Перед ужином она гуляла перед комиссарским корпусом, делала вид, что кого-то ждет. Но не Игоря, нет! Когда он мимо проходил, она вдаль смотрела, как полководец на поле брани в ожидании танков неприятеля, и травинку жевала! А когда он скрылся в доме и плотно прикрыл за собой дверь, она чуть не разрыдалась. Если б она видела, как он, войдя в свою комнату, кинулся к окну, и прилип к грязной тюлевой занавеске, и хихикал, и довольно потирал руки, высматривая ее, утратившую враз воинственный вид и осанку генералиссимуса.
– Лапочку можно брать голыми руками, – сделал вывод сердцеед Соловьев. – Но мы пойдем не коротким, а длинным путем. Но зато – надежным!
Он мариновал Лорку до самого вечера, а когда после ужина она передумала идти на дискотеку и расположилась на кровати поверх одеяла с книжкой, к ней подвалил комиссар второго отряда Саня Баранов, который тоже оказывал ей знаки внимания до того момента, пока Игорь Соловьев не сделал ему «сливу» на ухе и не пригрозил: «Убью!»
Саня скрипнул дверью, сковырнул у порога разношенные вдрызг кроссовки. Лорка покосилась на него. Саня присел на край кровати и спросил, как полный дурак:
– Чё читаешь, Лорка?
– Книжку! – Лора терпеть не могла таких тупых подходов. Ну что, не видно, что она читает?! Справку из психбольницы!
Саня тупо помолчал, переваривая ответ, и предложил Лорке присоединиться к их комиссарской компании, в которой ее уважают, потому что она умная и красивая девочка. Он умолчал о том, что компания будет небольшой и мужской – он и Игорек Соловьев и она, Лорка. И еще он не сомневался в том, что Игорек отправит его подальше и самого интересного он все равно не увидит. Об этом Соловьев ему уже доложил, а чтоб он не проговорился, дал понюхать свой здоровенный кулак. Пахло от кулака чем-то странным. И опасным.
Этого странного и опасного в этот вечер и попробовала Лора. Ей так хотелось вернуть расположение Игоря, что она готова была на все. Она не удивилась, что компания у них была маленькая, что без лишних слов – будто она виновата в чем-то! – было разлито вино по пластиковым стаканчикам, что вместо сигарет достали одну беломорину и пустили ее по кругу. У Лорки от первой затяжки в первое мгновение закружилась голова, во второе она уже стояла на четвереньках и хохотала, как сумасшедшая, до колик в животе. А потом занавес опустился, и она не помнила, как закончился этот день.
Она проснулась в комиссарском корпусе, в захламленной комнате Игоря Соловьева, на узкой кровати, с продавленной чуть не до пола сеткой, с несвежим бельем, от вида которого ее затошнило. Лора заглянула под простыню и все поняла. На ней не было одежды. Только носки.
Ей было стыдно и больно, и страшно гудела голова. К счастью, в комнате никого не было, и она выползла из-под простыни, нашла свою одежду, грязную и рваную, с брезгливостью надела на себя и выскользнула за дверь.
Когда Лорка отмылась в пресном ручье, отдраила пучком травы с кусочком розового обмылка, найденного на деревянном отмостке, грязные пятки, съела две таблетки аспирина и выпила стакан горячего чая, ей полегчало. Правда, работу пришлось пропустить, за что по головке не погладят: ладно, что в табеле на зарплату пропуск нарисуют, так еще и пристыдят вдоль и поперек, и никакой комиссар Соловьев не спасет.
Странно то, что ей не было стыдно. Ну разве что чуть-чуть – перед собой. И еще немного – перед отцом, который хоть и не знал ничего, но ей казалось – все видел.
Совсем не было стыдно перед матерью и отчимом. Она даже рада была, что так славно отомстила им. «Здравствуй, взрослая жисть!» – сладко потянулась Лорка и захлопнула книжку, которую на пляже читать было невозможно из-за слепящего солнца.
– …Вот. Это было начало. Но узнал я об этом поздно. Лорка не афишировала, что у нее появилась тайная жизнь, при мне была такой, какой была всегда. А Таня с Константином Ильичом не видели, что с ней происходит. Дальше – больше… – Гронский с трудом подбирал слова – Лада это хорошо видела. «Слепые» бывшая жена и ее новоиспеченный муж заслуживали других, тех, которые он произносить не умел. – Когда Таня прибежала ко мне в слезах и соплях и сообщила, что Лорка связалась с наркоманами, дочка уже действительно увязла по самые уши. И чего мы только не предпринимали! И больница дорогая, и колдуны какие-то, и на три месяца в Испанию – в лагерь специальный. А толку – ноль! Из дома вынесла все, что смогла. Костя, Танин муж, по морям мотаться перестал, сидел дома и охранял нору. Но стоило ему отлучиться в душ или в туалет, как Лорка хватала то, что плохо лежит, и три дня ее искали по дворам и подвалам! Отчима она капитально разгрузила: перстень-печатка золотой, размером в полкирпича, часы швейцарские, запонки золотые с камнями, зажигалок штук пять! Ой, всего и не перечислить! Но, видимо, он любил Таню, раз, несмотря на такое разорение, не ушел от нее. Но Лорку пару раз приложил лбом о стену. Я с ним разбирался по этому поводу, но у меня рука не поднялась… Я же понимаю, ему обидно… Но я-то любил ее! Это он спросил меня: «Как ты можешь любить эту сволочь?!» Наверное, и ты вправе спросить меня сейчас: «Как ты любил эту сволочь?!»
Лада вздохнула.
– Я знаю, что значит «любить эту сволочь», Паша. Как никто другой знаю…
Она хотела сказать, что знает это на собственном опыте, что в доме у нее такая же невыносимая «сволочь», которую она любит больше жизни, но не успела. Гронский остановил ее жестом:
– Лада, если бы меня спросили: согласен ли я жить как на вулкане, врезать в свою комнату железную дверь, чтобы прятать за ней телевизор и шубу, носить зарплату в кармане, пришитом на трусы, шарахаться в прихожей от темных личностей, бояться звонков и стесняться соседей, и при всем при этом любить свою несчастную дочь, я бы сказал не раздумывая: «Да!!!» Потому что я жил бы с надеждой…
Лада хотела сказать ему, что он почти слово в слово повторяет ее мысли, которые она никому, даже лучшей подруге, не могла доверить. Потому что однажды, доверив это любимому человеку, тут же потеряла его. Потому что это хоть и болезнь, но она хуже излечимого стыдного сифилиса, а многие так и не определились с тем, болезнь это или преступление.
– …А сегодня, Лада, передо мной уже не стоит вопрос – «да» или «нет», потому что все уже в прошлом. – Гронский поднял глаза, как у больного щенка, наполненные слезами. – Сегодня сорок дней, как Лора ушла, и я не могу себе простить, что не уберег мою девочку, такую ласковую, как котенок, умную и красивую.
Когда они перепробовали все, что можно, и опустили руки, Лора вдруг словно проснулась. Она перестала огрызаться и хамить Тане и Константину Ильичу, и даже попросила прощения за все. Они ей, конечно, не поверили. Переглянулись и быстро перепрятали самое дорогое: мать – свой кошелек, отчим – борсетку.
Лорка усмехнулась, заметив домашнюю суету:
– Мам, ты извини, что вынуждаю вас в прятки со мной играть. Я отвернусь, а вы перепрячьте получше, а то я все видела!
Татьяна дерзости этой не выдержала, накричала на дочь и указала ей на дверь. Отчим не заступился, не остановил.
Лорка вышла на улицу, в февральскую метель. Идти было некуда. Отец уехал в Израиль, бабка Альбина отпадает без него – мозг съест! Все! Идти некуда. Друзей и подруг нет. Никого нет!
Лорка спустилась в подвал. Она и раньше бывала в нем, но ей было куда пойти из этого подвала. А сейчас – некуда. Пока отец не вернется, некуда. Ему она скажет, что по-серьезному хочет завязать и готова на все, хоть в монастырь, только побыстрее.
Лора прикинула, что продержаться ей нужно неделю. Только до приезда отца.
В подвале было холодно и влажно. Согреться можно было только сидя на трубах. При этом одному месту было горячо, а другое леденело.
К вечеру в подвале появился Вадик. Лорка знала его, приходилось сталкиваться. Вадик принес еды и еще кое-чего. Он устроился на трубе перед деревянным ящиком, служившим столом, под тусклой лампочкой, разложил на нем съестное и «лекарство». Лорка наблюдала за ним издалека. Вот он, расплескивая воду, наполнил чайную ложечку, аккуратно вытряхнул в нее содержимое фунтика от сигарет, чиркнул зажигалкой и подержал ложку на огне…
Лорка встала с трубы. Затекшая нога не хотела идти, и она замешкалась. Вадик понял ее замешательство по-своему, вздохнул и позвал:
– Ну иди уж, бедолага…
Лорка хотела отказаться и от еды, и от «лекарства», но сил не хватило сказать «нет». Сил хватило на беспомощное «спасибо»…
– …Ну и что, батю неделю тут дожидаться будешь?
– А что делать? Домой не пустят…
– Пустят. Иди домой, Лорка. Не подвальная ты, подохнешь тут за неделю. Сейчас тут только я, а через час гопота подвалит. Не знаешь ты, на что эти дикобразы способны! Ты ведь всегда была при деньгах. А как девочки зарабатывают на дозу в подвалах, знаешь только по рассказам. Не, ты не сможешь. Иди домой, переживи неделю и, раз решила завязать, проси батю помочь. Батя поможет…
