– Проснись хоть ты, Торгейр ярл! – тормошил Хаки одного из тех, кто обычно отличался умеренностью. – Никого не могу дозваться! Ингви конунг только ругается! А там посланец от самого короля франков! Короля франков, ты слышишь?
– Чего? – Торгейр ярл наконец продрал глаза и с трудом сел. – Водички дай, чего орешь! Что там такое? Мировая Змея на нас набросилась? Или король франков наконец заметил, что тут в его стране завелись такие тролли, как мы?
– Дошло наконец! – обрадовался Хаки. – Говорят, что король франков вызывает Ингви конунга на бой! Причем сегодня в полдень!
– На бой? – Торгейр ярл все-таки еще плохо соображал и щурил опухшие глаза. – Король? Что ты несешь, Хаки? Ты пьян?
– Если бы! Это вы всю ночь пили, а я все утро по стене ходил, как проклятый! Там двое франков под воротами! Выйди сам убедись! А я никого не могу разбудить!
Кое-как поднявшись и шепотом проклиная троллей, которые устроили драку у него в голове и все время пинали ее изнутри, Торгейр ярл выбрался из душной каменной трапезной, в сопровождении Хаки прошел через двор и поднялся на стену. Под воротами и в самом деле обнаружились двое всадников. Оба были еще совсем молоды – лет по семнадцать-восемнадцать. Один из них держал пестро вышитый стяг, а второй – рог.
– Вы кто такие? – крикнул со стены Торгейр. – Чего надо?
– Это ты есть Игви конунг, предводитель этих людей? – ломаным северным языком выкрикнул один из молодых посланцев.
Это был Тибо – иначе Теодебальд, сын виконта бельвилльского Теодеберта, один из старших воспитанников графа Гербальда. Тот самый, которого так обеспокоили взгляды, направляемые Рери в сторону Адель. Вторым был сам Рери. Теперь он шепотом подсказывал Тибо, что говорить, а тот громко повторял его слова – чтобы создать впечатление, будто с норманнами говорит франк, знающий их язык. Если бы говорил сам Рери, то люди Ингви непременно опознали бы в нем уроженца северных стран, а вовсе не посланца франкского короля.
– Нет, я – Торгейр сын Халлада, ярл Ингви конунга. Кто вы такие, чтобы к вам выходил сам конунг, да еще в такую рань? Чего вам надо?
– Мы присланы к вам Его Величеством королем Карлом, чтобы передать вызов сразиться сегодня же. В полдень войско короля Карла будет возле города Сен-Кантен и разобьет вас, мерзкие язычники, грабящие прекрасную Франкию! Так и передай твоему конунгу. С нами Бог!
С этими словами оба всадника развернулись и поскакали прочь от стен монастыря.
– Тролли б вас всех побрали! – пробормотал Торгейр и принялся отчаянно мять ладонью морщинистое лицо. Это был уже опытный, лет сорока с лишним, побитый жизнью и морем мужчина, но еще крепкий и отважный. – Он правда это сказал, а, Хаки? Ты-то с нами не пил! И теперь я тебе завидую! Ничего котел не варит, хоть тресни! Он сказал, что король франков хочет биться? И прямо сегодня?
– Да, он сказал, что король франков хочет биться, и прямо сегодня! – в досаде подтвердил Хаки.
Он еще с вечера был недоволен, что его поставили в дозор, а значит, отлучили от общего пиршества, хотя никаких провинностей за ним не водилось, а заслуги его не менее, чем у других. Он здесь, во Франкии, четвертый год безвылазно – сначала был с Рагнфридом Железным, а потом, когда тот собрался восвояси, перешел к Ингви конунгу. И не прогадал – конунг Съялланда не собирался уходить из богатой и беззащитной Франкии, пока тут еще есть что взять, и его дружина должна была вернуться на север очень богатой. И тут вдруг свалился на голову этот король Карл, про которого викинги уже почти позабыли. Третий год ему приходилось напрягать все силы, чтобы сражаться с бретонцами, подавлять своеволие собственной знати, оборонять старую столицу Франкии, Париж, от войска северян, обосновавшегося на острове Сены. И вдруг он здесь, на Сомме! Видно, все-таки вспомнил о родичах, которые правят в этой местности. Хорошо бы еще знать, много ли людей он сумел собрать. Король – это не какой-нибудь там граф! У него может быть войско из нескольких тысяч человек, с большой конницей! Навстречу такому войску лучше вообще не выходить – отсидеться за стенами, благо, в распоряжении войска Ингви оказалось уже несколько мелких городков.
– Пойдем будить! – осознав, что происходит, Торгейр ярл наконец оживился. – Что ты застыл, Хаки? Нас перебьют, как глупых баб! И как нарочно еще это вино! Будь проклята эта ведьма, что его прислала именно вчера!
– Вот именно что – нарочно! – отозвался Хаки. – Похоже, она все это устроила заодно со своим братом-королем!
– Поздно чинить сеть, когда вся рыба ушла! Идем живее! Так и будем тут торчать?
– Вон уже несут, – Хаки показал вниз, во двор, где люди из его десятка тащили от колодца ведра с холодной водой. Даже самого Ингви конунга, сколько бы он ни ругался с тяжкого похмельного сна, следовало будить самыми решительными способами.
Вскоре и трапезная, и спальни, и прочие помещения монастыря огласились воплями и бранью. Люди Хаки обливали спящих водой, а Хаки и Торгейр тормошили особенно неподатливых, повторяя новости. Спросонья никто не мог взять их в толк – головы трещали, ярлов и хёвдингов мутило с похмелья, многие, цепляясь за стены, ползли во двор облегчить душу. И даже войско короля франков сейчас иным не казалось достойной причиной, чтобы оторвать голову от земляного пола или деревянной скамьи.
Однако, Ингви сын Сигимара не даром принадлежал к роду конунгов, причем довольно удачливому роду. Несмотря на больную голову, он быстро сообразил, что происходит и почему его разбудили. Ингви конунгу было около тридцати лет – сколько именно, он и сам в постоянных странствиях забыл считать. Как и положено вождю, это был рослый, крепкий человек, с двумя шрамами на лице, один из которых, правда, прятался под светлой бородой, с очень высоким, как почти у всех свеев, прямоугольным лбом и узкими светло-серыми глазами. В бою он приходил в неистовство и был страшен, не замечая боли ран – и уже теперь имел несколько сломанных и заживших ребер, пяток выбитых зубов, всего три пальца на левой руке и глубокую впадину в мускулах на правом плече. К тому же после одного сражения, где ему слишком сильно досталось секирой по шлему, он почти оглох на левое ухо и часто мучился головными болями, ради спасения от которых постоянно носил на шее руническую палочку с целебным заклинанием. Вероятно, без рунической палочки ему пришлось бы еще хуже, но сегодня Ингви конунгу потребовалось все его мужество и сила воли, чтобы не только встать самому, но еще поднимать других и отдавать распоряжения.
Суть дела он понял даже раньше, чем набрался сил говорить. И первое, что он промычал: что собственноручно зарубит всякого, кто не выйдет во двор в полном снаряжении на счет десять. Оруженосец уже держал перед ним стегач и кольчугу, меч в богатой франкской перевязи лежал тут же на скамье. На счет восемь Ингви конунг уже двинулся во двор, раздвигая мощными плечами суетящихся соратников, и те кинулись толпой за ним, даже те, кто не успел одеться. Обладатели кольчуг прыгали на ходу, чтобы железная рубашка получше села.
Всего во дворе собралось около сотни человек. Здесь была ближняя дружина самого Ингви – из пяти десятков, она же охраняла собранную в монастыре добычу всего войска. Остальные были вожди войска, ярлы и хёвдинги, как поставленные на их места волей Ингви конунга, так и руководившие своими собственными отрядами. Это было весьма разношерстое и разноплеменное воинство: свеи, вестманландцы, уроженцы Съялланда, даны из Хейдабьюра, в котором Ингви вырос. Имелось несколько норвежских вождей, приставших к нему уже во время этого похода. Сейчас все выглядели почти одинаково помятыми и больными, но опыт и привычка быть всегда наготове сделали свое дело. Морща отекшие лица и моргая покрасневшими глазами, шепотом проклиная все на свете, викинги достаточно твердо держали оружие и внимательно слушали своего вождя.
– Говорят, что к нам притащился король Карл, – сказал Ингви, для верности опираясь на боевой топор с рукоятью в его собственный рост19. – И хочет драться с нами сегодня в полдень. Не знаю, король это или еще какой тролль, но здесь, в монастыре, наше золото, а там, возле города – наши люди. Свою дружину я оставлю охранять добычу, а мы немедленно идем к войску. И если кто-то после вчерашнего плохо держится на ногах, значит, это будет его последний поход по этой земле. А меру надо знать, даже когда хлещешь дармовое вино, понял, Стюрбьёрн? Все, пошли.
Ингви конунг первым двинулся со двора, соратники повалили за ним. Хаки Полено, как чуть ли не единственный здоровый и трезвый человек, был оставлен старшим над дружиной, охранявшей монастырь и все сокровища. Ворота закрылись, и беспорядочный строй потянулся по дороге в направлении города Сен-Кантен, возле которого уже чуть ли не год располагался стан северного войска.
Дорога шла через дубраву. В дубраве викингам пришлось еще больше растянуться, и Торгейр ярл подгонял отстающих, следя, чтобы никто не прилег на прелые листья отдохнуть. Нынешнее окружение Ингви конунга представляло собой довольно странное зрелище: очень хорошее снаряжение, кольчуги и франкские пластинчатые доспехи имелись почти у всех, пояса и перевязи блестели серебряными и позолоченными накладками, каждый носил перстни, гривны, тяжелые обручья – показатели воинской удачи. Наиболее, конечно, выделялась золотая гривна на шее самого Ингви конунга – шириной с женскую ладонь, украшенная головками драконов. Но обладатели всех этих богатств покачивались и прижимали руки к больным головам, морщились, борясь с тошнотой, и после раннего пробуждения чувствовали себя как нельзя более гадостно. Но они не были бы теми, кем стали, если бы не умели взять себя в руки в нужный миг.
