– Ты все врешь, – просипела Елена Сергеевна.
– Леночка! – его била дрожь.
– Ты проживешь еще одну жизнь… Еще одну дуру замучаешь, как меня.
– Лена, не надо! Я тебя люблю. Я тебя не переживу. Мы умрем вместе.
– Не паясничай, – она прикрыла глаза. – Радуйся тихо.
Он в голос заплакал, схватился за голову и выбежал из комнаты.
Спустя минуту раздался выстрел. Шум падения. Чей-то крик. Сын вскочил и выбежал прочь. Скоро он вернулся. С перекошенным лицом.
– Мама, – сказал он, кусая губы. – Мама, папы больше нет. Он застрелился. Я пойду вызову милицию, тебе позвать сиделку?
– Не надо, – проговорила она. – Уйди. Уйди.
Она осталась одна. Глубоко вздохнула и вдруг почувствовала, что с ней что-то странное происходит, непонятное и жуткое, но прекрасное, вот что ужасно. Она вдохнула еще и еще раз, ощущая забытую свободу в легких. Она пошевелила рукой – рука шевелилась легко. Она против воли улыбнулась. Правой рукой взяла с тумбочки пластырь, вытащила иглу из вены в левой руке, ловко заклеила ранку. Онемевшие пальцы левой руки ожили. Пошевелила ногами, сбросила простынку. Увидела, что ноги у нее не старушечьи, а женские . Села на кровати. Шепотом чертыхнувшись, брезгливо выдернула из себя катетер. Ей захотелось пописать, по-нормальному, по-человечески! Встала, одернула полотняную сорочку. Тапочек, конечно, не было. Она сделала два шага босиком. Ее пошатывало, голова чуть кружилась, но было как в ранней юности, когда она вставала с постели после гриппа: возвращение радостного желания жить.
Она бесшумно вышла в коридор. Ах да. Муж застрелился. Вот в этой комнате. Надо бы самой убедиться. Елена Сергеевна толкнула дверь. Он сидел в кресле, смотрел в окно и ждал, когда она умрет.
Письма к царю исторический роман
«Ваше Императорское Величество! Простите, что докучаю. Позавчера я обещал, что более не буду отрывать Вас от скорбных размышлений, но душа не утерпела, – писал смоленский слесарь Сафонов на тетрадном листке, мелкими тесными строчками без полей. – Причина такова. Вчера посмотрел кинокартину “Ленин в 1918 году”, хорошая, худого не скажу, кроме одного. Там в одной сценке людям сообщают, что Ваше Императорское Величество и вся Императорская Фамилия расстреляны. Эта сценка снова больно ударила меня по сердцу. Вот уже двадцать лет народу внушают эту ложную мысль. Предполагаю, как Вам тяжело было смотреть эту кинокартину и слышать эти слова! Примите мое глубокое сострадание, и хочу Вас уверить честным словом: всякий здравый человек знает, что Русский Царь жив, он вернется и возглавит борьбу за лучшие идеалы народа, чему мешают его враги. Врагов народа мы разоблачаем от раза к разу, скоро расправимся со всеми – вот тогда Ваше Величество и окажет себя на Русской Земле, чистой от шпионов и вредителей. В остальном же дела мои неплохи. Вчера купил на базаре шесть штук антоновских яблок, вырезал у них острым ножичком середки, засыпал сахарного песку и запек в печи. Вкусно! Засим остаюсь верноподданный Вашего Императорского Величества – Антоний Сафонов».
Он заклеил и надписал конверт:
Ленинград, Главпочтамт, до востребования, Царю (Романову Н.А.)
Подмигнул сам себе в зеркало.
Ибо это была хитрость. Отвлечь чекистов. Потому что на самом деле он был не слесарь Антон Сафонов, а чудом спасшийся царь Николай. Или царевич Алексей? Он уже точно не помнил.
Он долго писал эти письма и радовался, что хорошо отвлек чекистов.
Но потом за ним приехали на фургоне.
Когда немцы стали наступать, он сбежал из психической колонии.
Однажды по лесной дороге шли два немца с автоматами. Он сидел на обочине, старик в облезлой дамской горжетке и с жестяной полосой на голове.
– Guck mal, Fritz, – сказал один. – Ein russischer Zar!
Фриц плюнул; они пошли дальше.
Через три недели он набрел в лесу на землянку.
Там жила дурочка по прозванию Настасья-царевна.
Она его приняла и называла то папой, то братиком.
Когда наши вернулись, их нашли солдаты. Потом их отправили в разные психические колонии, мужскую и женскую. Сафонов горевал от разлуки, а Настя-царевна нет, потому что была беременна и все слушала свой живот. Она родила мальчика, его забрали в детский дом. Потом в ремесленное.
Лет через пятьдесят с небольшим слесарь дядя Леша Бесфамильный случайно прочитал в газете, что Русская православная церковь не признала царские останки за подлинные.
– Правильно! – громко сказал он и стукнул по газете кулаком, из-за чего бутылка с пивом упала, пиво вылилось и темной пенистой лужицей покрыло фотографию царской семьи. – Не хрен признавать, врут это людям…
Подхватил бутылку и допил из горла.
Значение и смысл этнография и антропология. Наш рулевой
В 1973 году я окончил филфак и собрался в аспирантуру.
Место было – в одном из отделов Института истории СССР, где занимались античными и византийскими проблемами. Собственно, заведующий этим отделом меня и позвал.
Вдруг бабах! – родной факультет мне не подписывает характеристику. Партком факультета не подписывает. Почему? Никто ничего не может толком объяснить. Прихожу к нашему партсекретарю профессору Юшину, и он говорит:
– Что же вы, дорогуша, так плохо изучали политэкономию? Вот у вас по политэкономии социализма – трояк. Нехорошо. А по капитализму – четыре. Если бы наоборот, еще туда-сюда. А так – будет идеологически неправильно вам характеристику давать.
Ясно, что врет. Надо что-то делать или хотя бы понять, в чем дело.
У меня был хороший товарищ, у него отец был крупный историк, академик, член президиума АН СССР. Я набрался сил и попросил у него помощи. Он сказал, что обратится к секретарю парткома МГУ товарищу Протопопову.
Через несколько дней я ему звоню и выясняю, что плохо мое дело. Как раз был пик отъездов в Израиль. Товарищ Протопопов без обиняков объяснил академику: «Вот мы его в аспирантуре выучим, а он слиняет. Еврей ведь по отцу. Тем более что его отец родился в Нью-Йорке». Такой вот неоспоримый довод.
Помню, как я пришел к одному профессору. Говорю:
– Сделайте что-нибудь от имени факультета, пожалуйста! Объясните им, что я хороший. Два с лишним года был председателем НСО. Кафедре помогал, подменял преподавателей, учил латыни студентов русского отделения. Диплом так хорошо защитил. Никуда уезжать не собираюсь.
Он усмехнулся и сказал:
– Это не имеет никакого значения .
Ладно. Однако надо жить, даже если в аспирантуру не пустили. Тут одна знакомая говорит, что в Дипломатической академии МИД СССР нужен преподаватель новогреческого. Я позвонил, пришел.
Красивая важная дама в отделе кадров. Задала мне пару вопросов. Говорит:
– Хорошо. Завтра Первое сентября. Костюм-галстук, и с богом. А после занятий зайдете ко мне, анкету заполните.
– Видите ли, – говорю я, – мой отец еврей и родился в Нью-Йорке.
Она улыбнулась и сказала:
–
Это не имеет никакого значения .
Гоша и Надя работали в компании «Хаунд-Трейд».
Серьезная фирма. Офис в центре. Босс на шестисотом .
Гоша был начальником группы аналитиков, а Надя руководила группой планирования. Надя была чуточку главнее Гоши, поскольку могла давать ему поручения. Но зарабатывали они совершенно одинаково.
Надя рыла землю. Она хотела стать первым вице-президентом. Она здесь работала давно, с момента основания, а Гоша недавно приехал из Харькова.
Гоша был Надин друг. Они жили у Нади, и деньги, которые Гоша мог бы потратить на съем жилья, шли в общий котел, и это было правильно. Но они пока не женились. Во-первых, надо все-таки проверить чувства. А во-вторых, когда Надя станет первым вице-президентом, они объединят группу аналитиков и группу планирования в отдел стратегии. Во главе с Гошей, который станет членом правления. И тогда сыграют свадьбу.
Но пока никто ничего не знал. Когда к Наде приходили гости, Гоша как будто приходил тоже и уходил одним из последних. Потом Надя ему звонила по мобильному, и он возвращался. 30 сентября у Нади были именины. Пришли почти все, даже босс почтил присутствием. Было весело. К полуночи стали расходиться. Гоша, как всегда, ушел позже многих. Но еще человек шесть оставались. Прощаясь, Надя чуть подмигнула Гоше, как всегда.
Но почему-то долго не звонила. Гоша сходил в супермаркет, купил и съел пакет миндаля. Стало сорно во рту, никак не отплеваться. Снова зашел, купил минералки, выполоскал зубы, стоя на газоне. Было уже половина второго. Завтра на работу, между прочим. Он сам набрал номер.
– Кошмар, слушай, – тихо затараторила Надя. – За боссом жена заехала, поднялась на минутку, и ей плохо стало. Уложили на диван, вот сидим вокруг, решаем, что делать. Ты не можешь как-нибудь… а?
– Конечно, – ласково сказал Гоша. – Не переживай!
– Спасибо, – шепнула Надя.
Хорошо, в пиджаке был бумажник, а в бумажнике – карточка. Гоша взял такси и поехал в гостиницу.
Наутро он подстерег босса в коридоре.
