– Ты помнишь дочку Поляковых? – спрашивала бабушка у внучка. Про Риту она будто забыла.
– Нет, – отвечал Володя, тоже не глядя на Риту. Он боялся бабушки.
– Красавица! – Бабушка подняла брови. – Из сферы искусства. А ты помнишь Милу, племянницу Рытовых?
– Помню, – сумрачно отвечал Володя, рассчитывая, что, если он помнит, бабушка не будет вспоминать.
– Поступила в аспирантуру! Энциклопедия! – Бабушка противопоставляла сферу науки и искусства Ритиной сфере обслуживания.
Рита допила свой чай, поблагодарила за теплый прием и ушла, разрушив тем самым равносторонний треугольник в пользу бабушки.
Володя Риту не задерживал, полагая, что с ней ему будет проще объясниться и помириться, чем с бабушкой. Но Володя ошибся. Рита не стала ни мириться, ни объясняться. Она обвела его имя в своей душе в траурную рамочку, положила сверху хризантемы и больше никогда в эту рамочку не заглядывала.
Она обиделась до глубины души, до мозга костей, обида проникла даже в состав крови и в хромосомы. И Рите казалось, что, если у нее когда-нибудь родится ребенок, он тоже будет обижен на Володю.
Шофер такси Гошка Лазутин был человек деловой. Все население Советского Союза он делил на группы. У каждой группы было свое прозвище. Например: интеллигенция – «шляпы», рабочий класс – «пиджаки», студенты – «додики», военные – «командиры», транзитные пассажиры – «чемоданы» и так далее, и тому подобное.
Маршрут своим пассажирам Гошка назначал сам, а если кому было не по дороге, он и не навязывался.
Гошка знал, что все в жизни имеет свое конкретное назначение: работа – чтобы зарабатывать, начальство – чтобы отчитывать, газеты – чтобы воспитывать, кино – чтобы культурно развлекаться.
На любовь у Гошки тоже была своя точка зрения. Любовь зачем? Чтобы дети были. Дети зачем? Инстинкт самосохранения. Чтобы жизнь продолжалась и после того, как Гошки не будет на свете. А какое ему дело до того, что будет после? Надо жить, пока ты есть. Торопиться надо! Километры на спидометр наматывать.
Невеста ему говорила: «Ты, Георгий, не романтичный! Нет в тебе взлета фантазии!»
Повела в балет для взлета фантазии. Сели на хорошие места, все видно, все слышно. Балерины на цыпочках мелко бегают, и стук от них стоит, как от лошадей. Мужик в обтянутых штанах крутится на одной ноге вокруг своей оси, будто его включили в розетку. Все хлопают, кричат: «Браво, бис». А невеста говорила: «Дивертисмент на пуантах, па-де-де, фуэте…»
И все врала. Она всегда врала, даже когда правду говорила. Говорила: «Ты лучше всех, ты единственный!» Руки целовала. А он в армию ушел, она замуж вышла. Значит, еще лучше нашла.
Все обманывают, до одной. А если какая-нибудь одна не обманывает, то временно. Значит, скоро обманет, просто случая не представилось.
Гошка остановил машину возле стрелки, прочитал: «До Ленинграда – 500 км, до Шереметьево – 20 км». В Ленинград, конечно, с выключенным счетчиком – далеко, в Шереметьево – тоже далеко, зато культурный отдых на свежем воздухе со взлетом фантазии.
Гошка познакомился вчера с одной: глаза зеленые, зубы белые, коленки круглые. Разрешила по дороге пассажиров подсаживать.
– Вы, – говорит, – на Ромео похожи…
– Почему?
– У вас, – говорит, – длинные волосы и белая рубашка.
Веселая. Спела песенку: «Не вини коня, вини дорогу».
Боялась, наверное, что, если не будет развлекать Гошку, он высадит ее посреди дороги с тяжелыми сумками. Но Гошка довез до самого дома и взял по счетчику. Она стихотворение ему наизусть прочитала: «Если кто-то кого-то обнял вечером во ржи, никому до этого нет никакого дела…»
Дом выходил углом на поле, и это навело Гошку на подходящую мысль.
– Давай погуляем, – предложил он.
– В другой раз, завтра…
– И приеду, – пригрозил Гошка, оглядываясь, чтобы запомнить местность.
– Только не к дому, – говорит, – там направо пруд. У камня.
– У какого камня?
– Камень на берегу…
– Что ж я, в потемках камень на берегу искать буду?
– Ты пруд найди, – говорит, – а камень увидишь.
«Не приедет», – подумала Рита. Сидеть и ждать на камне было бессмысленно, только радикулит наживешь.
Когда у человека что-нибудь болит, портится настроение, а с плохим настроением работать неинтересно. А если нет интереса к делу, нет и результата. А без видимых результатов Рита перестанет быть лучшей косметичкой в салоне, и тогда салон перестанет быть лучшим в городе, и из кабинета директора заберут бархатный вымпел с золотыми буквами.
Рита проследила в воображении эти далеко идущие последствия и слезла с камня и в этот момент увидела «Волгу», которая разворачивалась от бетонки к пруду. В ее правом верхнем углу горел зеленый огонек.
Рита вдруг сильно обрадовалась и бросилась почти под колеса машины, которая шла на нее, важно покачиваясь на ухабах.
Машина остановилась. Отворилась дверца, и оттуда восстал Ромео в белой рубашке и с длинными волосами.
– Обрадовалась? – снисходительно спросил он.
– Я? – с пренебрежением уточнила Рита.
– Обрадовалась, обрадовалась… – уличил Ромео.
Спорить было бессмысленно. Наверное, все ему в этой жизни очень радовались, и он привык.
– Подумаешь, сокровище… – сказала Рита.
– А чего же ты меня звала? – не поверил Ромео.
– Просто свободный вечер…
Помолчали. Появились мальчишки в длинных пальто. Их головы плыли над туманом. Было впечатление, что они пришли в ночное. Где-то близко пасутся их кони.
Мальчишки хотели выкупаться, но, оглянувшись на машину, ушли, и их головы снова поплыли над туманом.
– Выкупаемся? – предложила Рита.
– Да что ты, – удивился Ромео, – в такую холодину…
– Как хочешь…
Рита ушла в туман. Она разделась и, довольно легко для здешних условий, спустилась в воду.
Вода была теплее, чем воздух. Рита села на дно, погрузившись по горло, бросила руки перед собой. На них действовала сила, равная весу вытесненной воды, руки были легкие, и все тело тоже ощущалось легким. Над ней низко млели звезды, вокруг дымился туман, и Рите казалось, что она плывет во Вселенной Млечным Путем. А в конце пути стоит Ромео. Хорошо было бы выйти к нему, а он положил бы ей на плечи махровое полотенце и сказал:
– Милая ты моя, бедная. Обидели тебя, а я пожалею…
Он положил бы руку ей на затылок, как брат, а она бы прислонилась лбом к его плечу. Спросила бы:
– А что ты во мне нашел?
– Тебя.
– А что во мне хорошего?
– Человек очень хороший. Добрый и благородный. И в Венгрию тебя посылают, а глаза у тебя, как листочки на березе.
Рита выбралась на берег.
Ромео стоял над раскрытой машиной, уйдя с головой в ее разинутую пасть.
Рита сама достала из пляжной сумки махровое полотенце, сама положила его себе на плечи.
Ромео захлопнул капот, вытер руки о какую-то пыльную ветошку и сел в машину. Рите стало холодно, она тоже села в машину рядом с Ромео.
Помолчали.
– У тебя кто-нибудь есть? – спросил он.
– Мама.
– И все?
– И все.
Говорить было как-то совершенно не о чем. Вчера в дороге им было не в пример интереснее.
Мимо пруда простучала электричка. Ее светящиеся квадратики окон разворачивались, как кадры кинопленки.
…Володя не успел поставить рюмку на стол и танцевал с поднятой рюмкой, а ее рука лежала ниже его ладони. В общежитии инженерно-технического училища праздновали Новый год. На Ритином безымянном пальце было кольцо – нарядное, как бывают нарядными ненастоящие драгоценности. И рука тоже была нарядная, праздничная. Какая у нее была нарядная, нежная, умная рука и как преданно она припала к Володиной, накрыв его пульс.
Так графически выглядит счастье: рука и рука, их венчает поднятая рюмка с растопленным солнцем, а в рюмке – радости да ошибки. Незатейливое счастье. А настоящее счастье всегда незатейливо…
Эх, Володя… Кто тебя, сироту, теперь любить-то будет?
Ромео соскучился и для начала положил на Ритино плечо свою ладонь, которую он накануне тщательно вытирал пыльной ветошкой.
Рита повернулась, внимательно посмотрела в его лицо. Это было чужое ненужное лицо, красивое ненужной красотой. И Рите вдруг стало ясно, как божий день: так же глубоко, как обида, въелась в нее любовь, и ни заменить, ни подменить, ни даже притвориться она не в состоянии.
И получалось, что жизнь бежит не по спирали, как положено, а по замкнутому кругу.
Рита поняла это и пала духом. Она сняла со своего плеча руку Ромео и вернула ее ему на колено.
– Ты чего? – удивился Ромео.
– Ничего.
– А чего же ты меня звала?
– Просто так…
Ромео обиделся.
– А зачем я приехал?
– Можешь ехать обратно.
Рита открыла дверцу и вышла из машины.
Ромео опустил боковое стекло и высунул голову. Она блеснула взором. Не посмотрела глазами, а именно блеснула взором.
– Чего же ты стоишь?
Ромео обиделся еще больше, спрятал голову, включил зажигание, и машина пошла, переваливаясь на ухабах.
