Кирилл испытал чувство стыда – Шура так раскрылся перед ним, даже свой сокровенный дневник выложил на стол – наверняка для него же. А он до сих пор избегал делиться интимными подробностями своей жизни. Теперь Лантаров видел другой образ Шуры, словно наступило долгожданное прояснение. Но вместе с тем Лантаров снова и снова задавался мыслью о человеческой природе: «Неужели, несмотря ни на что, все мы, люди, так одинаковы и предсказуемы? Неужели мы способны быть одновременно и порочными, и греховными, болтаясь между возвышенным и низменным? К возвышенному мы едва дотягиваемся, с низменным бороться попросту нет сил». Шура наконец обрел человеческие черты, предстал уязвимым и подверженным слабостям.
– Думаешь, я смогу сегодня пойти? – спрашивал Лантаров после обеда, преданно заглядывая в глаза Шуре.
– Конечно, сможешь. Ты давно готов, просто твоя психика тормозит. Ты боишься расчехлить сознание. Сейчас только вера определяет момент, когда ты пойдешь без костылей. – Шура сказал эти слова настолько убежденно, что Лантаров не выдержал, схватил костыли и завопил:
– Пойдем! Я тоже верю, что смогу!
Он, боясь собственных слов, зарделся и дрожал всем телом.
Даже пес застыл, с любопытством глядя на людей. Лантаров в ответ на знак Шуры послушно отбросил костыли. «Пусть лучше я грохнусь, но сегодня я должен испытать себя до конца», – думал он, в отчаянии глядя на негнущиеся ноги.
– Давай, давай, – шептал ему Шура, вкладывая всю свою энергию в реализацию задуманного дела. Казалось, для него этот шаг значил не меньше, чем для самого больного.
Лантаров сосредоточился и, почти ничего не чувствуя, сделал шаг. Он зачем-то сконцентрировал взгляд на макушках сосен, ему казалось, что так будет легче. Пот выступил у него на лбу от нечеловеческого напряжения, а в глазах неожиданно появились слезы беспричинной радости.
– Я теперь, как в детском фильме про Синдбада-морехода! Там так циклоп ходил!
– Ничего, это – временно, – шепнул ему на ухо Шура и вдруг крикнул: – Кирилл, ты пошел! Скоро будешь бегать!
Лантаров улыбался, он почти ничего не слышал и не видел кроме границы леса, до которого была добрая сотня метров. Там была его цель – первый участок, который предстояло преодолеть.
– Теперь – без моей руки. Все получится! Я – рядом.
Шура выпустил его руку из своей горячей ладони и мгновенно больной почувствовал, как он одинок. Не сейчас, а в принципе, ибо ему стало понятно, что свои главные шаги человек все равно должен сделать самостоятельно. Так же как родиться и умереть. Помощь тут невозможна! И он по инерции сделал шаг самостоятельно, затем еще один, но потом испугался и остановился. Он так тяжело дышал, как будто только что совершил кросс по пересеченной местности в несколько километров.
– Шура! – крикнул он в отчаянии. – Поддержи меня, я больше не могу!
– Нет, еще пару шагов! – суровым командирским тоном приказал тот.
– Пожалуйста… – Лантаров уже не стесняясь, по-детски плакал.
– Так, я сказал! – гневно и грозно кричал ему Шура. – Еще два шага! Вспомни, что ты должен терпеть!
И Лантаров, ковыляя, как раненый боец на поле боя, сделал еще два шага по направлению к лесу. Затем еще два. И еще два. Шура поражал суровостью высеченного острыми углами лица, развернутыми плечами и коротко остриженной, будто у бойца, высоко поднятой головой. И когда вконец обессиленный парень стал валиться, легко подхватил его под руки.
– Молодец! Чувствуешь, как ты мужаешь и растешь?
Лантаров не ответил, он часто и прерывисто дышал, а лицо было мокро от пота и слез. Странно, но почему-то именно теперь он почувствовал себя совсем другим человеком.
– Шура, а знаешь что…
– Что?
– Я бы сейчас выпил. – Дыхание его стало успокаиваться. – Не просто выпил, но напился бы вдрызг.
– Понимаю, – вдруг тепло кивнул Шура. – И я бы тоже. Но, к счастью, у нас в доме нет спиртного.
Лантаров вздохнул. «Интересно, знает ли он, что я читал его дневник?»
Шура подал своему ученику костыли.
– Ты сегодня хорошо потрудился. Если будешь так стараться каждый день, через месяц будешь бегать.
– Ты уверен?
– Абсолютно. Кирилл, ты уже сделал главный шаг – сумел изменить отношение к боли и страданию. Теперь способность противостоять им и твоя вера в себя будут прибывать.
– Тебе не надоело возиться со мной? – Молодой человек незаметно вытер глаза.
– Что ты сейчас чувствуешь? – вместо ответа спросил отшельник.
Лантаров, опершись на костыли, задумался.
– Наверное, прощаюсь с прошлым, выбираюсь из него, как змея из старой чешуи…
– Занятно. Каждый старается выбраться из своего прошлого. Я, к примеру, когда-то жаждал достижений, признания и славы. Хотел стать выдающимся военачальником, представлял себя маршалом и полководцем. А порой – знаменитым диверсантом, как Отто Скорцени. А потом понял, что жажду одного-единственного – завоевать одобрение матери и жены, которые сошли в могилу из-за меня. Как бы оправдаться перед их душой. И еще перед одним человеком…
Шура говорил медленно, чеканя слова, точно самому себе. Он глядел куда-то вдаль, и создавалось впечатление, что хочет заглянуть за лес. Он насупился, на лицо его набежала тень тягостных воспоминаний.
– Наше, Кирилл, взаимодействие нужно нам обоим. Это вовсе не терапия, а настоящее партнерство. Это равноценная игра, которая делает сильнее участников. Ты мне так же нужен, как и я тебе. Чтобы лучше понять себя. Чтобы перейти на новый уровень – от неправильного хода жизни, от дурных привычек до более продуктивной версии жизни. А именно – служения.
Шура стал очень серьезным и даже несколько озабоченным. Со стороны леса донеслось громкое карканье ворон – птицы оживленно и эмоционально переговаривались. И Лантарову казалось, будто они нагло судачат о людях.
– Как думаешь, что тебя поставило на ноги? – ни с того ни с сего спросил Шура.
– Твои… упражнения…? – несмело высказал предположение Лантаров.
Шура раскатисто рассмеялся.
– Образ жизни, Кирилл. Который и убивает людей, и калечит, и исцеляет. Образ жизни меняет сознание, мышление… А упражнения – только его часть, причем далеко не самая главная.
С этого дня двое мужчин стали ближе друг другу. Целый вечер Лантаров рассказывал хозяину лесного дома о своей жизни в городе, о прежних устремлениях, об отношениях с женщинами. Кот, распушив хвост, мурлыкал, растянувшись у него на коленях. Шура слушал с интересом, лишь иногда задавая вопросы.
– Слушай, так много секса и так мало толку, – вырвалось у него, когда Лантаров откровенно поведал о похождениях.
– Тогда мне так не казалось… – попробовал защищаться Лантаров.
– А что было главным? Из того, что запомнилось?
– Ну, сам секс-то и был главным. Он и запомнился. Необычностью.
– Возможно, – не стал спорить Шура. – Но мне кажется, что секс – только один срез отношений, и без тепла, эмоционального и энергетического обмена, важного слова, каких-то совместно преодоленных трудностей и совместных побед он мало что значит. Тут все индивидуально. Для меня очевидно только одно – ничто, в том числе, и секс, не должен заслонять главного.
Лантаров пожал плечами. «Да, тут все индивидуально, ведь и ты сам писал в своем дневнике о беспорядочных связях», – он даже хотел намекнуть на это, но подумал: «Еще не время».
– А что – главное?
– Главным может быть все что угодно. Грустно родиться человеком, а умереть растением. Хотя многие люди живут именно так, не задумываясь и не беспокоясь.
Сказанное Шурой немного задело Лантарова, потому что за безличной формой он угадывал намек на его жизнь. Но он поймал себя на мысли, что уже давно не обижается на Шуру.
4
Каждый день после занятий дыханием и выполнения нескольких физических упражнений с Шурой Лантаров с мужественным видом отправлялся на сеанс, как он говорил, самоистязания. На пятый день он, опираясь на палочку, достиг наконец заветной черты – границы леса. Опершись спиной о шершавый ствол громадного дуба, он сказал себе, что это самый счастливый день с того момента, как он попал в аварию… Тяжело дыша, он отдыхал не меньше четверти часа. Протоптанная людьми дорожка с множеством неровностей изнуряла его больше, чем путь небезызвестного Фидиппида от Марафона до Афин. Но теперь, закусив губу, он все-таки двигался, и каждый новый день радовал его достижениями. Прежде чем отправиться в обратный путь, Лантаров, невольно любуясь, разглядывал причудливые формы деревьев и с наслаждением вдыхал смолистый, насыщенный влагой и запахами леса воздух. Больше всего его удивлял изогнутый, совсем голый и сухой от старости ствол сосны. Дерево было ветхое, все в черных шрамах времени. Казалось, сосна вот-вот рухнет, но по неясным причинам не падала. На стволе ее невозмутимо и сосредоточенно, совершенно не обращая внимания на человека, уже несколько дней подряд трудился маленький упорный дятел. Лантаров не видел пернатого, но каждый раз мерный, с неослабевающей силой стук маленького клюва о ствол вдохновлял его, наполнял энергией и решимостью бороться.
