Сопровождать его, кроме положенных по порядку телохранителей и знаменосца, отправились Орм и Торир. Один из телохранителей нес впереди белый щит в знак заключенного перемирия. Ворота открылись, и маленький отряд вступил в город. Прямо за воротами их ждали люди графини – и не только чтобы оказать честь, но и для безопасности. Амьен был битком набит – население ближайших окрестностей сбежалось сюда, под защиту крепких стен и отважного графа Гербальда. Везде на улицах и дворах стояли повозки, шалаши, шатры, какие-то конурки, сооруженные из досок и шкур, из-под пологов выглядывали исхудалые хмурые лица. На норманнов смотрели враждебные запавшие глаза, на всем протяжении их сопровождал недовольный и угрожающий ропот, но Рери не чувствовал в нем настоящей угрозы. Вообще люди здесь были не те, что северных странах. Не считая рабов, рожденных в рабстве или попавших в плен и проданных, каждый был сам себе хозяин, распоряжался собой, своей семьей, своим имуществом и землей, которую обрабатывал. И в случае любой нанесенной обиды имел не только право, но и обязанность отстоять свою честь и имение с оружием в руках. Потому-то в северных странах так легко было собрать войско для заморских походов и потому каждый бонд, мирный, в общем-то, человек, оказавшись на корабле в составе дружины, показывал себя настоящим воином, как решительным, так и умелым.
А здесь все было иначе. Как рассказывал Хериберт, во Франкии право носить оружие имели только свободные, но свободных осталось слишком мало. Страна была поделена на пожалованные знати владения, и каждый знатный человек всеми силами стремился подчинить, поставить в полную зависимость от себя всех земледельцев. Еще император Карл издал указ, по которому каждый свободный человек был обязан избрать себе повелителя – сеньора, графа или самого короля. Из-за постоянных войн и поборов народ нищал, передавал свою землю в собственность сеньора, не имея сил самостоятельно удержать хозяйство на плаву. И это в прекрасном, теплом, солнечном краю, где и земля, да и погода в десять раз благоприятнее для пахоты и разведения скота, чем в северных странах.
Уже после встречи с графиней вернувшийся из города Хериберт позвал Рери в какой-то чулан графского дома и показал целый сундук, набитый кожаными листами с буквами, вроде того, который прислала графиня и который так смутил храбрых воинов, стараясь убедить, что здесь и не пахнет никаким колдовством. Рери попросил почитать ему из этих листов – ему было любопытно, по каким поводам и какие слова франки посылают друг другу.
– Охотно, – согласился Хериберт, поднеся первый попавшийся лист к факелу и просмотрев его сверху вниз. – Это простые деловые записи, письма, договора. – Вот, например: «Господину высокородному графу Амьенскому Гербальду я, Гонтран, сын Изембольда. Ведомо Господу, что крайняя бедность меня постигла и не оставила мне средств, чтобы содержать себя и семью. Потому не в силах я вернуть тебе двести денариев, которые ты, господин, по нижайшей просьбе моей приказал мне выдать из твоих денег в Михайлов день прошлого года. Потому отныне вручаю я тебе полное право владеть мной и делать все, что ты вправе делать со своими прирожденными рабами, а именно продавать, выменивать, подвергать наказанию…» Или вот: «Господину моему графу Гербальду я, Венеранда, вдова Тевдерика. Как всем ведомо, после смерти мужа впала я в нужду, и потому этой грамотой дарю тебе свою землю и утверждаю за тобой право собственности. За это прошу я у тебя дачи мне этой земли внаем, чтобы, пока я жива, держала бы я землю в пользовании, но не имела бы права распоряжаться ею никоим образом, ни продавать, ни выменивать, ни завещать…»
Рери, не зная латинских букв и не понимая романского языка, на котором все это было написано, однако, уже преодолел смущение перед «колдовством» и взял несколько листов посмотреть поближе. Все они были написаны одним почерком – рукой собственного графского управителя, по-здешнему – майордома, проходившего обучение в школе при монастыре Сен-Рикье, в отделении для мирян. А сами просители, принесшие графу «в подарок» свою землю и свою голову, могли разве что начертать внизу две перекрещенные палочки и тем самым поставить окончательный крест на своей свободе. Впрочем, и сам император Карл Магнус под своими указами ставил крест, отличающийся от этих только более нарядным и уверенным видом и даже напоминающий скорее северные руны, чем латинские буквы. Листы пергамена с подобными записями лежали ворохом – не станешь и пересчитывать. И каждая такая запись – еще одним воином меньше, потому что оружие носят только свободные.
Может, как мельком подумал Рери, в этом и корень всех здешних бед. Зачем франкским хёвдингам снаряжать корабли для заморских походов, когда быстрее и проще ограбить собственных соплеменников? И оружия не надо – сами придут и попросят «принять в дар» их землю и свободу, а потом передать внаем. Здешние сеньоры, еще римлянами пятьсот лет назад наученные, слишком стремились подавить свободу простонародья – и вот оказалось, что теперь некому воевать. Ни у кого нет средств, чтобы обзавестись оружием, нет права его носить, нет силы духа, чтобы им пользоваться. Какой воин из раба?
За этими мыслями он почти не заметил, как дошел до дома, который Хериберт называл очень мудреным словом… что-то от слова «резать». Но несмотря на сложное название, был он по виду довольно прост и почти не отличался от других больших домов, виденных Рери во Франкии. Каменный, прямоугольный, шагов в тридцать в длину, со стенами толщиной в пару локтей, с земляным полом, он внутри был разделен деревянной стеной на две половины. Гостей сразу пропустили внутрь, и графиня Гизела вышла к ним почти немедленно. Ее беспокоило это посещение: она ждала каких-то новых, тяжелых, а то и унизительных условий, а монах, приходивший за приглашением для юного короля норманнов, и сам не знал, что у того на уме.
В очаге был разведен огонь, горели и факелы в литых бронзовых светильниках. Света хватало для того, что Рери мог еще раз разглядеть хозяйку, а заодно и убранство дома. Убранство показалось ему весьма и весьма богатым: ковры с пестрым восточным узором на стенах, на скамьях покрывала из цветной шерсти, на окнах вышитые шелком занавеси. Но гораздо больше его поразила сама графиня Гизела. Сейчас, у себя дома, она оставила голову непокрытой, если не считать вчерашнего золотого обруча. Ее густые волосы, медно-рыжего цвета, были закручены в жгуты, перевитые золотыми шнурами, подняты и уложены на голове, а скрепляли прическу несколько золотых булавок с красными и розовыми самоцветами. Шею украшала золотая цепь с крупным крестом, искусной работы и тоже с гладко ошлифованными самоцветами, округлыми и овальными. Верхнее платье было из плотного золотистого шелка; его широкие рукава доходили только до локтя, позволяя видеть вышивку нижней рубашки возле запястья. Длинный подол был спереди немного приподнят и сколот крупной золотой застежкой. По обычаю франков, платье знатной женщины полностью закрывало ноги, однако очертания маленькой изящной ступни под тканью можно было различить. Очень длинный пояс, отделанный черно-золотой тесьмой с белыми жемчужинками, был несколько раз обернут вокруг стана под грудью, а грудь эта была хоть и не особенно велика, но такой приятной формы, что Рери на миг забыл, к кому и зачем пришел. После вчерашнего разговора с братом он взглянул на графиню немного по-другому и не мог не отметить – она и правда так хороша, что любого мужчину может привлечь. Но все же… нет бы им повстречать ее хотя бы десять лет назад!
Но тут Рери вспомнил, что десять лет назад ему самому было только восемь, подавил улыбку и ответил на приветствие графини с самоуверенным видом победителя. Причем Хериберт переводил его короткий ответ довольно долго – видимо, добавил от себя разных учтивостей, которые, по его мнению, приличны при обращении к сестре короля. Ну, это ведь его король, пусть раскланивается.
Кроме слуг, по сторонам помещения выстроились примерно полтора десятка подростков: с одной стороны девочки, с другой мальчики, все в возрасте между десятью и семнадцатью годами.
– Сколько же у тебя детей! – изумился Рери. Из вчерашних слов графини он вынес впечатление, что тот Адалард, что сейчас в плену у Ингви, ее единственный ребенок, а тут их вон сколько! Причем изумился он даже не количеству отпрысков, а тому, что многие из них выглядели между собой ровесниками, но никак не походили на близнецов. Как и сама графиня уж никак не походила на женщину, рожавшую пятнадцать раз!
– Это не дети графини, это воспитанники, – пояснил Хериберт и перевел графине восклицание Рери. Та улыбнулась и сказала что-то.
– По обычаю франков, дети благородных родителей воспитываются в доме сеньора, – перевел монах. – В доме графа детей обучают Священному Писанию, мальчиков – ратному делу, девочек – рукоделию. В семнадцать лет мальчики возвращаются в семьи, уже будучи надежными помощниками родителям и верными слугами графа. А девочки остаются здесь до пятнадцати лет, если родители раньше не найдут им жениха. Вот, Адель, – графиня указала на девочку лет четырнадцати, которая стояла к ней ближе всех, видимо, свою любимицу. – Она обручена с виконтом Перонским, и уже должна была состояться ее свадьба…
