– Все народы гордятся своим прошлым, некоторые – настоящим, а мы все последние десятилетия гордились своим будущим!
«Эту мысль я, пожалуй, записал бы в дневник…» – подумал Дорошкин.
И, повернув голову, увидел, как за стол, стоявший неподалеку от него, усаживались двое мужчин средних лет. Один из них, лохматый, в очках и потертом сером свитере, заказал официантке бутылку водки и стакан минеральной воды, другой – он был в модном белом костюме, бабочке и тоже носил на носу очки, – попросил жареного цыпленка с макаронами и тоже бутылку водки. После этого лохматый достал из заднего кармана штанов мятый блокнот, быстро перелистал его до середины, наконец, оторвавшись от блокнота, поднял глаза на компаньона:
– Если, коллега, внимательно присмотреться к тому, как складывалась история человечества за известные нам последние пятнадцать веков…
– Ого!.. А нельзя ли покороче?
– В смысле?
– В смысле веков.
– Нет, коллега! Запомните цифру: пятнадцать; здесь – эпицентр моего открытия! Итак, следите за моей мыслью: если присмотреться к тому, как складывалась история за пятнадцать веков, заметим очевидную закономерность: все народы (в Новом Свете, в Европе, в России, Японии – во всех частях земного шара!) в одно и то же время пережили одно и то же состояние: три первые века были темными, три века длилось феодальное средневековье (расцвет культуры и постепенное ее увядание), столько же – эпоха возрождения, сменившаяся (опять же на три века!) эпохой смуты, после чего наступила и три века продолжалась эпоха империализма. На глазах нашего поколения пятнадцативековой цикл завершился – все империи распались, мир возвращается в эпоху варварства…
– Культура исчезает, по земле бродят дикие племена…
– Именно так! И наша страна тому – яркий и убедительный пример!
Тот, что был в белом костюме, улыбнулся:
– Я правильно вас понял, коллега: жизнь на шарике начнет улучшаться только через три века?
– Не раньше!
Официантка принесла водку, и разговор за столом замолк.
А Дорошкину уже надоели чужие разговоры, к тому же пиво и овощи с сыром кончились.
«Не об этом здесь надо думать».
Впрочем, Дорошкин и сам не знал, о чем здесь надо думать.
От размышлений его отвлек негромко прозвучавший над самым ухом голос:
– Конец обеденного перерыва.
Через мгновение Василий Егорович оказался в уже знакомом ему кабинете с каменными стенами и деревянным потолком, где за столом, освещенном лампой с большим синим абажуром, сидел, листал папку «Жизнь» судья.
Глава третья
Последнее слово. «на сопках маньчжурии»
1.
– Понравилось пиво, Дорошкин? – судья, видно, тоже отдохнул и был в хорошем настроении – улыбался.
– Главное – бесплатно, – пошутил и Василий Егорович.
– У нас все бесплатно.
– А что это за люди, ваша честь, обедали там?
– Это – очередники. У них для Окончательного Решения не хватает некоторых документов, и наши сотрудники сейчас ищут те бумаги. Тебе, Дорошкин, повезло: все твои документы в порядке, и мы можем продолжить беседу.
– Я готов.
– На чем мы остановились?
2.
Возвратив в клуб инструменты, Андреев, действительно, вскоре перестал думать о балалайках. Способствовали тому два обстоятельства (исключим импульсивную натуру директора, который быстро увлекался всем новым и не оставлял в себе места для неудачного старого): во-первых, Петр Николаевич так и не нашел специалиста, который мог бы руководить струнным оркестром (все знакомые музыканты воевали – были моложе Андреева); во-вторых, по поведению заведующего клубом, суетно и как-то уж слишком многословно и не впопад благодарившего за возврат инструментов «в целостности и сохранности», директор понял, что во второй раз Веткин рисковать не станет и инструменты из рук больше не выпустит.
Но Андреев продолжал думать о музыке в школе.
О новом проекте школа узнала на очередном построении. Коротко пересказав последнюю сводку Совинформбюро, Петр Николаевич объявил:
– В школе будет духовой оркестр. К семи вечера в учительскую приглашаю всех интересующихся музыкой; придет капельмейстер.
В семь вечера всем «интересующимся» места в учительской не хватило – некоторые сидели на подоконниках. Когда в дверях появились директор и с ним высокий, худой, в темносиней полувоенной форме пожилой мужчина в очках, неизбежный при большом скоплении праздной пацанвы галдеж мгновенно стих и десятки пар любопытных глаз, без внимания пропустив хорошо знакомую фигуру директора, нацелились на незнакомца.
– Михаил Михайлович Леонтьев, – представил гостя директор, а гость навстречу школьникам слегка склонил свое длинное тощее тело («похож на циркуль», – решил сидевший на подоконнике Вася Дорошкин).
Наверно, в ту минуту будущий наставник школьных «духовиков» и был окрещен «Михалкой», – под этим именем он на долгие годы займет место в благодарной памяти нескольких поколений школьных музыкантов…
– Михаил Михайлович – профессиональный музыкант, дирижер; участвовал в боях под Москвой, был ранен… – директор говорил неинтересно, как будто читал холодный чиновничий документ, – он еще плохо знал Леонтьева и, видимо, опасался неосторожных слов.
– В городе, ваша честь, никто не знал, как Петр Николаевич нашел Леонтьева и где достал духовые инструменты. Рассказывали, будто однажды на нашем вокзале остановился воинский эшелон, который вез на восток пленных немцев. Среди них был и музыкальный взвод, и пока эшелон стоял, Петр Николаевич с разрешения охраны за несколько ведер картошки успел выменять у немцев все трубы. Рассказывали еще, что по поводу той сделки Андреева вызывали в горком партии, правда, «дело» там оставили без «оргвыводов».
Судья полистал папку.
– Документы не опровергают этих фактов.
Представив капельмейстера, директор, «чтобы не мешать знакомству», ушел, а Леонтьев встал из-за стола и, неторопливо пробежав глазами по присмиревшей аудитории, сказал (его ясный низкий голос ребятам сразу понравился):
– Я охотно возьму в оркестр всех, у кого окажется музыкальный слух.
Сидевшие за партами заёрзали. Никто из них не знал, что такое музыкальный слух, но каждому было бы обидно обнаружить в себе его отсутствие.
– К проверке слуха мы сейчас и приступим, – продолжал капельмейстер. – Это для вас не самый трудный экзамен, но выдержать его будущим оркестрантам надо обязательно. Сейчас все ступайте в коридор, ко мне будете входить по одному.
Дорошкин для проверки слуха вошел в учительскую одним из последних. Михаил Михайлович сидел за стареньким черным пианино.
Экзамен оказался простым: «Михалка» нажимал клавишу пианино, а Вася, прослушав ноту, должен был ее спеть. Потом Леонтьев нажимал другую, затем еще одну клавишу, в заключение сыграл небольшую музыкальную фразу, которую Вася, как и все предыдущие ноты, спел безошибочно и с удовольствием.
Маэстро пожал вспотевшую ладошку Дорошкина:
– У тебя, Вася, абсолютный музыкальный слух; природа одаривает им только избранных!
Дорошкин тогда еще не знал, кто такие избранные, но, догадавшись о похвальном смысле слова, обрадовался и даже на минуту загордился.
3.
Для оркестра во дворе школы отремонтировали бывший небольшой склад. Поставили там парты, на одну стену повесили обычную черную доску, на другой укрепили длинную вешалку – для инструментов.
На первое занятие (вечером, после уроков) пришли все, кто сдал экзамен по музыкальному слуху, – человек двадцать. К этому дню, как и вся школа, ребята уже перешли на зимнюю форму одежды – надели довоенные фланелевые рубашки, курточки выросших из них старших братьев, старенькие свитера, на ногах у многих были ботинки с двумя парами носков. Леонтьев пришел в белой сорочке, темном костюме и больших белых валенках – серое небо в тот день впервые над городом потрусило снегом.
Все чинно уселись за парты и стали нетерпеливо ждать, когда «Михалка» раздаст инструменты («кстати, где он их прячет?») и покажет, что и как там надо нажимать. Но Леонтьев занятие начал с переклички, и только прочитав в своем списке последнюю фамилию, только посмотрев в лицо каждому новому воспитаннику и сделав в тетради понятные только ему пометки, капельмейстер, наконец, заговорил об инструментах.
– Знаете ли вы, – спросил он, – как называются инструменты, на которых играют, как вы говорите, «духачи»? Мне, между прочим, больше нравится «артисты духового оркестра» – конечно, если речь идет о профессионалах.
Ребята кое-что знали об инструментах – в шахтах случались аварии и погибших шахтеров хоронили с духовой музыкой.
– Трубы… барабаны…
– Тарелки!
На тарелках исчерпав знания предмета, аудитория скромно замолкла.
«Михалка» поднялся со стула.
– Добавляйте: корнеты, – на левой ладони капельмейстер загнул мизинец, – альты, – загнул он еще один палец и вдруг посыпал горохом: – баритоны, теноры, басы, кларнеты большие, кларнеты малые, флейты альтовые, флейты басовые, пикколо-флейты, валторны, тромбоны, саксофоны… В духовом оркестре, если это большой оркестр, может быть свыше пятидесяти исполнителей!..
