Абсолютному большинству русских женщин в двадцатом веке, точнее после семнадцатого года, выпало жить если не в нищете, то в бедности. Ничтожная прослойка родственниц крупных и средних партийных чиновников и всевозможных крупных «доставал», как выездных, так и внут-ренних… они не в счёт. В Советском Союзе не было ни богатого, ни среднего класса, потому в той, или иной степени бедными являлись фактически все: рабочие, крестьяне, интеллигенция. И когда вдруг это общество бедных людей, тем не менее, запускавшее космические корабли, имевшее ядерное оружие и казавшееся незыблемым, вдруг развалилось, и официально разрешили наживать богатство… К этому многие оказались просто не готовы, другие, наоборот, наголадавшись матери-ально и физически, начали жадно хапать и насыщаться, за все десятилетия воздержания, как своё, так и предков, кому выпало жить в СССР. Но были и третьи… Настя их относительное материальное благополучие воспринимала как Божий дар, торжество справедливости за честный и скудно-оплачиваемый труд её и её родителей. Возможность улучшать обстановку, внутренний быт своего дома, подавать на стол такие яства, коих она совсем недавно и существования не знала – что для неизбалованной женщины может быть желаннее. Ведь она об этом мечтала почти все двадцать лет своей супружеской жизни, и уже готова была разувериться.
Матвеев постоянно отмечал, что Пашков в отпуске день ото дня всё «свежеет». Увы, сам профессор выглядел неважно. Он даже взял на работе бюллетень по состоянию здоровья. В один из таких «больничных» дней к нему и зашёл Пашков. Увидел, что старик совсем в разобранном состоянии…
– Виктор Михайлович, может отложим? Я к вам попозже зайду.
– Нет, нет Сергей, ни в коем случае, – Матвеев, держась за голову, предложил Пашкову снять куртку и пройти в комнату. – Мне надо вам ещё очень много рассказать. Да, кстати, я составил список литературы, чтобы вы могли и самостоятельно заниматься. Вот на листе…
– Зачем, Виктор Михайлович? Я куда с большим удовольствием слушаю вас, а книги читать…
– Возьмите, мало ли что, – в ослабшем голосе профессора прозвучали металлические «педагогические» нотки. – Так, не будем больше отвлекаться. Краткое повторение пройденного, для закрепления, – профессор осторожно, словно боясь упасть, сел в кресло, и смущённо улыбнувшись, словно прося прощения за свою немощь, задал вопрос, – Что вы можете сказать о таком стилевом направлении авангарда как фовизм?
– Фовизм?… Так, так, сейчас… Вы говорили, что фовизм происходит от французского слова фаве… дикий. Это реакция на чересчур яркие краски художников-фовистов.
– А каких художников этого направления вы знаете?
– Эээ… Матисс… да, чёрт, остальных забыл, – виновато развёл руками Пашков.
– Ну что ж после одной лекции, да без конспектирования, это не так уж плохо. Общее понятие у вас уже есть. А известными фовистами кроме Матисса были Альбер Марке, Андрэ Дерен, Рауль Дюфи. Ну, а к какому направлению вы отнесёте Пикассо?
– Пикассо? Ну, наверное, кубизм. Его знаменитая «Девочка на шаре», это же кубизм?
– Не совсем верно Сергей, вполуха слушали. Пикассо в своём творчестве прошёл несколько этапов. До кубизма у него был «Голубой период», потом «Розовый». Кубизм это период его творчества с 1907 по 1916 год. Потом у него наступил классический, так называемый энгровский период, потом он испытывал влияние сюрреализма. Если у вас возникнет желание более подробно это узнать, то можно прочитать в литературе, что я вам написал. Там я сделал пометки. Все эти книги можно найти в библиотеках, но не во всех. Есть такая государственная библиотека по искусству, там вы найдёте всё, что в этом списке. Ну, а что вы запомнили из русского авангарда?
– Ну… это Кандинский, Филонов, Малевич.
– Чем знаменит Малевич, как новатор?
– Он разработал новый метод, супрематизм. Это прямоугольники, квадраты, кресты, его особое видение мира.
– Здесь необходимо конкретизировать, что Малевич не только один из лидеров русского авангарда, но и его крупнейший теоретик. Так… Теперь скажите, как в своей концепции Кандин-ский оценивал значение различных цветов?
– Вот этого не помню… хотя синий, кажется цвет тоски.
– Синий пробуждает тоску по сверхчувственному, жёлтый беспокоит человека, как выразился художник, нахально действует на душу, зелёный – играет роль не родившегося самодоволь-ства, красный – впечатление необъятной мощи… А что такое филоновские формулы?
– Нет, Виктор Михайлович, не помню. Вы так много информации в последнее время на меня обрушили, что я просто не в состоянии запомнить все детали.
– Вот видите, а говорите зачем вам читать. Понимаю, просто слушать это и легче и прият-нее. Но при этом, сами видите, многое остаётся за кадром… Ладно, не расстраивайтесь. Пойдём дальше. Сегодня поговорим о конструктивизме и функционализме в европейском искусстве, и вообще об искусстве в период между двумя мировыми войнами…
В тот ноябрьский день впервые пошёл снег, завьюжило. Калина с утра бегал из цеха на склад и назад. Фиренков тяжело вникал в складскую деятельность и приходилось ему помогать. Попутно Калина и сам настолько глубоко «врубился» в складское дело, что вскоре определил ряд «фортелей» которые проворачивал на складе Пашков. Так, просматривая поступившую на склад готовой продукции уже на новом месте лигатуру, Калина хоть и не сразу, но определил, что кладовщик «разбавил» высокоценную советскую внешне похожей, но имеющей втрое меньшее со-держание золота чешской, от разъёмов типа «Тесла». То же он обнаружил и в мешке с платиновы-ми конденсаторами. И здесь советские были перемешаны с внешне похожими, но куда более «дешёвыми» СЭВовскими.
Возмущению Калины не было предела. Пашков действительно «тащил» безбожно. Тем не менее, Калина промолчал, не сказав о своём «открытии» даже Фиренкову, но про себя твёрдо ре-шил сделать то, о чём подумывал уже давно – тихо без шума избавиться от кладовщика. Но как это сделать, если Шебаршин видит в Пашкове потенциальную жертву для осуществления своей знаменитой угрозы, «пять лет по первой ходке»?… Развязать этот «гордиев узел» помогла сама жизнь.
В тот ненастный день, когда Калина сновал из цеха на склад и параллельно думал, как поступить с Пашковым… тут его позвали к телефону. Звонил Ножкин из офиса.
– Петя, к вам Викторыч сегодня приезжал?
– Нет. А что такое?
– Понимаешь он с утра и здесь, в офисе, не появился, а тут срочные дела, его подпись нужна. Ты случайно не в курсе, где он может быть. Может он тебе говорил чего-нибудь?
– Нет, вчера с ним разговаривал, ничего не сказал…
Калина вспомнил последнюю встречу с директором, тот был чем-то сильно расстроен, бук-вально подавлен. Впрочем, Шебаршин едва ли не постоянно ходил с лицом как будто искажённым не проходящей зубной болью, и Калина не придал его настроению особого значения. Но что он не вышел на работу, и у него дома никто не берёт трубку… Калина сразу почувствовал неладное и тут же по телефону начал инструктировать явно растерявшегося Ножкина:
– Прыгай на машину и прямо к нему на квартиру. Если дверь никто не откроет расспроси соседей. В крайнем случае позвони его отцу, он то наверняка должен что-то знать…
Калина продолжил заниматься своими делами. Перед обедом он поехал на Рождественку, сдать партию золотых транзисторов, чтобы иметь деньги на очередную зарплату, о чём имел предварительную договорённость с Шебаршиным. Когда вернулся, в кабинете его ждала Людмила. На её лице лежала печать обладания важной новостью.
– Петь, Шебаршин в больнице, ифаркт у него, – огорошила она Калину.
Ножкин поехал в больницу, а Людмила узнала подробности от бухгалтерши по телефону. По тому же «сарафанному радио» вскоре передали и причина, так неожиданно свалившая директора. Причиной стала родная дочь Шебаршина…
Директор был крайне скрытен, касательно всего относящегося к его семье. Сотрудники фирмы лишь знали, что у него есть жена и почти взрослая дочь, учащаяся в Германии, и ничего больше. Случилось то, чего Шебаршин, погружённый в свои дела, никак не ждал. Он был вполне уверен, что полностью обеспечил будущее дочери, сумев устроить ей немецкое образование. Сам верящий только в такие ценности как власть… в новой постсоветской жизни, деньги, Шебаршин оказался совсем не готов к известию, что его дочь исключили из лицея. Это известие стало подобно ушату холодной воды на голову, целиком занятую мыслями о том как «наколоть» партнёров, арендодателей, как «посадить» Пашкова. Ко всему, в том же «халявном» лицее учились дети ряда знакомых Шебаршина и похождения его дочери сразу получили довольно широкую огласку в «их» тесном кругу. А случилось вот что. Девушка влюбилась и вступила в интимную связь с одним из молодых людей, учившимся там же, сыном одного из старых знакомых Шебаршина. И всё бы ничего, но парень начал болтать о своей «победе», и о том прознала администрация лицея. В Германии к таким делам вообще-то относятся спокойно и всё не имело бы последствий, если бы девушка не узнав о болтливости парня, то ли инсценировала, то ли действительно пыталась покончить с собой. Она не пострадала, но учебное заведение от неё, естественно, решило избавиться, о чём и уведомили родителей…
