Мы с Фер до хруста сжали руки друг другу, чтобы не вскрикнуть от восторга. В темном зале сидели двое наших !
Успокоившись, мы просмотрели верхние балконы и галерку. Третьего нашего в зале не оказалось. Опера закончилась, на сцену полетели цветы, певцов вызывали на поклоны овациями. Сталин тоже похлопал и исчез вместе с охраной. Мы встали и поняли, что передвигаемся с трудом: мы сильно устали. Держась друг за друга, спустились в гардероб раньше толпы, оделись и стали ждать наших. Вначале появилась дама. Моряк вел ее под руку. Они оделись и стали выходить. Мы пошли за ними, и я посмотрел обоих: моряк был ей дядей и жил с ней как с женой. На выходе дежурили Эп и Рубу. Я показал им на даму с моряком. И они пошли за ними. Мы же дождались старичка. К счастью, он шел не очень быстро и жил не очень далеко. Нам удалось проследить его до самой квартиры в Столешниковом переулке. Я тоже посмотрел его: он всю жизнь проработал официантом в «Славянском базаре», но оставался при этом страстным меломаном; четырежды поступал в консерваторию по классу вокала и четырежды проваливался; он был одинок, обожал кошек и боялся налетчиков, которые однажды ограбили его, проломив голову; он молился покойной матери, придумав свою молитву.
Эп и Рубу проследили даму. Она жила возле Курского вокзала.
Засыпая ночью, мы решали , как лучше похитить даму и старичка и где их простучать. Но новый день смешал наши планы: в Москву из Хабаровска приехал Иг. Мы встретились с ним на Лубянке. Обнимая его, я почувствовал, как окрепло его сердце. А вечером мы все были уже на даче в Люберцах и сидели на полу, взявшись за руки. Керосиновые лампы освещали наши лица. В центре круга сидел брат Ковро. Он прошел через сердечный плач. Мы говорили с сердцем брата. Оно робко отвечало .
Этой ночью мы выработали стратегию поиска: Фер и я ищем наших, братья отслеживают их, затем похищают, привозят на дачу, простукивают и оказывают помощь; если похищение невозможно – простукивание производится на месте. Для перевозки новообретенных Иг нашел машину. Ее владелец, Соломатин, родственник жены Дерибаса, содержавший во время НЭПа авторемонтную мастерскую, разорился, побывал в подвалах ОГПУ и был отпущен благодаря заступничеству Дерибаса. Ему он был обязан жизнью. После краха НЭПа автолюбителю было не на что не только заправлять машину, но и жить: он едва сводил концы с концами в слесарной мастерской, в московские автохозяйства его как бывшего нэпмана и белогвардейца не брали. Ради куска хлеба Соломатин был готов на все. Прежде всего наше братство нуждалось в деньгах, играющих огромную роль в мире мясных машин. И мы решили ограбить несколько богатых москвичей. Чтобы забрать у них ценности, нам даже не пришлось их убивать. Вначале я увидел их в толпе, Рубу и Бидуго проследили. Пользуясь своей возможностью видеть сердцем тайны любой мясной машины, я узнал, где они хранили свои сбережения. Один из них, бывший придворный ювелир, прятал драгоценности в кирпичной кладке, на чердаке соседнего дома. Другой, сын сбежавшего в Париж банкира, закопал шкатулку с золотыми монетами в Нескучном саду. Третий хранил семь крупных бриллиантов в подоконнике.
Как только все это стало нашим, мы решили для себя проблему денег: золотые монеты продавались на черном рынке, золотые изделия мы относили в торгсин, где их скупали по низкой цене. Цена нас не очень интересовала: я мог найти еще много золота, припрятанного мясными машинами. Бриллианты мы берегли: братству Света предстоял долгий путь к своей цели.
Наняв Соломатина с его машиной, мы приступили к делу. Сначала похитили обретенную в Большом театре даму, а на другой день – старичка. Обоих вывезли на дачу в Люберцы и простучали.
Ее звали Атлу.
Его – Пчо.
Брата Ковро отвезли в подмосковный поселок Одинцово, где он, небритый, в грязной одежде, заявился в отделение милиции. Назвав себя, он на своем ломаном русском потребовал, чтобы о нем сообщили в ОГПУ. Чекисты, две недели разыскивающие пропавшего Вольфа, тут же приехали. Ковро рассказал им, что его похитили бандиты, с завязанными глазами вывезли куда-то, держали в чулане, вымогали деньги, затем повезли на новое место. По дороге ему удалось бежать. В ОГПУ были очень довольны, что он нашелся: большевикам Вольф был крайне необходим для строительства метро и они не хотели скандала с немецкими промышленниками в случае «исчезновения известного архитектора в дикой советской России». Брат Ковро вернулся в номер люкс «Метрополя», где и проживал Себастиан Вольф, и через пару дней снова работал над своими чертежами. Сердце его крепло с каждым днем. Для нас Ковро стал первой надеждой поиска в Европе.
Имея автомобиль с шофером, мы стали более свободными в поиске. Соломатину платили приличные деньги. В подробности его не посвящали. Я знал , что он считает нас чекистами-перерожденцами, похищающими людей для грабежа, чтобы не делиться с начальством. Прикрытие Дерибаса успокаивало его. По-настоящему Соломатин боялся только мертвых детей (его старший брат утонул мальчиком) и голода.
На Пасху мы с Фер просмотрели толпу в четырех московских храмах. Но нашли только одного. Братом Цфо оказался большой, грязный и неграмотный крестьянин, сбежавший в Москву из глухой тамбовской деревни. Мужики их деревни, доведенной до отчаяния поборами советской власти, зарубили топорами государственных экспроприаторов, приехавших в очередной раз на подводах за зерном и картофелем. Председателя сельсовета вместе с тремя местными коммунистами заперли в бане и сожгли. Потом крестьяне вместе с семьями и скотиной разбрелись по тамбовским лесам. Карательный отряд ОГПУ ответно сжег их деревню и двинулся следом – ловить и расстреливать бунтовщиков. Брат Цфо, потерявший семью еще в Гражданскую войну, убегая от карателей, добрался до железной дороги и на крыше вагона доехал до Москвы. Здесь он просил милостыню и питался отбросами. Лохматый и сильный, как медведь, он яростно сопротивлялся нам. Эдлап сломал ему четыре ребра, прежде чем его богатырское сердце заговорило.
Вскоре после этого с Фер произошло то же, что и со мной в библиотеке: она перестала видеть изображения и узрела мясных машин сердцем. Преображение застало ее в женской бане, где в раздевалке висел большой плакат: СОВЕТСКИЕ ЖЕНЩИНЫ, БОРИТЕСЬ С БУРЖУАЗНЫМИ ПРЕДРАССУДКАМИ! На плакате перечислялись эти предрассудки: маникюр, педикюр, губная помада, румяна для щек, удаление родинок и волос на ногах, бритье подмышек, выщипывание бровей, ношение корсетов. На плакате были изображены две женщины: затянутая в корсет, накрашенная и наманикюренная буржуазная дама и просто одетая советская комсомолка. Фер не смогла различить их: изображения расплывались. Она глянула на себя в зеркало и не увидела своего лица. Зато она узрела сидящую рядом женщину. Восемнадцатилетней та бросила своего новорожденного ребенка. Чтобы проверить себя, Фер напомнила ей, где и как это случилось. Женщина упала в обморок. Фер вскрикнула от восторга:
– Дар Света!
Теперь мы с Фер совсем одинаково видели окружающий мир, братьев и мясных машин. Это видение открыло нам новые возможности. Просматривая вдвоем очередную мясную машину, мы переглядывались сердцами между собой. То, что ускользало от меня, подмечала Фер; то, что не различала она, видел я.
Вдвоем с Фер мы проникали в скрытые миры мясных машин. Их тайны и помыслы стали совсем прозрачны. Нам открывалась суть земной жизни.
Новая Мудрость проснулась в наших сердцах.
И она внесла новые коррективы в процесс поиска.
Ночью мы с Фер поднялись на крышу общежития, сели и взялись за руки.
Мы увидели мир.
И мы увидели его во времени. Мясные машины пришли в движение. Ранее каждая из них жила сама по себе. Теперь они объединялись. Объединяться их заставляла идея всеобщего братства. В прошлом она не имела такой силы среди мясных машин. Теперь же она собирала их в толпы. И заставляла забывать о прежней земной цели: личном комфорте. Эта новая идея заставила мясных машин вдруг ощутить новое родство: родство веры в коллективное счастье. Она сплачивала их. Вытягивала из каменных гробов на площади. Заставляла забывать про семьи и кровных родственников. Требовала жертвовать собой.
Такого объединения мясных машин не было ранее: только войны могли оторвать их от семей, от каменных гробиков, именуемых «домами», от денег и личного имущества. Но войны быстро кончались. И мясные машины, поубивав себе подобных, снова возвращались к былым ценностям: комфорту, семье, деньгам, личному счастью. Теперь же они объявили войну этим ценностям и учились жить только идеей всеобщего равенства и братства. Лишенные гармонии в себе, они яростно искали ее в толпе. Толпа клубилась коллективной жизнью. Каждая мясная машина стремилась как можно скорее раствориться в толпе. И обрести коллективное счастье. Они испытывали это новое счастье. Ради него мясные машины готовы были убивать тех, кто не разделял их идею коллективного счастья. Тех, кто не хотел объединяться и жил прежними интересами. Это была новая война, не похожая на прежние. Она надвигалась. Стремительно.
