Что ж, выходит ничего хорошего, доброго, возвышенного не было в душе Душеньки? А была ли сама душа, или растратилась в самом начале, когда он напускал в штаны под хохот и улюлюкание одноклассников, или, весь прыщавый бывал отвергнут девушками, в которых самозабвенно влюблялся самой чистой и нежной любовью? Или со стихами Аполлинера и закончился Душенька как человек, как личность? Трудно сказать. Порой чувствовал он, что-то нахлынет такое невыразимое, что больно в груди делалось, значит, все-таки было что-то там, что скулило и плакало, призывая на помощь слезы, чтобы дать понять, что не вовсе сгинула, пропала душа.
Интересный факт из биографии, который Душенька тщательно скрывал. Когда ему было двадцать лет, он попал в лечебницу для душевнобольных. Была глубокая депрессия, закончившаяся пошатнувшейся психикой, мать не справлялась с ним, врач посоветовал отправить парня в стационар. К тому времени отец бросил их, развелся с матерью Душеньки и отбыл с любовницей, на которой в дальнейшем женился, в неизвестном, извините за выражение, направлении. Мальчик, то есть, юноша, а точнее – уже молодой человек оставался на попечении матери. Знаменитый врач-психиатр Трахтенберг предрек парню, предварительно тщательно (соответственно гонорару) обследовав и изучив его, два пути, полярно противоположные и взаимоисключающие.
– Или этот мальчик прославит вас, – сказал он матери Душеньки, – или не будет вылезать из тюрем и психушек.
Мать тяжело вздохнула, словно предчувствовала, что сын изберет второй путь, но ошиблась, так же как и светило отечественной психиатрии – мальчик избрал третий путь, про который не упомянул радикально настроенный Трахтенберг. Но тогда в сумасшедшем доме, глядя, как больной сын жадно неразборчиво пожирает принесенную ей передачу, запихивая в рот одновременно котлету и пирожное, она горько посетовала:
– Ты всю жизнь мне испоганил… всю жизнь… Чтоб ты сдох.
Сын перестал жевать уставился на мать мутным взглядом удава, начавшего переваривать проглоченное и с набитым ртом сообщил.
– Тут вчера один повесился, – невнятно пробурчал он и зажевал с новой силой, – Не углядели… Шуму было!.. Шухер стоял до небес…
Она усталым, ничего не выражавшим взглядом поглядела на него, и хоть взгляд и на самом деле ничего не выражал, кроме крайней усталости и нельзя было ничего прочитать в нем, тем не менее, он прочитал и спросил, на этот раз предварительно тщательно прожевав и проглотив:
– Что, хочешь, чтобы я тоже повесился!? А!? Хочешь!? По глазам вижу – хочешь! Мечтаешь! Обуза я для тебя, да!?
Он начинал заводиться, закипать, стал кричать, размахивать руками, разбрасывать и бить посуду, принесенную матерью, на шум прибежал санитар с одним из больных, здоровенным парнем, добровольно помогавшим санитарам за небольшие подачки во время обеда. Душеньку скрутили и повели в палату. Одно пирожное осталось недоеденным и больной, помощник санитара, уволакивая Душеньку из помещения столовой, то и дело оглядывался на лакомый кусок.
Мать сидела некоторое время опустив голову, безвольно свесив руки, не имея сил плакать, не в силах подняться и уйти. Появился давешний больной детина и заискивающе глядя на нее, спросил, показывая на пирожное огромной лапой:
– Вы не будете это кушать?
Она покачала головой.
– Берите, – сказала тихо.
Он тут же схватил пирожное, запихнул в рот целиком и благодарно кивая ей, пятясь, пошел к дверям.
Но Душенька недолго пробыл в больнице, видимо, временное помрачение обошлось без рецидивов. Потом умерла мать. Он остался один. Было ему уже двадцать семь.
И стал он с тех пор усиленно приспосабливаться к жизни, которая его окружала и трепала, и окружая, трепала и мордовала и, мордуя, окружала. В науке приспосабливаться он оказался одаренным учеником. Он, конечно, поступил и окончил институт, получил диплом, и впоследствии, когда в его стране, ставшей независимой, стали больше обращать внимание на способности и меньше на дипломы и всякие там корочки, он как раз пришелся ко двору в обществе новой формации – способностей, нацеленных на выживание у него оказалось гораздо больше, чем знаний полученных в институте. Отправив диплом и свою специальность библиотечного работника к чертям собачьим и едрене фене одновременно (это было, конечно, пародоксально – человек прочитавший всего несколько книг до своих двадцати семи лет приобретает специальность библиотекаря. Но легче всего было поступить на этот факультет, потому и поступал), он стал скитаться по жизни и по профессиям. Впоследствии он перепробовал много профессий.
Работал официантом.
Насмотревшись и поднаторев в искусстве повара в ресторане, где он работал официантом, подкопал, поклеветал на повара, поинтриговал, наябедничал, и в результате занял его место, и надо сказать с делом справлялся, готовил неплохо, вполне терпимо и сносно для такого заштатного, занюханного ресторана, где он работал.
Далее: после того, как в котле с борщем нашли старый дырявый носок (возмездие за интриги и клевету) и Душеньку прогнали в шею, он устроился в другом ресторане, в другом конце города, но теперь уже не поваром, а вышибалой – ресторан был на уровень выше и приличнее первого – то есть, охраной. Но старался не доводить возникавшие среди посетителей инциденты до криминальной крайности, чтобы не пришлось применять физическую силу, которой у него было немного. Да и трусоват был и боялся, что вместо того, чтобы он вышвыривал буянов и хулиганов, как бы эти самые хулиганы его самого не вышвырнули и не поставили бы в смешное положение.
Далее: работал помощником капитана на прогулочном катере на приморском бульваре.
Далее: на том же бульваре работал смотрителем аттракционов.
Работал в цирке, кинотеатре, на ипподроме, в аэропорту, на стоянке автомобилей, завхозом в школе и прочее, прочее.
Но все эти работы были малоприбыльные, хоть он изо всех сил и старался вытянуть из своей неудобопроизносимого и низкооплачиваемого места, как можно больше и как можно чаще. Стоит ли говорить, как Душенька обрадовался, когда его родного дядю назначили на столь высокий пост директора Аптечного Управления. Не стоит. Потому что уже говорили.
Однажды ночью приснился ему город его детства, когда было Душеньке лет пять, и дом, где они жили, и городская баня, куда водил его отец раз в неделю по субботам купаться, и хлебный магазин, в котором продавали только хлеб и только двух сортов – белый и серый, и не было там никаких булочек, пирожных, печений, чем полны сегодня современные булочные и кондитерские. Тоскливое и в то же время светлое, чудесное чувство охватило его во сне, и он заплакал; две слезинки вытекли из закрытых глаз и поползли, скатились и пропали в прожорливой подушке, пожирательнице слез. Он проснулся и попытался вспомнить строки из единственного поэта, которого знал. Не получалось. Тогда он поднялся с постели, отыскал на обеденном столе среди газет и газетенок, страницы которых были усеяны примитивными полуразгаданными кроссвордами, тоненькую книжицу, что так и не вернул хозяину (пусть ему отрубают обе руки, – вспомнил он слова хозяина книжки), потому как возможности еще раз встретиться с ним Душеньке не представилось, видимо, тот своевременно навел справки и всячески избегал Душеньку, избегал встреч и телефонных разговоров с ним, заранее зная, что на этот раз разговор закончится какой-нибудь тяжеловесной, настойчивой просьбой. И даже пожертвовал книжкой из своей библиотеки, лишь бы не видеть больше этого настырного, прилипчивого, нахального субьекта. Душенька подержал книжку в руке, включил ночник у изголовья кровати, лег и стал читать все стихи подряд. Но вскоре сон сморил его, глаза закрылись и он, уже выходя из реальности этой осенней ночи и входя в сон, подумал мельком: какое это хорошее средство для сна – стихи.
В одно время в молодости (намного позже психиатрической больницы) пристрастился Душенька к вину. Да, было и такое в его разнообразной и разноцветной, как лоскутное одеяло жизни. Получал удовольствие от выпивки в веселой компании бездельников и прожигателей жизни и удовольствие это старался продлить. Но и тут себя не забывал. Точнее – свой карман, и выпивать старался за чужой счет. Пьяные приятели не возражали, пока у них этот счет еще держался, но покончив со своим счетом, настоятельно требовали, чтобы теперь Душенька соответствовал и дал бы им возможность продолжить то, что так хорошо было начато. В таких случаях Душенька безропотно и покорно выворачивал карманы и на стол или пол вываливались жалкие мятые мелкие купюры на которые, конечно, не разгуляешься. Хитрый Душенька никогда не брал с собой денег, идя выпивать, зная, что может пьяный потерять над собой контроль и потратить все деньги. Выворачивал карманы и показывал: вот, мол, граждане выпивающие и закусывающие – на нет и суда нет. Но суд был. Справедливый и скорый. Приятели обычно были новые и неиспытанные собутыльники, завсегдатаи дешевых забегаловок, и потому били охотно. Он и сам любил все дешевое, потому как не любил тратиться, в особенности – бессмысленно. На них ли, козлов и скотоложцев тратить кровные деньги?! И нежелание взаимного угощения обычно кончалось плачевно – поколачивали под пьяную руку. Умея зарабатывать, вернее присваивать и хапать деньги, не будучи бедным, особенно, когда начал работать в аптеке, он не любил тратить, собирал деньги, копил, прятал в тайниках в квартире, покупал золото и тоже прятал, но ни разу не полез в карман, чтобы уплатить в компаниях. Но возлияния вскоре прекратились. Как ножом отрезало. Хитрый Душенька понял, в какую пропасть может скатиться, если будет продолжать. Не любил он тратить даже на женщин. Подарки делал через силу, бледнея и подсчитывая убытки, постоянно торговался с проститутками и под конец старался на чем-нибудь да сэкономить.
