Я еще многое могу…
Вид у старика был совершенно несуразный: на голове – смешной берет, очки с толстыми линзами, в допотопной, правда, дорогой оправе. Пиджак наверное еще середины пятидесятых. Одним словом, анимационная пародия на какого-нибудь профессора. Громадная орденская планка закрывала всю правую сторону его груди, а левую украшали по два ордена Ленина и Трудового Красного Знамени.
Он был настолько старым, что казался ветхим. Особенно это впечатление усиливалось от того, что сидел он в инвалидном кресле. Волосы белые как снег, кожа на лице дряблая… Но особенно старыми были у него руки – длинные немощные пальцы и высохшие ладони.
Куда он вообще собрался, этот реликт?! Я не мог скрыть своего любопытства, и наши взгляды встретились… И тут я был поражен тем, насколько у этого старика живой и цепкий взгляд. Он внимательно посмотрел на меня, и я увидел в его глазах незлую насмешку.
– Что, молодой человек, – весело обратился он ко мне, – Небось думаете, куда собралась эта старая развалина? – будто читая мои мысли, спросил профессор, как мысленно я окрестил старика.
Я расстерялся, а старик, усмехнувшись, сказал:
– Я еще много чего могу. Вы не смотрите, что я на каталке сейчас – это все временно. Вот прилетим в Израиль, там мне сделают операцию, и тогда я много еще чего смогу.
Увидев мой недоумевающий взгляд, старик пояснил:
– Воспользовавшись моими знаниями и опытом, израильтяне могли бы решить очень многие из своих проблем, – продолжал старик. – Я ведь в советской оборонке прошел весь путь от рядового инженера до генерального директора… Начинал еще до войны… А во время войны такие проблемы приходилось решать… А вообще я специалист по сплавам и мог бы еще быть очень и очень полезен израильской авиационной промышленности. Вот, например, – он оживился, – Мои разработки могли бы продлить жизнь турбины раза в три. Посчитайте, сколько средств сэкономит благодаря этой разработке израильская оборонная промышленность… И это не единственное, что я могу предложить своей исторической Родине. Бумаги свои я перед отъездом сжег, сын мне в этом помог. Один бы я не справился. Но я ведь все помню, так что восстановить будет не трудно, – уверено говорил старик.
Он летел в Израиль не как положено старику – доживать свой век, а полный надежд, желания быть нужным и жаждущий самореализации.
Летел он вместе с семьей сына. К речам старика его домочадцы, видимо, давно привыкли и относились к ним по-разному: сын – с сочувствием, невестка – со снисходительной улыбкой. Внуков я видел возле него редко. Впрочем, на перевалочном пункте по пути в Израиль мы прожили по соседству всего три дня.
Все мы оказались здесь по разным причинам. Кто-то искал новых возможностей, кто-то бежал от паралича старой власти, уничтожившей страну, а кто-то – от тени погромов и входившей в свои права власти «братков». А этот старик ехал убежденный в своей необходимости для новой страны, для ее будущего и для для своей семьи. Окружающие привыкли к его речам и не воспринимали их всерьез: что еще осталось старику, кроме воспоминаний о славном прошлом и несуразных фантазий?
Но в отличие от тех, кто говорили только о ценах на квартиры, о том, где и как выгоднее покупать и где лучше всего селиться, ни в его речах, ни в поведении не было и тени растерянности. Он въезжал в новую жизнь на своем кресле-каталке полный достоинства, уверенный в своей необходимости, временно нетрудоспособный титан.
– Трудно им – что там у них есть? Полоска земли у моря да песок… Крохотная страна, которую всю можно проехать за три часа… А я многое мог бы… – говорил он.
Во время ночного рейса я мельком увидел его, заботливо укутанного в плед, с неизменным беретом на голове. Вид у него в этот момент был как-то особенно торжественный…
Снова мы встретились с ним совершенно случайно лет через пять. Как ни странно, но профессор сразу узнал меня и даже обрадовался встрече. Я тоже был рад, что старик жив и, главное, теперь на своих ногах.
За то время что я его не видел он посвежел и даже вроде бы помолодел.
– Да, местная медицина творит чудеса, – сказал старик, – Вот, вставили мне какой-то клапан, так я теперь не только хожу, но и плаваю в бассейне.
– Ну, а что с вашими идеями, – поинтересовался я.
Старик сразу помрачнел.
– К сожалению, все оказалось дешевой пропагандой, – с горечью сказал он. – Никому мы здесь не нужны… Но я по-прежнему работаю, – снова оживился профессор, – Вот, пишу воспоминания. Мне ведь часто приходилось встречаться и со Сталиным, и с Булганиным, и потом – с Хрущевым… Может, внукам будет интересно… – на этот раз он не был уже настолько оптимистичен, но по-прежнему, ни тени растерянности, – Нужно же чем-то для души заниматься, – заключил он.
– Несомненно, – подтвердил я.
Поговорив, мы обменялись телефонами и расстались. Я все собирался позвонить старику, но за работой и повседневной суетой все откладывал звонок.
Дни, как песчинки в часах, образовывали месяцы, а месяцы – годы. Я и оглянуться не успел, как со времени нашей последней встречи прошло года два, а может и все три. Когда я позвонил старику, то ответил уже не он сам, а его невестка.
– Папа в бейт-авоте (доме престарелых), – сказала она мне, – Там за ним очень хороший уход. Одного старика оставлять было нельзя – в последнее время он все забывал. Врачи говорят, что сердце у него теперь, как у двадцатилетнего, а вот с мозгом проблемы – у него же было несколько микроинсультов…
– Можно ли мне его навестить? – спросил я.
– Конечно. Только учтите, он может вас не узнать. У него теперь много странностей. Одна из них заключается в том, что одних людей он видит, а других не замечает вовсе, будто это и не люди, а прозрачный воздух. И еще… – Она запнулась. – Он теперь говорит только на иврите.
– На иврите?! – удивился я.
– Ну да, он же в детстве учился в ивритской гимназии. Раньше говорил, что уже ничего не помнит. А тут вдруг заговорил…
– А что его разработки? – спросил я.
В ответ моя собеседница горько усмехнулась:
– Что с ними может быть? Целая комната забита его материалами, как он свои бумаги называл. Но доказывать ему что-то было бесполезно. Он никого не хотел слушать и все ездил на какие-то встречи – то в министерства, то в университеты, то – на встречи с какими-то министрами и депутатами. Очень расстраивался, когда ничего не получалось. Вот и сорвал себе здоровье окончательно. И что ему все не сиделось?!
Я легко нашел его. На этот раз он был уже без своего берета, без орденов и орденской планки. В обычной израильской одежде. Увидев меня, он как-то по-детски улыбнулся, поздоровался со мной на иврите, а потом перешел на русский. На этот раз он говорил не о своих научных разработках, не о мемуарах, а о своей предстоящей поездке в город своего детства – не то в Самару, не то в Смоленск.
– Я хочу видеть всех: сестру, друзей детства… У меня хорошая пенсия, я смогу всем им помогать. Мне-то самому ничего не нужно или почти ничего – я старик… А они все молодые. Я еще долго буду им нужен.
Он, по-прежнему, нужен был всем.
Когда я пришёл на новую работу, то поначалу никого там не знал. Но его заметил сразу. Чем-то он был не похож на всех остальных рабочих. Звали его Аркадий. Дело своё он знал, да и вообще человек был толковый, бывший инженер с двадцатилетним стажем, ведущий конструктор на крупном предприятии.
Но в его поведении и манере общения было что-то необычное. Временами он как будто отключался, а то вдруг начинал ни с того, ни с сего с кем-нибудь говорить о совершенно посторонних, не касающихся работы вещах. А в середине разговора, без всякого перехода, Аркадий, забыв о собеседнике, так же неожиданно пускался в спор с кем-то, видимым только ему, а может, и с самим собой.
К странностям Аркадия на работе давно привыкли и многое прощали ему за умение работать, хотя характер у него был тяжёлый. И прощали ещё потому, что все его жалели: ведь в то время он был единственным из нас, у кого погиб близкий человек во время взрыва автобуса. Когда это произошло впервые, мы все были в шоке. Как же так, в самом центре города!… И это может случиться с каждым!… Смерть оказалась невидимкой, живущей среди нас. А потом…
Мы даже не заметили, как все эти взрывы стали частью нашей жизни. Однажды мне довелось побывать на месте взрыва. Всего десять-пятнадцать минут назад здесь был обычный перекрёсток. И вдруг сильный хлопок, чёрный дым…
Этот особый запах из крови и гари долго потом меня преследовал.
– Будь осторожен, – первое время говорила мне жена, когда я утром уходил из дома.
Однажды рано утром я слышал, как сосед по дому инструктировал свою дочь:
– Старайся не садиться на задние сиденья, особенно там, где колесо… И держись подальше от окон!
А потом мы просто перестали говорить на эту тему и старались жить так же, как до того, когда всё это началось. Как будто взрывов больше нет, и вообще никогда не было…
