– Мне кажется, ты слишком требователен к себе. Так и должно быть в творчестве: будь то натюрморт, пейзаж, портрет, да любой жанр живописи, зритель должен видеть тебя, отличать твою кисть от кисти любого другого художника. Это должна быть твоя правда, твоё индивидуальное решение, и ничьё иное, а люди, желающие увековечить себя на портрете, пусть сами разбираются со своим внутренним миром…
– Мне претит такой простой подход к тому, что я творю, это не ремесло, это искусство, результат которого может быть непредсказуем. Если я понимаю, что мой интеллект и художественные приёмы ещё недостаточно высоки для такого жанра живописи как портрет, то я не должен за него браться, а то, что я делал портреты в пору моей незрелости, вполне объяснимо именно отсутствием осмысления себя и своего места в искусстве. Портрет должен вызывать эмоции, глядя на него, должно вырабатываться отношение к человеку, изображённому на полотне, а не умиротворённое созерцание или, того хуже, плохо скрываемый зевок.
– Ну, ты знаешь истину: сколько людей, столько и мнений. На всех угодить нельзя, и не надо это пытаться сделать. Не хочешь же ты сказать, что тебя прельщает судьба полотна Репина, на котором Иван Грозный убивает своего сына! Ты такой реакции хочешь? Не забывай, что среди нас много, мягко выражаясь, неадекватных людей. и их эмоции – совсем не показатель подлинности чувств человека, изображённого на картине. Вот я тебе сейчас прочитаю одну зарисовку, нет, нет, не моего сочинения. Называется эта зарисовочка «Шляпка», ну а ты мне скажи, какие эмоции она у тебя вызывает.
«Прыжок был потрясающий – я возникла из неизвестности перед равнодушным, холодным, стеклянным взглядом электропоезда.
Я хотела этого театрального эффекта, как штриха мозаики в калейдоскопе впечатлений, для того чтобы наполнить свой мир мелочами, каждая из которых, рисуя единую картину, была бы яркой и незабываемой. Но где же моя голова? Ощущепие не из приятных: голова отделилась от тела и куда-то отлетела, а вместе с ней и умение здраво мыслить, хотя в этой своей способности я сомневалась всегда. И ещё я ощущаю, как жутко мне мала эта новенькая шляпка, которую я купила два дня назад в ГУМе. Но если бы я купила её на размер больше, она слетела бы с головы при великолепном прыжке, и мой тщательный подбор костюма – от нижнего белья до шляпки, всё в тон, всё в гармонии – мог кардинально нарушиться. И это бы меня очень расстроило. Так как, если вдруг я потеряю своё мироощущение, а мне придётся лежать обнажённой, и я уже не смогу на себе ничего поправить, тогда вот шляпка и будет тем акцентом, по которому можно делать заключение о том, какая женщина перед вами, а при наличии шляпки даже допустимо отсутствие нижнего белья. Она одна может указать на вкус, благородство и интеллект любой незнакомки. И ещё – тот факт, что я ощущаю эти обволакивающие тиски моей шляпки, подтверждают интересную теорию о том, что можно чувствовать часть себя и на расстоянии, будь то палец, нога или даже голова. По тоннелю промчался поезд – как интересно, от головы идёт импульс: я получила его с гримасой отвращения на лице от смрада грязных носков, наверно, голова лежит очень близко к платформе, так как коэффициент моего рвотного рефлекса очень велик.
И, несмотря на то, что я определённо скучаю по своей пропавшей голове, я ей благодарна за то, что сейчас она от меня ещё достаточно далеко: платье, в случае естественной реакции головы на гнусные запахи, останется чистым. Аромат духов „Шанель Шанс“, пришедший от девушки, простучавшей каблучками по платформе, щедро окутал мою голову и шляпку романтичным эфирным облаком и на некоторое время подарил иллюзию торжества благородного благоухания.
Оказывается, я здесь не одна – нога упирается в чьё-то тело. Мои руки через кружевные перчатки соприкасаются с мужскими бицепсами. Интересно, он давно здесь, только бы не заметил, что я сейчас не совсем в форме, может, ему отнюдь не симпатичны женщины без головы. Может, он снит, ведь обидно – вовсе не реагирует на моё присутствие, даже глаза не открыл хотя бы из любопытства. Я поняла: боится, наверное, что попрошу помощи, так нет же, дудки. У меня правда была к нему одна просьба, но раз он такой бука, я и сама справлюсь – я найду свою голову. И я не ошибусь, так как только моя голова ценит и умеет носить так органично дополняющую её шляпку, а потом можешь меня умолять на коленях, я не позволю тебе приблизиться ко мне даже на расстояние вытянутой руки.
Эти крысы, снующие вдоль моего тела, как они меня раздражают. Но не хотят же они меня съесть, в самом деле. Что за неразборчивое чревоугодие! Никакой эстетики. Ладно, главное, я уверена, что моя голова цела и не разбилась ни обо что твёрдое на этих рельсах или шпалах, иначе, наверное, я не так реагировала бы на размер моей шляпки.
Если эта тварь справа – жирная крыса – откусит мне палец, пропадёт вся красота, которой я добивалась во всём, бегая по магазинам, подбирая свой умопомрачительный наряд. Кружевные перчатки на руках меня не спасут. Если бы я знала, то захватила бы крысиного яду в театральной сумочке. Боже мой, кто это такой огромный – его шаги отдаются во всём моём теле. О, нет, крысы не бывают таких размеров, даже любой диггер это подтвердит. Где же моя голова? С её помощью я могла бы лучше его рассмотреть. Лёгкая, приятная музыка полилась неведомо откуда.
„Вы мне нравитесь“.
Неужели эта фраза относится ко мне? И кто так бесцеремонно поднимает меня? Мне было удобно, я ждала, когда найдут мою голову – вот, собственно, и всё, что мне было необходимо сейчас.
Я вас правильно поняла? Вам что, нравятся такие, как я, у которых отсутствует голова? Хотя – нет, мне не интересны ваши симпатии, кто бы вы ни были. Моё платье под цвет кружевных шёлковых чулок может помяться, если вы будете меня таскать туда-сюда. И не дай вам бог куда-нибудь меня унести: ведь меня могут не найти, и я никогда больше не воссоединюсь с моей головой, а я решительно не хочу навсегда с ней расстаться, не ощутив себя снова прекрасной и желанной! Положите меня на место, мерзкое животное.
Музыка зазвучала с большей силой, и я уже кружусь в вальсе – меня держат чьи-то лапы, и моё тело в неприкрытых местах соприкасается с шерстью. О, если бы только моя голова была на месте, её возмущению и отвращению не было бы предела. Кто это меня щиплет за бока и ягодицы и шипит подобно змее: „О, тебе оказывают великую честь. Тебя ведёт в танце крысиный король“. А вы, оказывается, ревнуете, крысиные невесты, сегодня правлю балом я, потому что я необыкновенная – я без головы, и это положительно сейчас отличает меня от многих, и от вас в том числе: полное отсутствие разумных мыслей для подавления инстинктов и рефлексов, ха, в этом даже что-то есть. Я смогу вжиться в образ королевы крыс. И почему это не случилось со мной раньше? Эй, поосторожнее, мне больно падать – всё здесь такое грубое и твёрдое.
Куда же вы? Даже такую добычу, как я, бросили, эх, вы, а ещё король называетесь, хоть и крысиный. Я уж возомнила, что здесь, в этой сырости и мраке, могут жить настоящие рыцари, познавшие лишения и закалившиеся в них, которые не бросают своих дам посередине танца на произвол судьбы. Всё как всегда и везде!
„Вот оно“!
Это они о ком? Я же не „оно“. Я – она.
„Вот оно – тело“!
Фу, я даже испугалась. Превратиться в „оно“ в такой ответственный момент – это уж слишком.
Люди приближаются; если бы не моя голова в их руках, я бы убежала с крысиным королём, хотя – нет, он же оказался трусом, и к тому же я была ему нужна только без головы. Извращенец. Если бы не этот вопиющий факт, то здесь вполне можно было бы жить. Но ведь они не захотят меня знать, если моя голова будет при мне, я им нужна без неё, а я не могу без головы и шляпки на ней. Ах, как всё прозаично, даже здесь я не получила праздника, а идея была очень не дурна, ведь хочется не абы как, а чтобы всё было красиво».
– Ну, насколько я понял, писала женщина слегка экзальтированная, склонная к суициду, максималистка.
– Мне не нужен разбор автора. Мне нужны эмоции от услышанного.
– Эмоции? Если коротко, то чувство омерзения от пошлости и косности. Хочется вымыться, одеться, как она, во всё самое лучшее, гармоничное и искать среду, где будет красота и взаимопонимание.
– И любовь?
– Да, и любовь. А кто это написал?
– Наша Алла.
– А почему столько пессимизма?
– От неразделённой любви. Марсель задумчиво замолчал.
– Надеюсь, не ко мне.
– Как раз к тебе.
– Но это было так давно. Я думал, она успокоилась.
– Школьная любовь, тем более первая, она самая незабываемая.
– Но нельзя же так зацикливаться. Хоть бы ты её взял на поруки.
– Она всегда под моим присмотром, мы же с ней работаем вместе, не забывай.
– Я не догадывался, что всё так серьёзно. И теперь её зарисовка мне не кажется такой уж отвлечённо безобидной. Может, мне не ехать?
– Наоборот. Не беспокойся, я за ней присмотрю.
