– Ты, что ль, Маруськин хахаль?
– Мужик, ты что? Какой хахаль?
– Да вот и я думаю, молод ещё, жидковат ты против баб наших. Гони бутылку!
– А две не хочешь? – без понятий обозлился я.
– Да что я, шкуру с тебя драть буду! – мужик показал глазами на два тугих, увесистых мешка в телеге.
– Принимай! Пшеничку посевную отобрал. Зёрнышко к зёрнышку. Всё равно пропадает. Сеять нынче некому, а жрать всем давай! Где он, сеятель и хранитель? Новой власти некогда за народным добром присматривать. Сами, как волки, куски рвут. Если так пойдёт и дальше, всю страну растащат. Боров тот кремлёвский все узлы развязал, падла!
Я оглянулся по сторонам, теперь только поняв, что в мешках – первосортный корм для нашего порося.
Мужик, не приподнимаясь с телеги, опустил мне мешок на плечи – под ним я с непривычки даже присел.
– Убери с глаз подальше! Чем чёрт не шутит, когда Бог спит. Участковый тоже мужик пьющий. С ним делиться я не рассчитывал. Дорога к нему дальняя, но и у народа языки длинные, дотянутся…
Я не стал изображать из себя невинность. Пара мешков в один миг оказались в чуланчике: подальше положишь, поближе возьмёшь.
Запас – не гвоздь, карман не продырявит. У меня на всякий случай оставалось кое-что от городских запасов, и я вытащил бутылку на улицу. Но мужик тут же оказался рядом:
– Ты что? Я один не пью. Пошли в избу!
Хуже нет – пить с утра, я с неудовольствием вернулся в дом. Подходящей закуски не было. Жена по делам своим женским уехала в город, а до обеда – сготовить ещё этот обед надо – на столе шаром покати.
Мужик, видя мой расстроенный вид, успокоил:
– Чего ты мандражишь? Пить да закусывать – лучше не пить. Это сколько же тогда водки надо будет! Разливай! – показал прищуром на бутылку.
…Что такое для русского человека бутылка в самом начале дня? Выпил – и весь день свободен. Праздник.
Вот и мы с мужиком стали почти братьями.
– Ты меня уважаешь?
– А как же? Уважаю!
– Тогда наливай!
– Наль-юю! Только пить без закуски – одно лиходейство. Самосожжение. Пойду в сарай, яичек каких-нибудь посмотрю. Петух на кур в день по пять раз залезает, а от них, сволочей, всё отдачи нет!
При слове «яйца» мужик, а это был тот самый Жоржик, зоотехник-ветеринар, а по совместительству и фельдшер, сразу оживился:
– Яйца хочешь? Я тебе щас таких яиц достану, что пальчики обгложешь! Пойдём!
Вышли на солнышко. Телега на месте. Беспородная кобылка согласно кивает головой, лениво стегая хвостом мух. Жоржик подхватил с телеги свой ветеринарский баульчик-сундучок, а я подался в курятник, но там в гнёздах снова было пусто.
– Голый вассер! – сказал я Жоржику огорчённо.
– У нас никогда голого Васи не бывает. Пошли в сарай, я тебе сейчас таких яиц сделаю!
Только мы вошли в сарайчик, как четвероногий рыластый Балда сразу запаниковал, заколотился и с визгом кинулся в дальний угол.
– Хорош, хорош у тебя хрячок! Ничего не скажу. Но только ты, командир, его передержал маленько. Теперь кастрировать поздно. У него вся сперма в кровь ушла. Нет, на мясо он не годится! – Жоржик, покачиваясь, вошёл в загончик к поросёнку. – Щас посмотрим… Посмотрим.
Балда истошно, как гоночная машина на тормозах, завизжал и бросился грудью на хилые жердины, пытаясь вырваться на волю, но Жоржик, прихватив его одной рукой за рыло, другой за задние ноги, и одним махом перевернул на спину.
Теперь мой Балдёнок лежал на соломе молча, парализованный профессиональным приёмом старого ветеринара.
– Дай-ка сюда баульчик!
Я стоял рядом.
Как только Жоржик перехватил у меня свою переносную ветлечебницу, поросёнок тут же заверещал, словно рядом включили пилораму.
– Хватай своего брательника за пятак, да не выпускай!
Я двумя руками, как мог, зажал хлюпающий нос несчастному животному, ещё не понимая, что собирается делать мой благодетель и сегодняшний собутыльник.
В моих сжатых ладонях остроносая голова поросёнка дёргалась, издавая всхлипывающие звуки, очень похожие на отчаянный и горький плач. Мне стало до невозможности жаль бессловесную животину, и я разжал руки.
Балда из-под меня рванул так, что сбил с ног озадаченного ветеринара со своими приборами, проломил одну из жердин, и с диким воплем вырвался на волю, ломанувшись прямо в густые заросли кленовника возле сарая.
Делать нечего: надо ловить животное. Свобода хороша до определённой степени. Но как поймать возбуждённого страхом и открывшимся простором поросёнка? Гоняясь за ним, я поободрал все локти и колени. Жоржик стоял неподалёку, невозмутимо посматривая на мои безнадёжные попытки.
– Принеси шубу! – цвиркнув сквозь зубы пенистой струёй, сказал ветеринар-зоотехник.
Пока мой подопечный Балда делал дальние круги, я пошёл в дом. Там в сенцах на вешалке пылилась всяческая рухлядь: какие-то драные плащи, ватники, старая тяжёлая клетчатая шаль, но шубы не оказалось. Ватников было штуки три. Чего-чего, а без ватников в деревне никак нельзя. Первая одёжа. Я прихватил самый старый и клочковатый, и выбежал на улицу. Может, этот Жоржику подойдёт? Не холодно. Зачем ему шуба, и в ватнике как раз будет.
Жоржик, дурачась, как тореадор, потряс перед собой поданную хламиду, и, как бы невзначай, бросил ватник на потерявшего бдительность поросёнка. Бросил так ловко, что рукав оказался прямо на пятачке. Поросёнок по глупости своей и по инерции всем рылом нырнул в тесный рукав и замер, ещё не понимая, что с ним случилось.
Воспользовавшись моментом, я быстро прижал поросёнка к земле.
Жоржик со своим баульчиком в одно мгновение оказался рядом.
– Переверни его, пока чуноска в рукаве, а то сейчас такой крик поднимется!
Я перевернул на спину перхающего в потёмках Балду, удивившись его розовому брюшку, так похожему на пузцо малого ребёнка, если бы не два ряда кругленьких пупырышек.
– Держи крепче!
В широкой ладони у Жоржика зазмеилось, пуская зайчики, узкое ослепительное лезвие скальпеля. Одно мгновение, и два коротких продольных разреза открыли пару синевато-розовых, как две перезрелые сливы, кругляша. Меня удивило, что эти штуки были расположены не как обычно у животных (баранов, например) у подбрюшья, а достаточно далеко спрятаны, совсем в другом месте, где им быть не подобало бы.
Балда мой придушено завопил в ватный рукав, быстро-быстро засучил копытцами и затрясся всем телом.
Жоржик, не торопясь, переложил в свой переносной сундучок скальпель, достал бутылку с какой-то бурой жидкостью и баночку ядовито-жёлтого порошка. Открыв бутылку, обильно полил разрезы, отчего поросёнок, вынырнув с другого конца рукава, перешёл на такой визг, словно на огромной скорости пронеслось железо по железу.
– Ничё-ничё! – успокаивал Балду Жоржик, выдавливая пальцами сливы, отчего они, эти сливы, вынырнули наружу, как два мёртвых глаза. Жоржик весело скалился, вытягивая из разрезов кругляши-сливёнки. За кругляшами потянулись два розовых проводка семенных протоков.
Мне стало не по себе.
– Учись, командир, пока я жив! – Жоржик пригнулся, по-волчьи клацнул зубами, и вот уже у него в ладонях оказались мужские достоинства бедного Балды.
Концы розовых проводков медленно уходили снова в полость разрезов.
Жоржик обильно посыпал слегка кровоточащие ранки крупным, как соль, жёлтым порошком, и велел отпустить измученное животное на волю. Поросёнок, припадая грудью к земле, уже обессиливший и от своего визга, и от изуверских, на мой взгляд, приёмов сельского ветеринара, с заплетающимися ногами, почти ползком пошёл в стойло, где и упал, не добравшись до сухой соломенной подстилки. Я хотел на руках перенести Балду туда, но Жоржик меня остановил:
– Сожаление не имеешь! – сказал с укоризной. – Тебя бы так побеспокоить! Пошли в избу!
В избе Жоржик достал из сундучка зелёный солдатский котелок, и велел принести воды и соли побольше. В котелке, почти вровень с краями, пузырились и плавали такие же кругляши-сливёнки, от которых он только что освободил Балду.
– Ничего! Щас закусим! Я и сам проголодался. Целый день в делах, аж скальпель затупился. Разжигай печь!
Вот печь весело загудела, в котелке заворчало, забулькало, ударило аппетитным запахом в ноздри от ошпаренной плиты, и варево было готово.
– Секундное дело! А ты говоришь… – загоготал весело ветеринар, снова ныряя в сундучок. Достал бутылку какой-то бурой жидкости, которой недавно поливал раны нашего мученика.
– Я не буду! – покосился я на бутылку.
– Не боись! Чистый спирт! Нечистого в доме не держим, – ветеринар плеснул себе в стакан, посмотрел на свет, подумал и добавил ещё. – Накось! – налил и мне до половины чайной чашки, которая попалась ему под руку. – Разводить будешь?
Я пожал плечами. Пить эту гадость мне совсем не хотелось, но что не сделает русский человек за компанию?
Пока меня одолевали сомнения о качестве напитка, ветеринар уже придушенно задышал через нос. Губы у него были туго завязаны в узел.
