В кармане джинсов в полиэтиленовом пакетике лежала желтенькая таблеточка с выдавленным на ней сердечком. Дима помотал головой и уставился на нее, как на чудо. Он вспомнил.
– Если завтра будет хреново, выпей ее утром, – советовала вчерашняя нимфа.
– Классно, черт возьми! – прошептал Дима и, убедившись, что его никто не видит, сунул таблетку в рот и запил минералкой.
Через четверть часа мир вновь раскрасился в радужные цвета.* * *
Мария Голубева была счастлива целых полтора года.
Если с самого начала злобные наветы коллег и журналистов, утверждавшие, что ее брак с Антоном Черницыным – не более чем пиар, портили кровь, то скоро это перестало ее волновать. Антон, будучи моложе ее почти вдвое, дал Марии то, о чем она всегда мечтала, – спокойствие и хорошее настроение.
Сниматься Антона звали все-таки гораздо реже, чем ее, однако Голубева упорно тащила за собой новоиспеченного мужа с упорством бульдозера, подминая под гусеницы несговорчивых и нерасторопных. Спорить с Марией режиссеры побаивались. Голубева была вспыльчива, упряма, горласта и мстительна. Ей ничего не стоило распустить сплетню о нахамившем ей режиссере, добиться, чтобы у перешедшего дорогу актера отняли роль, а количество полетевшего с работы мелкого обслуживающего персонала не поддавалось подсчету. Стоило кому-либо хотя бы вскользь подчеркнуть разницу в возрасте Антона и Марии, намекнуть, что Антон не бог весь какой актер и лишь покровительство жены тащит его вверх, а самой Голубевой уже давно пора на пенсию – кара обрушивалась молниеносно! Мария топтала народ ногами, давила гусеницами и обрушивала с небес ядерные боеголовки гнева. Связываться с разъяренной хищницей никому не хотелось. Будучи народной артисткой России, любимицей публики, знаменитой телеведущей, Голубева могла себе позволить многое. Впрочем, надо отдать ей должное, к пушечной артиллерии актриса прибегала, только когда не оставалось иного выхода.
Дома же она была совершенно другой. Валькирия оставалась за порогом, и на ее месте возникала богиня домашнего очага: уютная и заботливая. В те редкие дни, когда Антон и Мария пересекались в собственной квартире, они запирались от всего мира, отдыхая от съемок и людей…
Каждое утро Мария просыпалась раньше мужа.
Опершись на локоть, она долго всматривалась в лицо Антона, искренне недоумевая, почему он предложил ей замужество. Временами мысль, что молодой и интересный парень предложил ей руку и сердце только для собственной раскрутки, приходила Марии в голову. Тогда она шла к зеркалу и долго всматривалась в свое лицо – стареющее, с сеткой морщин вокруг глаз, тяжелыми полукружьями пухлых щек, уже давно не похожих на персики. Но если лицо еще можно было привести в более-менее приличный вид косметикой, то руки женщины под пятьдесят никакому капремонту не поддавались. Мария мрачнела, запиралась в ванной и, лежа в горячей воде, плакала, сожалея о том, что не встретила Антона лет двадцать назад, когда она была еще в соку…
Боже мой! Она уже была выпускницей театрального училища, когда он только-только пошел в школу.
Как она могла привлечь этого необъезженного мустанга? Чем?
В загсе не обошлось без неприятного казуса.
Свидетель со стороны жениха, тот самый обаятельный журналист Егор Черский, пришел со своей пассией, которую Мария заприметила еще на съемках. Высоченная брюнетка явилась на церемонию в открытом светлом платье, выгодно обтягивающем грудь и тугую, как орех, попу. Мария всего на пару минут отошла подправить косметику. Вернувшись, она застала неприятную сцену. Крокодилица в вишневом бархатном костюме, отвечавшая за «таинство брака», почему-то решила связать брачными узами Антона и Аллу. В общей суматохе те не сразу сообразили, куда их тащат. Мария резво выдвинулась вперед, расталкивая народ.
– Позвольте, – решительно сказала она и выдернула руку Антона из лапы крокодилицы, как репку из земли.
– Мамаша, не мешайте, нужно еще вопросы с фамилией жениха и невесты прояснить, – сердито сказала дама в вишневом.
– Я не мамаша, – злобно сказала Мария.
– А я не невеста, – рассмеялась Алла. – Она – невеста.
– Вы? – удивилась крокодилица и нацепила очки. Только после этого действия, опознав знаменитую актрису, она повторила, но уже с аффектированным восторгом:
– Вы?!.
– Вас что-то удивляет? – ядовито поинтересовалась Мария. – Может быть, вас смущает, что я выхожу замуж?
– Маша! – вмешался Антон, но Голубева отодвинула его и, тараня бюстом распорядительницу праздника, угрожающе двинулась в ее сторону.
– Может быть, вас смущает, что я несколько старше своего будущего мужа?
– Нет-нет, – опасливо отодвигаясь от фурии, пролепетала крокодилица, с которой моментально слетела спесь. – Я просто ошиблась… Простите… Простите…
Алла рассмеялась.
Голубева недовольно покосилась в ее сторону, но предпочла промолчать. Не хотелось развивать скандал дальше. Хватило того, что настроение в такой день было испорчено. Произнося заветное «да», Мария невольно сравнивала себя и ногастую брюнетку, ничуть не удивляясь, что Аллу приняли за невесту. Однако сравнение с мамашей Антона покоробило ее куда сильнее…
На свадьбе родители Антона не показались, что Голубеву немного удивило и насторожило. С одной стороны, общаться со свекровью, которая могла сидеть с Марией за одной партой, совершенно не хотелось. С другой стороны, казалось несколько странным, что родители супруга так себя ни разу и не проявили: ни в телефонных звонках, ни в письмах и телеграммах, не говоря уже о личных визитах. Антон разговоров о родителях избегал, отвечая по большей части односложно и неохотно. Временами Голубевой казалось, что муж не просто так молчит на эту тему, но настаивать на откровенных беседах она не стала.
Однажды Антон застал ее сидящей перед зеркалом, в хандре, с потухшими глазами, растрепанную после сна, с красными от слез глазами.
– Ты что? – тихо спросил он, обнимая ее за плечи.
Мария потрепала его по руке и всхлипнула.
– Ну, чего ты? – мягко повторил Антон и чмокнул ее куда-то в макушку.
– Знаешь, я вот думаю, не была ли наша свадьба ошибкой? – горько произнесла она. – У нас такая разница в возрасте, а еще через пять-шесть лет как пара мы будем выглядеть смешно.
Руки Антона напряглись, но голос звучал по-прежнему спокойно и ласково:
– И что?
– Тоша, что люди-то о нас скажут? – всхлипнула Мария. – Думаешь, приятно слышать за спиной что-то вроде: «Вон, корова старая какого молодого отхватила! Небось, приплачивает ему за то, чтобы он ее…»
– Тебе не все равно, что о тебе говорят? – улыбнулся ей Антон.
– Но…
– Никаких «но»! Ты им отвечай: мол, да, я не так молода, но на меня и молоденькие заглядываются, а вы и двадцать лет назад никому не были нужны!
Мария горько рассмеялась.
– Где же ты был двадцать лет назад, а, солнце мое? Почему мы раньше не встретились?
– Вообще-то двадцать лет назад я еще даже в школу не ходил, – засмеялся Антон.
– Подумать только, если бы не этот дурацкий ролик, мы бы и не встретились! Может быть, через пару лет столкнулись в павильонах «Мосфильма». Я бы подумала: «Какой красавчик!» А ты: «Смотрите-ка, это же Голубева. Она еще жива? Ей ведь на кладбище прогулы ставят…»
– Не-ет, – рассмеялся Антон. – Я бы подумал: «Это же сама Голубева, великая и ужасная, которая не снизойдет до того, чтоб я, холоп, мог поцеловать хотя бы кончик ее платья!» А ты бы прошла мимо и не посмотрела бы на размазывающегося по стенке от восторга сопляка. Я помнил бы об этой встрече много лет, а ты забыла бы меня через минуту…
– Как в старом кино, – задумчиво произнесла Голубева. – Жизнь в розовом цвете… Богема, акт третий… Я старею, Антон, хочется мне того или нет. Буду скрипеть по утрам суставами, ходить с палочкой в аптеку, а в стакане на тумбочке будет лежать моя вставная челюсть. В дом будут приходить пожилые соседки, мы станем вязать носки и обсуждать мексиканские сериалы, забыв о том, что когда-то были молодыми…
– Перестань, – прошептал Антон. – Зачем ты себя терзаешь?
– А потом я умру, – просто сказала Мария, но из ее глаз покатилась одинокая слезинка. – Ты будешь еще совсем молодым. Женишься на другой, вроде этой патлатой Алки, родите детей…
Мария разрыдалась, уткнувшись Антону в плечо.
Он не знал, что ответить, и только гладил ее по волосам и целовал куда-то в ухо. Спина Марии сотрясалась от рыданий. Она судорожно вцепилась в футболку мужа, от которой пахло одеколоном «Фаренгейт» и горячим телом. Под футболкой напряженно сжимались грудные мышцы, казалось, что Антон еле сдерживает рыдания.
– Знаешь, – всхлипывала Мария, – о чем я жалею сейчас больше всего? Об этой самой проклятой жизни в розовом цвете, которая кончится, не успев начаться.
– Тише, тише, – шептал Антон. – Кто тебе сказал, что она кончилась? Все только начинается…
