Карпухин подождал немного, потом спросил:
– Все? – За его голосом разносились другие голоса, наверное, у него в доме сидели гости или был включен телевизор.
– Все, – сказала я.
А что еще? Я зря съездила. Но в искусстве часто что-то делается зря. Меня испугала собака… Но Карпухин не уполномочивал меня без разрешения врываться в чужой двор.
Интересно, зачем он вызывает меня сегодня? Может, хочет послать к этому же автору, поскольку я знаю дорогу, а может, хочет сказать мне: «Я тогда зря вас прогонял и даже не попросил прощения. Простите, Лена, я – старая неинтеллигентная свинья!»
И я прощу ему все на десять лет вперед и, освещенная сильным и ровным светом прощения, засвечусь вся изнутри, как подсвеченная хрустальная ваза в витрине магазина «Стекло. Хрусталь».
Карпухин стоял возле машины и разговаривал с дикторшей. Карпухин и дикторша были в одинаковых дубленках и одинакового примерно роста – метр восемьдесят сантиметров.
Если бы я вышла из барака на двадцать минут позже, то застала бы Карпухина здесь, на этом месте. Мне не пришлось бы его разыскивать, и ничего бы не случилось.
– Здравствуйте, – поздоровалась я. – Вы меня вызывали?
Карпухин отвлекся от дикторши и посмотрел на меня сверху вниз, а я на него снизу вверх. Он стоял – нервный и талантливый, но не Пушкин.
– Вас? – Карпухин попытался сосредоточиться, совместить свои планы с моим образом. – Да! Я хотел попросить вас съездить к профессору Семеновой по поводу дискуссионного клуба.
– А сама она не может приехать? – резонно поинтересовалась я.
– Не может. Она сломала ногу… или руку. – Карпухин не помнил, что сломала Семенова. – Я должен был сам к ней подъехать, но у меня не получается. Я созвонился с ней, она вас ждет.
– Ну, я пошла, – сказала дикторша и действительно пошла.
– Я вас подвезу! – Карпухин устремился за ней следом, а я осталась стоять, красивая несовременной красотой.
Семенова жила в самом центре. Ее дом был когда-то пятиэтажным, потом сверху пристроили два этажа. Семенова жила на шестом.
Мне отворила высокомерная старуха, но не Семенова, а, видимо, домработница. Семенова стояла здесь же в прихожей и ругала кого-то по телефону мужским голосом. Правая рука у нее была в гипсе. Увидев меня, Семенова положила трубку и спросила:
– Вы из поликлиники?
– Нет, – сказала я.
– А… вы к Феликсу. Идите прямо в ту дверь.
Я опустила это приглашение, осталась стоять на месте.
– Феликс! – закричала Семенова. – К тебе пришли. Что за хамство! И откуда это у тебя? К нему пришел человек, а он держит его на лестнице!
Где-то в недрах коридора отворилась дверь, и в прихожую вышел Феликс. Он был очень высок – метра два или три, в спортивных штанах и куртке. Может, это был спортсмен, баскетболист.
Лицо у него было благородное и простое одновременно, как у интеллектуального лесоруба.
– Здравствуйте, – поздоровался Феликс. – Заходите, пожалуйста.
– Я не к вам, – сказала я.
– Как хотите, – согласился Феликс и ушел обратно в ту же дверь, из которой вышел.
– Я к вам, – сказала я Семеновой.
– Мое солнышко… – вдруг запищала старуха. Я поразилась диапазону ее голоса, как у перуанской певицы Имы Сумак. – Да кто же это к нам пришел своими ножками…
Я подумала: Семенова обрадовалась моему приходу, но, оглянувшись, увидела маленькую девочку лет трех, с хвостом и в джинсах.
– Что тебе, мой зайчик, радость моя? – пела Семенова.
Девочка посмотрела на меня и что-то тихо сообщила бабушке.
– Есть кто-нибудь в доме? – закричала Семенова так, что я вздрогнула всем телом, а девочка моментально заплакала. – Я спрашиваю: есть у ребенка мать?
В коридор вышла высокая молодая женщина, тоже с хвостом и в джинсах.
– Что вы кричите? – спокойно спросила она.
– Как это, что кричу! Ребенок умирает, а всем наплевать.
Женщина взяла девочку под мышку и понесла по коридору. Семенова двинулась следом, горюя:
– Нет у тебя матери, сиротка моя несчастная! Как ты держишь ребенка, ты сломаешь ей руку…
– Не митингуйте, мама, – спокойно попросила молодая женщина.
Они растворились где-то в темноте коридора.
В прихожую стремительными шагами вышел Феликс.
– Чего они орали? – поинтересовался он.
Я пожала плечами.
– Невозможно работать, – пожаловался Феликс и ушел обратно.
Появилась Семенова.
– Я к вам, – еще раз напомнила я, боясь, что она снова направит меня к Феликсу.
– Проходите, – Семенова кивнула мне светским поклоном, переключаясь в новое качество, и улыбнулась мне, как королева Англии.
Она привела меня в свою комнату: на двери висели ножи и сабли, должно быть, старуха их коллекционировала. В комнате были следы захламленности, небрежности и интеллекта: вдоль стен стояли стеллажи, сверху донизу заставленные книгами, возле стеллажей какие-то сундуки, крытые пыльными коврами, узлы, собранная раскладушка. Было впечатление, что Семенова собралась выехать на дачу, должен прийти грузовик. Но среди зимы никто на дачу не выезжает, просто Семенова привыкла жить так и не представляет, что можно жить по-другому.
Мне нравилось в этом теплом хламе гораздо больше, чем в своей проветренной квартире с блестящей полированной мебелью. Современные квартиры все примерно одинаковые, они не отражают человеческого присутствия и напоминают дорогие гостиничные номера.
– Хотите чаю? – спросила Семенова и, не дождавшись ответа, закричала: – Машенька, вы не могли бы организовать нам чай?
– Нет, – коротко ответила Машенька.
– Я не хочу, – отказалась я.
– Какой-то сумасшедший дом, – пожаловалась Семенова. – Работаю на них, как вол, и никакой благодарности. И что только с ними будет, когда я умру…
Из кухни появилась Маша – та, что открыла мне дверь. Она грохнула на стол поднос с дорогими печеньями, потом внесла кофе в красивых старинных чашечках.
– Спасибо, родная, – вкрадчиво поблагодарила Семенова.
– С утра до ночи едят, – упрекнула Маша и ушла.
Семенова подвинула мне чашку.
– Вы с кем живете? – спросила она с доброжелательным любопытством.
– Я? С мужем.
– Сколько же вам лет?
– Двадцать девять.
– Никогда бы не дала… У вас есть дети?
– Нет.
– Почему?
– Успею…
– Знаете, сколько лет было матери Татьяны Лариной?
– Нет, – удивилась я. – А сколько?
– Тридцать пять. У нее было две дочери-невесты. А сейчас в тридцать пять сами невесты.
Я промолчала. Пролетел тихий ангел.
– У меня в вашем возрасте было четверо детей, трое своих и один приемный. Я работала в КОМОНЕСе – Комитете по охране несовершеннолетних. Тогда была разруха, беспризорность. Одного мальчика я взяла себе.
– Сейчас сложно иметь много детей, – сказала я.
– Сейчас вообще установлено, что объем бедер у женщин стал на десять сантиметров уже, чем сто лет назад, а у мужчин на десять сантиметров шире. Мужчины стали как женщины, а женщины – как мужчины. Вас как зовут?
– Лена.
– А по отчеству?
– Елена Владимировна, – вспомнила я. Меня никто не звал по отчеству.
– Вы агитатор? – спросила Семенова.
Она разговаривала со мной и не знала – с кем имеет дело. Если бы в дом пришел человек, просто перепутавший квартиру, она тоже усадила бы его и напоила кофе. Семенову интересовало, кто к ней пришел, а не за чем пришел.
– Я с телевидения, – объяснила я. – От Карпухина…
– Вы что окончили? – спросила Семенова. Дела ее почему-то не интересовали.
– ВГИК, сценарный факультет.
– Вы сами пишете?
– Нет.
– Почему?
– Успею, – неопределенно сказала я.
– Когда же вы успеете? Вам почти тридцать лет. А Лермонтова в двадцать семь уже убили.
В восточной народной мудрости сказано: человек за свою жизнь должен сделать три дела – написать книгу о времени, в которое он жил, родить ребенка и посадить дерево. Я пока еще не создала ничего. Смысла в моем существовании не было совершенно.
– Феликс! – позвала Семенова. – Иди сюда!
– Ну что тебе? – недовольно отозвался Феликс.
– Иди, тебе говорят!
Феликс вошел в комнату.
– Посмотри на себя. Вот – ты. – Семенова указала на меня пальцем.
– Бабушка, – укоризненно проговорил Феликс, – я работаю, а ты мешаешь мне думать.
– Он думает! Они, видите ли, все думают, а как что-нибудь сделать – их нет! Тебе уже сорок лет!
– Сорок лет, по самым грубым подсчетам, мне будет в тысяча девятьсот восьмидесятом году.
– Не важно! – сказала Семенова. – Ты и в сорок, и в пятьдесят останешься таким же, как сейчас. Все вы до старости Зинка, Витька, Ленка. Старые мальчики и девочки.
– Какая Ленка? – не понял Феликс.
– Я, – сказала я.
Семенову позвали к телефону, а мы с Феликсом остались в комнате.
– Вы внук? – спросила я.
– Не родной. От приемного сына.
«От беспризорника», – догадалась я.
– А вы когда-нибудь с парашютом прыгали? – спросила я на всякий случай.
