много лет назад. Кир пытался ей дозвониться…

Пока толпа бежала по пустым керамогранитным дорогам ночного Шереметьева, Света тихо отсеялась: транзитным пассажирам (а она летела в Питер) надлежало сворачивать куда-то вбок, и она свернула, не окликнув, не попрощавшись. Видимо, специально. Исчезла, как никогда не была. Они стояли растерянные.

Это долгий-долгий взрыв звезды: от вспышки, ослепившей, отравившей и поглотившей всех, – до холодного и невзрачного «белого карлика» в финале.

Неведомая смерть.

– Слушай, надо отметить наши гастроли!

С Кириллом вдруг что-то случилось.

Такой спокойный, рассудительный – «сверхчеловек» даже в самых сложных ситуациях, – он вдруг вцепился в руку Леши, с лихорадочным взглядом, и почти умолял – предлагал немедленно выпить.

И все так взволнованно, спешно, как будто речь шла о чем-то неотложном, и тут же поволок изумленного Леху к каким-то полночным палаткам, редко разбросанным по зоне прибытия. Леша не настаивал ни на каком «отмечании», но с любопытством наблюдал за этим странным жестом: так торопливо (быстрей, пока не приехали!). Кир выбирал чекушку коньяка. У продавщицы не было сдачи с пятитысячной купюры. Точнее, не было мелочи, и надо было (по ее же лукавым советам) набрать на тысячу. Кирилл остервенело – он не сдавался! – хватал что попало; какой-то дорогущий пакет сока, который потом сразу и выбросил; пачку самых дорогих сигарет – разноцветных, «Собрание» – которые тут же подарил Лехе… Быстрее. Быстрее. Леша тихо удивлялся. Остервенело Кир сворачивал шею коньяку; отойдя куда-то в пустынный угол зала, к модерновым багажным тележкам, они принялись торопливо глотать теплую горечь, передавая бутылку друг другу, как у конвейера; как школьники в антракте – в сортире театра. Чекушка небольшая, но – в таком темпе и на двоих – и этого много.

Даже Леше было не по себе. Посмотрев почти случайно в сторону, он увидел группу ментов, которые болтали со стюардессами, что ли. (Черт возьми, все здесь в форме, не разберешь.) Леша отметил про себя, что на них глянули. Черт, это же не Париж – запоздало подумал он; и точно, одна из стюардесс незаметно сделала знак – уходите.

Дважды намекать не пришлось. Леша утащил Кирилла на улицу, в ослепленную прожекторами ночь, в холод, к таксистам настойчивым. Там они забурились куда-то в уголок, возле урн… Действительно, холодно. Пар валил изо рта, красиво подсвечиваясь мощными лампами. Коньяк, впрочем, не давал замерзнуть.

– А что за буря тут была? – интересовался Леша у таксистов.

– Какая буря?! Не было никакой бури…

Пили молча. Им будто нечего было сказать друг другу, или они знали все друг о друге.

Нервозная обстановка: машины приехали. Киру позвонила Яна, а шеф еще раньше скинул Леше эсэмэску – с тем, у какого выхода припарковался. Шеф в очередной раз позвал Леху в свою компанию, но на сей раз не в купеческий ресторан, а на рыбалку на какую-то турбазу… В область ли, в Тверскую ли область… Окрестностей Москвы Леша так и не изучил; шеф как-то подгадал только, чтобы двинуть туда через аэропорт и подобрать его.

Коньяка оставалась едва ли не половина. Леша думал, что тем безумное празднование (непонятно чего) и ограничится, и даже взялся за сумку, но Кир сказал, неожиданно серьезно:

– Нет. Мы должны допить. До конца.

И продолжали, давясь. Жизнь ускоряла ход.

Прожектора и так превращали все в сцену, а появление зрителей в машинах, перед которыми надо обменяться прощальными объятьями, и вовсе придавало происходящему оттенок безумия. На них глядели автомобили, на стометровом киноэкране, меж звезд обильных. Шеф ржет как мерин. Изнемогают, хотят машины. Невыносимо. Невыносимо.

Наконец-то этот коньяк закончился. Быстрее, быстрее, выбросив звонкую бутылку похватали багаж за ледяные ручки и побежали разыскивать, кто – где.

«Хаммер», ожидавший Лешу, нашелся первым. Шеф подмигнул фарами. Леха сначала протянул пятерню в темный салон, где состоялось размашистое рукопожатие, потом уже повернулся к Киру:

– Ну что… Пиши-звони…

Никогда не знаешь, что сказать напоследок.

– До встречи в эфире, да.

«Хаммер» круто набирал скорость, будто готовясь взлететь; Леша, отнимая от стенки ремень, почему-то улыбался – огни бежали и бежали, стелясь отражением в отполированном стекле, – и подумал, что был слишком жесток, пожалуй. «Сверхчеловек» все равно победит. Потому что он – из породы победителей. И надо только желать ему этой победы. «Хаммер» уносился, и задние фары долго еще не сходили со сцены – богатой россыпью давленой и недавленой ягоды.

Кириллу же не пришлось соваться для приветствия в темноту салона: Яна сама ловко выскочила с водительского места, зачем-то даже схватилась за ручку чемодана, прежде чем они обнялись и поцеловались; Кирилл долго стоял, прижимая ее к себе, с волнением ощущая живот через ее пальто и собственную куртку; затопленный нежностью до самых глаз, он погладил этот живот.

– Он стал больше, да, – засмеялась Яна, и они снова поцеловались.

Сзади сигналили. Торопливо покидав вещи, они продолжили разговор уже в машине, еще и подождав, пока Яна аккуратно, озираясь, выведет их на большую дорогу.

– В руль еще не упирается?

– Я не перестану водить, не надейся, – она снова смеялась. – А ты потренировался в Париже?

Кирилла перекосило, прежде чем он понял, что она имеет в виду.

– Водить? – он неуверенно засмеялся. – Да, я думал взять там что-нибудь напрокат, там же в Европе это на каждом шагу… Но как-то не собрался… Времени не было…

Неуверенность.

– Да я вижу, что веселье нон-стоп, – Яна посмотрела с игривой выразительностью, явно намекая на то, что от Кирилла пахло коньяком. Посмеялись.

Неуверенность.

Они уже выбирались на МКАД, где в позднеосенней взвеси, как субмарины в воде, шли нескончаемые фуры, и их машина ныряла средь этих гигантов, как легонькая лодочка.

– С французами встречался?

– Что ты имеешь в виду?!

Яна снова расхохоталась.

– Там все французы. На каждом шагу… – Кирилл быстро сориентировался.

– Нет, с этими вашими… Друзьями-авиаторами…

– А, ты об этих, которые приезжали… Какие же это друзья… Так, коллеги, я уж и не помню, как кого зовут…

Помолчали.

– А то я думала, вдруг тебя позовут во Францию работать…

Все это в шутливом тоне.

– …Переедем во Францию… Родим еще, потом еще… Буду домохозяйкой…

– Или я домохозяином.

Кирилл поддерживал шутку. Он вдруг почувствовал, что его отпустило. (Если честно, он очень боялся встречи с Яной.) Ему внезапно стало очень хорошо.

– …Ну а что, изобретатель ненужных вещей, чем мне там заниматься? Между прочим, со звуковым ударом и не очень-то надо бороться. Я никогда это не говорил, но… Это критично для больших лайнеров. Но ни «Ту-144», ни «Конкорд» никогда больше не поднимутся в воздух. В больших лайнерах ведь возят обычных людей. А обычные люди не будут отдавать колоссальные деньги за сверхзвук, чтобы выиграть несколько часов. Если пассажирский сверхзвук и будет, то только бизнес-джеты. А у них удар не так критичен. Можно потерпеть… Но это – тс-с! – большая тайна. То, что наша работа, может быть, и не так-то уж нужна…