– Да нет, я и без рецепта могу.
Она поднялась, подошла к шкафчику, стоящему у стенки, больнично-белому, обитому зачем-то по углам железом, как и все здесь, в кабинете, насквозь медицинскому. Достала рюмку, бутылку; рюмку сполоснула в раковине, врачам ведь полагается быть стерильными, вот им в каждый кабинет раковину и вешают, поставила бутылку и рюмку на стол. Затем открыла другой шкафчик, вынула коробку конфет, я тем временем разглядывал ярлыки на бутылке. Они были причудливые, фирменные, совершенно французские, от них так и веяло неведомым экзотическим Провансом, или где там у них спиртное изготавливают.
Должен признаться, что французскими коньяками я избалован не был. Если уж совсем честно – то вообще их никогда не пробовал. В лучшем случае армянский, три звезды, ну если повезет, то пять. А вот с французскими происходил полный пролет. Дело даже не в деньгах, которых тоже, понятное дело, не хватало, а в полной коньячной недоступности. Ну, не поступали французские коньяки в свободную продажу, не пускали их туда.
Наконец Милочка снова устроилась у стола.
– Кроме конфет, ничего нет, – заметила она и, достав шоколадный кирпичик из коробки, тоже иностранной, с заковыристыми непонятными буквами, надкусила. Ротик сразу же окрасился коричневатым, вязким, с оттенками багрового шоколадным замесом. Он накапливался, сгущался, на глазах набухал, пытаясь оторваться от спелых, теперь уже совсем пухлых, расслабившихся губ. Тут на помощь пришел язычок, ловкий, юркий, вынырнул, пробежался по губам, сначала по верхней, потом по нижней, подхватил сгустившуюся конфетную вязкость, затянул в свою таинственную, пещерную утробу.
Милочка не могла не заметить моего навязчивого взгляда, улыбнулась, сверкнула глазами так, что по озерной поверхности пробежала рябь, и на секунду показалось, что влага сейчас не удержится и, сочась, начнет выходить из берегов.
– Давай, ты тоже немножко, – предложил я, указывая глазами на бутылку.
– Я не могу, я за рулем. – Она будто извинялась.
– Полрюмки, подумаешь, ничего не будет. Заешь конфеткой, даже не заметишь.
Она кокетливо качнула головой, даже не головой, а всей шеей, слева направо, точно так двигают шеей специально обученные узбекские танцовщицы. А может, киргизские. Только у них амплитуда сдвига побольше.
– Ладно, полрюмки, чтобы тебе скучно не было, – согласилась Милочка и снова встала из-за стола, пошла за второй рюмкой.
Налил я ей, конечно, не половину, а две трети и уж совсем полную рюмку себе.
– Ну что, давай за то, чтобы у тебя левый бок не болел, – предложила она. – Там ведь сердце недалеко.
– Это врачебное пожелание или женское? – не совсем разобрался я.
– А каким оно может быть, если женщина – врач, да еще кардиолог? – ловко увернулась от ответа доктор Гессина.
Я пригубил, проникся непривычным вкусом, пригубил еще, в нем было невозможно разобраться, в этом вкусе, он состоял из переплетения, из наслоения, где каждый пласт нес свою незнакомую, неизведанную составляющую. Сразу стало понятно, почему те, кто в этом разбирается, такое наслоение называют «букетом». Показалось, что в этот тихий, вечерний кабинет где-то на заснеженной, замерзшей Профсоюзной улице вдруг проникла частица теплой, загадочной, совершенно недоступной, пропитанной небом и морем Южной Франции. С ее каменными старыми городками, где узкие, зажатые между стенами домов улочки увиты солнечной виноградной лозой.
Я допил, прислушался, как смягчающее тепло тягуче растекается по телу, по всем его удаленным закоулкам.
– Заешь конфетой, – посоветовала заботливый доктор.
Я покачал головой.
– Нет, не хочу смешивать вкусы, сбивать ощущение. Я лучше еще себе налью? – на всякий случай спросил я.
– Конечно, – искренне удивилась вопросу Милочка.
Я налил себе, она прикрыла свою рюмку небольшой, но решительной ладошкой, отказываясь категорически, да я и не настаивал, я же понимал, что означает аскетичное «за рулем». К тому же ее рюмка по-прежнему оставалась заполнена больше чем на треть.
– Теперь за тебя, за твою докторскую, – предложил я.
– При чем тут докторская? Докторская – это скучно. От молодого писателя хотелось бы что-нибудь пооригинальнее услышать, – снова стрельнула глазками Милочка. На сей раз не без ехидства.
– Ну, хорошо. – Мне пришлось выдержать паузу, задуматься на секунду, но ничего оригинального в голову не приходило. – Давай теперь за твой левый бок. Но это я тебе не как врач желаю, даже не как кардиолог, – кое-как нашелся я, выделив ударением двойное «не».
Вроде бы получилось совсем неплохо – улыбка расползлась, выплыла за пределы Милиных губ, превратилась в звонкий смех.
– Вот так лучше, – просочились сквозь него слова. – Только я не поняла, ты хочешь, чтобы он у меня болел? Или не болел? – задала она, отсмеявшись, двусмысленный вопрос, и он окончательно загнал меня в тупик.
Потому что если бы я поддался на его двусмысленность, то обозначил бы свою причастность к ее левому боку. А никакой причастности мне обозначать не хотелось.
– Как тебе самой хочется? – на сей раз ушел от ответа я и маленькими, неспешными глотками стал впитывать вкус и запах неведомого французского юга.
– Да пусть ноет иногда, – как бы себе самой ответила Мила и тоже не спеша справилась со своей поистине медицинской дозировкой.
Коньяк снова растекся по венам, присовокупился к первой порции, добавил несильной концентрации, жизнь сразу стала чуть лучше. В смысле, еще лучше.
– Слушай, а не поехать ли нам в театр? – Необычная женщина напротив с яблочными, теперь я точно понял, французскими щечками, с полными, чуть выпяченными губами, казалось, и не шутила совсем.
– Куда-куда? – не сразу сообразил я.
– В театр, – повторила она. – Что нам может помешать отправиться в какой-нибудь театр? Драматический или музыкальный? Взять прямо сейчас и отправиться.
Я задумался. Вообще-то кое-что мне мешало, я собирался к Тане, я ведь ей даже не позвонил, думал, куплю цветы и завалюсь вечером, с мороза, неожиданный, нежданный, и снова задержусь на ночь-другую.
Но тут Таня, цветы, идея полного погружения в квартиру на Патриках как-то сразу расплылись, отодвинулись и показались необязательными, вполне переносимыми на более поздние, ночные часы.
– Да вроде ничего не может. Разве что мой бок.
– Не волнуйся, он будет под постоянным медицинским наблюдением, – заверила меня доктор и подтянула к себе телефонный аппарат.
На другом конце провода долго не подходили, я откинулся на спинку стула, мне стало спокойно и размеренно на душе; эта сидящая напротив малознакомая женщина, казалось, хотела оградить меня от всех забот, все решить за меня, любую проблему, удовлетворить любое желание. И похоже, у нее совсем неплохо получалось. Нужна ли мне была ее забота, ее опека? Сейчас, сидя у нее в кабинете, пропитываясь французским коньяком, я не знал.
Телефонная трубка по-прежнему испускала протяжные, однородные гудки, я слышал, как они просачивались между пластмассовой черной крышкой и нежным Милочкиным ушком.
– Налей себе еще, – между гудками распорядилась Милочка и уточнила, указав пальчиком сначала на бутылку, затем на рюмку. Я, конечно, с удовольствием глотнул бы еще коньячной туманной экзотики, но почему-то инстинктивно выставил вперед плоско распластанную пятерню, отрицательно покачал головой.
Милочка попыталась было что-то сказать, но в этот момент телефонный гудок оборвался, не дотянув до середины, и его сменил жеманный женский голос. Слов я разобрать не мог, слышал только, что голос женский и жеманный.
– Тамарочка, это Мила Гессина, – проговорила, не сводя с меня глаз, сидящая напротив докторша, даже кивнула утвердительно, как бы говоря, что раз дозвонилась, значит, все будет в порядке.
Голос на другом конце что-то защебетал, что-то на высоких нотах, я только расслышал слово «давно», оно прозвучало несколько раз, оттого я его и расслышал. Я тут же сам додумал контекст, например: «Ах, Милочка, как давно мы не виделись!» Или: «Почему ты так давно не звонила?»
– Что у вас сегодня идет? – после обмена общими фразами поинтересовалась Мила. Потом посмотрела на часы. – Ну да, через полчаса мы, наверное, успеем. – Снова какое-то невнятное, но радостное волнение на другом конце провода. – Да, два места, я с другом. – Еще одна возбужденная женская реакция, но слов я опять не разобрал. – Сама увидишь, – прервала реакцию Милочка, не отпуская меня глазами, заговорщицки улыбаясь, и я, конечно, легко догадался о сути незамысловатого женского вопроса.
Наконец трубка придавила упругие телефонные рычажки, Мила посмотрела на меня, развела руками.
– Ну что, готов к искусству?
– Да мне к нему и готовиться не надо, – самоуверенно заявил я.
– Тогда надевай свитер, летим в Большой.
– В большой что? – не сообразил я с ходу.
– В Большой театр, – уточнила приятная женщина в белом халате.
