… взрыва опять не было. Подняв голову, Андрэ кинул взгляд на мост и с удивлением обнаружил, что фигура Федора Михайловича снова как ни в чем не бывало, закинув ногу на ногу, восседала с тростью у шкафа.
– Ах ты, старый козел! Ну, я тебе задам! – Как взбесившийся кот, Андрэ выпрыгнул из кустов, пулей вскочил на откос и, еле сдерживая себя от желания вцепиться Федору Михайловичу в глотку, заорал:
– Ну что, слеза невинного младенца?!! А ведь вы это из страха написали! От ужаса перед тем бесом, что сидит внутри вас! Ведь вас, небось, каждый раз, когда вы видели ребеночка, мимо проходящего, кошмар парализовывал от мысли – а взять бы сейчас и чем-нибудь тяжелым его по головке ударить!!! И вы, Федор Михайлович, всю свою волю в зубах стиснув, гнали прочь эту дикость – только бы ваша рука без спроса сама не дернулась! И топтали, топтали, топтали эту безумную мысль! А она, дрянь, снова и снова возвращалась да в голове вашей крутилась!
– Ах, ты наказанье! – Федор Михайлович схватил трость и что есть силы хрястнул Валенрода по морде.
– А! Зацепило! Вот вы уже и со мной, последним болотным Свидригайловым, наконец заговорить соизволили! А ведь вся литература ваша это ужас перед самим собой! Потому что Свидригайлов – это вы! И сука Лебезятников – тоже вы! И Раскольников! И Мармеладов! И Катерина, что у Сапегова утюг, телевизор и канцелярский вицемундир украла! И все, все, все бесы, как один, – тоже вы! Ах, как мучили они вас! Душу на изнанку выворачивали! Вот вы индульгенцию на отпущенье грехов сами на себя и писали! В страданиях черта вашего утопить хотели! Чистилище через них пройти! Душу очистить! Через мучения к Богу приблизиться! За то и люблю вас, Федор Михайлович! И по заветам вашим не пью до захода солнца! А теперь не мешайте мне дело до конца довести! Утро скоро! Люди по мосту пойдут! Сидите смирно, коли не хотите, чтобы младенцы безвинные из-за вас плакали!
Андрэ кинулся трясущимися руками соединять провода на детонаторе. Но только успел он нагнуться, как Федор Михайлович крепко сзади вцепился ему в шею. Завязалась нелепая валтузня. Андрэ выпрямился, подался всем телом вперед и больно стукнулся Святополком об дверцу шкафа. Тот дернулся, и тяжелый глиняный бюст, что стоял на верху, зашатавшись, рухнул с двухметровой высоты прямо на голову классика. Руки, крепко сжимавшие шею, тут же обмякли и куда-то исчезли.
Воспользовавшись моментом, Андрэ резко распахнул дверцу и склонился над детонатором, но тут же получил сильнейший пинок ногой под зад. Все тело его подалось вперед, голова ударилась о тыльную стенку, и шпиль Шелома, проткнув ее, застрял в фанере. Он попробовал повернуться, но, Боже! голова намертво прилипла к шкафу, будто прибитая здоровенным гвоздем.
– Снимай Шелом!!! – прокричал за спиной Федор Михайлович и, снова вцепившись в шею руками, что есть силы, потянул на себя…
– Ах, вот кто душил меня ночью в Питере на квартире бутлегера, когда я пришел купить валенок! Ну, погоди, сейчас ты получишь! – в бешенстве прохрипел Андрэ и, не отрывая головы от шкафа, схватил проводки и тотчас замкнул их на детонаторе.
– А-а-а-а-а!!! Бля-я-я-я-я-я-я!!! – в микронные доли секунды промелькнула мысль. – Сейчас рванет!!! Я же опять забыл повернуть рубильник обратно!!! Взрыв!!! Сейчас будет взрыв!..
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! Тьфу ты, черт! Какой бредовый сон!!! Шайзе!!! Дерьмо!!! Невероятно!!! Федор Михайлович! Конец света! Мост! Взрыв! Что за чушь! – Андрэ сидел весь словно очумевший. Сердце бешено колотилось.
– Тихо! Тихо! Ничего не случилось! Это всего лишь кошмарный сон! Успокойся! Ты в шкафу! Шкаф под мостом! На улице ночь! Скоро утро, троллейбусы пойдут! Ложись! Тебе надо еще поспать!
Андрэ опустил голову на подушку. В шкафу было темно и тихо. Судя по легкому шороху, доносившемуся снаружи, на улице шел дождь. В последние дни он лил, почти не переставая. Промерзлая сырость окутывала все вокруг, стекала с голых веток, пропитывала тяжелое ватное одеяло, проникала под одежду, делая мир неуютным, мерцающим, скользким и липким.
Он осторожно повернулся на другой бок. Пустые трехлитровые банки в шкафу пришли в легкое волнение и недовольно вполголоса прозвенели: бзынь, дынь, минь, инь, янь. Он закрыл глаза, но сон больше не шел в голову. На душе было тоскливо и как-то бесконечно одиноко…
Он начал вслушиваться в шепот дождя. Ничего нового сегодня он не шептал, а так же, как и вчера, монотонно шелестел свое: ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…
Ш-ш-ш-Шух-Шух-ш-ш-ш… Андрэ напряг слух. Ему показалось, что в однородном звучании явно присутствовал еще какой-то неизвестный посторонний мотив. Ш-ш-ш-Тук-Шух-Тук-Шух-ш-ш-ш-Тук-Шух-ш-ш-ш…
Теперь он отчетливо различал эту чужеродную примесь. Тук-шух-шух, очевидно, было звуком чьих-то шагов…
Андрэ приподнялся и замер. Тук-шух-шух приближался… Прошла пара минут – он был уже совсем рядом. Кто-то неизвестный ходил возле шкафа… Сейчас Андрэ слышал не только шаги, но и тяжелое, с одышкой дыханье незнакомца. Рука осторожно потянулась за палкой, припрятанной под матрасом. Он затаился, напрягся… Лишь тоненькая стенка фанерной дверцы отделяла его от нежданного гостя…
Тук! Тук! Тук! – Андрэ чуть не подпрыгнул на месте. Кто-то с той стороны стукнул три раза по двери шкафа прямо перед его носом. Он сжался как пружина, но ничего не ответил.
Тук! Тук! Тук! – стук повторился.
– Кто там? – тихо спросил Андрэ.
– Шалом!
– И вам шалом! Чего надо?
– Слышь, выйди! Погутарыць надо! – донесся с той стороны глубокий бас.
Приоткрыв дверцу шкафа, Андрэ осторожно высунул Шелом наружу.
Перед ним в темноте стоял на костыле одноглазый старик. Чем-то он был похож на сильно растолстевшего и потрепанного войной и миром Льва Толстого. Седые волосы старца и огромная борода спускались на длинную белую рубаху, подпоясанную простой пеньковой веревкой. Из-под рубахи виднелись просторные холщевые штаны. Одна нога была убрана в лапоть, на другой был гипс, обмотанный поверху каким-то тряпьем. Правый глаз старца наискось закрывала черная повязка. Одиноким оком истрепанный Лев в упор смотрел на Андрэ…
– А, и вы здесь, Лев Николаевич! Что-то классики ко мне зачастили! – раздраженно произнес Андрэ, не вылезая из шкафа.
– Какой я тебе Лев? Слышь, собака! – грозно рявкнул старец.
– А кто же вы?
– Что, не видишь? Я Бог!
Если это был Бог, то происходил он явно из Среднерусской возвышенности и кроме создателя «Войны и мира», напоминал партизана смутного времени Ивана Сусанина, погубившего ляхов в непроходимых болотах. На груди старца висел здоровенный православный крест с большими искусственными рубинами. Немного опешив от неожиданной встречи с Богом, Андрэ из почтения все же вылез из шкафа:
– Ну если вам и про собаку уже известно, то, наверно, вы Бог. Хотя не ожидал здесь вас увидеть, Создатель! Правда, примерно таким вас и представлял. Но не предполагал, что вы будете в гипсе!
Шаркнув гипсом два шага навстречу, Создатель басом проговорил:
– Эх, Андрюша, подвел ты меня. Свели тебя бесы! Что, в войнушку поиграть захотелось? А ты мне когда-то даже нравился. Ведь хороший же парень! Душа у тебя добрая, жена Светлана с причудами, но умница. Я тебе и мастерскую дал. Вон посмотри, сколько в ней красоты наваял, – Бог кивнул в сторону угрюмо смотревших на него со шкафа уродцев. – Слышь, сдалась тебе эта война! Человек для мира нужен. Так что, слышь, что я тебе скажу: снимай шлём, пошли домой! Если снимешь, так уж и быть, прощу тебя.
Я сегодня добрый. Даже в университет тебя верну. Мастерскую снова дам. Хочешь, часов тебе добавлю. Сколько у тебя было? Два раза в неделю? Слышь, будешь теперь каждый день преподавать. А если в войнушку поиграть захочется, так я тебя в университетский театр пристрою. Там и шлём сможешь надевать. Мы и пьесу для тебя специально подберем про Первую мировую. Слышь, я и сам люблю фильмы про войну посмотреть! Вон, почти каждую неделю в кинотеатр «Мир» хожу.
– В кинотеатр? – удивленно переспросил Андрэ.
– Я сказал «кинотеатр»? – Бог на секунду насупился, как бы обдумывая вопрос. – Ну да! В кинотеатр «Мир». Слышь, а что тут такого? Для меня мир как кинотеатр, вернее, большой телевизор. Только каналов не тридцать, а миллиард. Вот я целыми днями и щелкаю их. Откуда, думаешь, я про тебя все знаю? Телевизор «Мир»! Слышь, это тебе не какой-нибудь «Сони». Захочу, например, про тебя узнать, раз на кнопку, а там вся твоя жизнь день за днем, длинный такой сериал.
– Как же вы не устаете миллиард каналов крутить?
– Устаю, Андрюша, очень устаю, да и скучно! Слышь, я ж фильмы про войну люблю, а там все больше мыльные оперы. Правда, в последнее время все чаще безобразие какое-то стали показывать! Очень много насилия! Насилия и секса. Тьфу, аж противно! Иногда даже хочется схватить этот телевизор, да и выкинуть его на хрен к черту!
– А это, может, вам на ногу тоже телевизор «Мир» упал? – неожиданно спросил Бога Андрэ.
