– Хоть с кем, хоть с калбитенками вонючими дружи, но только не с немцем, и не смей ходить к ним домой!.. Из-за тебя на меня уже в правлении косо смотрят, а особист как узнал так прямо и сказал: ты бы повлиял на сына… Ты, что же все мне тут обосрать хочешь, меня ж теперь из-за тебя могут не выдвинуть!..
Куда его могут не выдвинуть, отец не пояснял, ибо и сам уже точно не представлял, но продолжал непоколебимо верить, что рано или поздно его куда-нибудь обязательно выдвинут. Но для этого надо, чтобы у него и анкета была чистая, и со стороны семьи никаких подвохов. А о подвохах Илья знал не понаслышке. Сколько выдвиженцев не проходили на вышестоящие должности именно по линии КГБ. Например, одного молодого, успешного, перспективного бригадира выходца с Украины не утвердили на должность заместителя директора совхоза, только потому, что он в детстве проживал на оккупированной территории. А сколько кандидатов на выдвижение «зарубали» именно из-за неладов в семье. Но у Ильи Черноусова все чисто, до Горбылихи немцы не дошли, и потому он на оккупированной территории никогда не жил, под судом не был, не привлекался, родственники тоже… Не хватало чтобы теперь чтобы из-за младшего сына как-то погореть. Нет, надо эту «связь с фашизмом» прикончить…
Зинаида напротив, дружбу сына с Яковом приветствовала и мужу противоречила:
– Пусть дружат, хороший мальчишка, аккуратный такой, вежливый. Если приглашает пусть и к ним в дом ходит. Я сама у них два раза была… Внутри у них как во дворце каком, так уж в их квартере хорошо да удобно устроено. И телевизор у них лучше нашего кажет, и забор на палисаднике всегда как новый, аж блестит…
– Нечего нам у немчуры учиться. Мы их били, значит не мы у них, а они у нас должны, – огрызался, слыша такие слова жены Илья.
– Кто это мы… ты, что ли бил? Когда война была, ты еще в школу ходил. И кто тебе мог про то, как били рассказать? Отец твой на войне тоже не пошел, в милицию пристроился, а мой был. Вот у него надо было спрашивать, есть ли чему нам у немцев учиться, или нет. А уж не спросишь, он после фронту и восьми лет не прожил. А пока жив был, ни слова плохого про немцев не говорил, хоть оне его всего и изранили. Помню только один раз, когда в клуб фильм какой-то про партизан привезли, он посмотрел и потом отплеваться не мог. Я его и спроси, что ему там не понравилось. А он и говорит с оглядкой, вранье все, не могло такого быть. Там партизаны громят какую-то немецкую часть, да не тыловиков, а с фронта снятую. Говорит, с настоящими фронтовиками никакие партизаны никогда не сладят. Когда против партизан немцы фронтовиков посылали, те партизаны не о войне думали, а как бы подальше в лес убежать да спрятаться. И вообще, он говорил, кто на передовой больше года воевал, хоть наши, хоть немцы – против таких никакой, ни партизан, ни тыловик в бою не выстоит, – не давала мужу спуску Зинаида.
Сыновья обычно в перебранках родителей участия не принимали, но прислушивались. Старшие братья не принимали сторону, ни отца, ни матери. Они не хотели жить ни здесь, ни в Горбылихе, оба втайне мечтали закончить техникум, и вообще уехать с сельской местности. Витька, всегда держал сторону матери, и не только потому, что отец не одобрял его дружбу с Яшкой Шолем. Зинаида, как это часто бывает, несколько больше чем старших любила младшего сына. А более высокая школьная успеваемость Виктора позволяла ей лелеять надежду, что младший сможет поступить не в техникум, а в институт. Старшие братья этого не могли не замечать, потому нет-нет высказывали естественную «ревность»:
– Ты мамкин любимчик… тебе все самое лучшее…
Витька инстинктивно тянулся к матери в поисках защиты и ее мнение в спорах с отцом принимал как единственно верное, как и все ее житейские постулаты, в том числе и то, что в Горбылихе значительно лучше, чем на Целине. Со временем он также как и мать уверовал, что отсюда надо уезжать, возвращаться в родную деревню. Единственно, что ему было жаль здесь терять, так это друга, Якова Шоля. Казалось, они совсем друг на друга не похожи эти двое мальчишек: бесхитростно-честный Яшка, и в значительной степени себе на уме Витька. Тем не менее, они, казалось, и дня не могли прожить друг без друга. Витька иногда в сердцах, например, выговаривал Якову:
– Ну, Яшка, ну и лопух же ты… Зачем училке признался, что параграф не выучил? Я вот тоже не выучил, но смолчал, а меня и не спросили…
– Но, как же я мог, она же спросила, все ли приготовили урок, – простодушно лупал своими честными глазами сын кузнеца.
Бывая в доме друга, Витька восхищался не столько чистотой и особой аккуратностью их домашнего убранства, сколько тому, как то жилище было благоустроено и удобно для жизни, особенно в сравнении с такими же стандартными квартирами прочих целинников. Обычно слив водопроводной воды зимой в тех квартирах замерзал, и потому почти повсеместно под раковины приходилось ставить ведра и выносить помои вручную. Шоль-старший сумел сделать утепленный слив, который не замерзал даже в сорокоградусные морозы. Обычную стандартную печку-голландку, он так искусно выложил цветной плиткой, что она смотрелась как покрытая изразцами, напоминая произведения искусства. Полы у Шолей всегда блестели, оконные рамы в самые лютые холода никогда не «сифонили», и телевизор действительно показывал лучше всех в поселке. Много чего понравилось Витьке у Шолей, и потому домашние вопли отца, что у «фашистов учиться нечему»… Конечно, он не считал друга и его семью фашистами, более того с детства в его сознании засела мысль противоположная отцовскому «лозунгу»: уж если у кого и учиться, в первую очередь бытовому обустройству, так это только у немцев.
Впрочем, не все немцы в поселке оказались такие как семья Шолей. Некоторые не то обрусевали, не то осовечивались так, что глушили водку и самогон наравне с последними русскими забулдыгами. Среди немок случались и «девицы легкого поведения». Особой известностью на весь совхоз пользовалась некая Эля Фишер. Ей частенько приходили «выдирать косы» обозленные на нее женщины и девушки, а ее собственная бабка, за всю свою жизнь, так и не научившаяся правильно складывать русские выражения, в разговорах с другими старухами иногда не сдерживалась и в сердцах «характеризовала» свою внучку:
– Наш Элька плять!.. У нее всегда п… полный х…
Но чего среди немцев не наблюдалось, ни среди мужчин, ни среди женщин, среди них совсем не было лодырей и хулиганов. Они все без исключения отличались трудолюбием и дисциплинированностью, даже пьяницы и распутницы. Среди русских и других славян по степени трудолюбия имелось три естественные ипостаси: лентяи, «середняки» и трудяги. Явно превалировали «середняки», а среди лодырей наблюдался определенный процент хулиганского и даже откровенно уголовного элемента. Последние жили по принципу: на меня где сядешь, там и слезешь. С такими особенно мучались бригадиры. Даже такой рьяный мордобойца как Илья Черноусов побаивался их трогать, они были горазды делать подлянки в отместку, а отдельные вполне могли и «пришить бугра». А вот среди казахов вообще не имелось работяг. Правда, откровенных лентяев тоже не наблюдалось, как и приблатненных. Но работа в совхозе в основном была не их работа, к ней у потомственных степняков не лежала душа. Если пастухами они еще могли быть неплохими то, что касается основной специализации совхоза, производства зерна, в этом дели они являлись, как правило, никудышными пахарями, сеятелями и уборщиками урожая.
Толчком, подвигшим Зинаиду к принятию окончательного решения перебираться на родину стала совокупность двух событий. Сначала уже в зиму 1967 года сильно заболел младший Витька, простудился и слег. В Горбылихе простуды обычно лечили посредством русской печки-лежанки, которые имелись в каждой избе. Больной отлеживался на этой печки и еще отпаивался чаем с малиновым вареньем. Здесь не имелось такой печки, да и те банки варенья, которые присылала бабушка, к тому времени уже были съедены. Медленно поправлялся Витька в плохо держащем тепло щитосборном домике. Иногда температура у него поднималась до 40 градусов. Днем ее сбивали лекарствами, а ночью она поднималась вновь. Зинаида постоянно отпрашивалась с работы, дневала и ночевала у постели любимого сына. Лишь через месяц, осунувшийся и похудевший Витька, пошел на поправку.
– Была бы здесь наша печка… – сколько раз за время болезни сына слышал Илья эти причитания жены, что уж и реагировать на них перестал.
Едва оклемался сын, пришла телеграмма, мать Зинаиды заболела и попала в райбольницу и тоже в тяжелом состоянии. Зинаида срочно взяла отпуск, поехала на родину. Там она забрала из больницы мать, привезла домой выходила… и поняла – мать одна уже жить не сможет. Если рядом не будет родного человека, то еще одну зиму точно не переживет. Да и за домом постоянный догляд нужен, как мужской, так и женский. В общем, ехала назад Зинаида уже с твердым решением: уезжать с Целины на родину, пока мать жива и есть где жить.
