Там он сидит, тихо подвывая: за что, Господи?
Младшенький, старшенький, матушка, герцогиня, Форцепс, Вор, Мэгги… Ты стареешь, Варфоломей! Плечи ломит под бременем власти… Ты устал. Ты всего лишь устал, Варфоломей! С кем не бывает… Кто за тебя потянет все это? Чья десница удержит такую державу?..
И Варфоломей окинул ее взглядом – и не хватило взгляда. Она была вечна и бесконечна, от Эй до Зет…
…Когда мир уже сотворен, и твердь создана, и хлябь, и небо, и звезды, и засеяны травы, и выращены деревья, и выпущены в воды рыбы, а в леса – звери, а в небеса – птицы, а в травеса – жучки и паучки… когда не упущен и гад, и комар, и таракан… когда впущен в этот мир и человек, когда он прожил уже и золотое младенчество, и бронзовую юность, и железную зрелость… когда он все что мог уже слепил, нарисовал, спел и написал… когда он отпахал и отвоевал, возвысил героев и низверг тиранов… когда этот мир наконец закончен к сегодняшнему и никакому другому дню… когда, стройные, гренадерские, грудь в грудь, плечо к плечу, скрипя кожей, посверкивая свежим золотом, выстроятся на полках все тома Энциклопедии в единственно возможном порядке – по алфавиту, от А до Я… не кто другой, как Варфоломей, принимает этот парад.
Как генералиссимус, как крестьянин, как Творец, а если и не как Творец, то как бы с ним под ручку. Ходят они вдвоем, только вдвоем друг друга и понимая. Ходят и поглядывают хозяйским глазом: каков Дом! Там щепочку подберут, там планочку укрепят… там мушку пропущенную в полет запустят, там травку забытую посеют… Варфоломей гордится своей близостью к Творцу и Творению: какая стройность, какая мощь! – вот его чувство от выстроенности томов. Творец усмехается про себя: эк человек… это же надо так все перемешать, в такую кучу одну свалить: цветок, солдат, камушек, редкая тропическая болезнь, балерина, шакал, гайка… Фемида, Франция, фа, фазан… Что за монумент тщеславию – Энциклопедия! Какой практик не рассмеется, глядя на этот жадный, беспорядочный ворох, именуемый человеческим знанием? А Творец ко всему еще и практик.
Но и Варфоломей хоть и король всего лишь, а тоже – практик.
Кот, замок, вор, автокран, пирог, коляска, каска, скальпель, нога, прическа, ухо в мешочке, топор, колокольчик, хирург, шуба, волк, елка, бинт, саквояж, бочка с медом… На что же все это похоже?
И Варфоломей вспомнил отеческую снисходительность Творца, когда прогуливался с ним об ручку, вдоль равняющегося на грудь четвертого человека гвардейского энциклопедического полка… как Тот не одернул его, не осадил… И усмехнулся над собой Варфоломей, и что-то будто понял в который раз.
Варфоломей был изобретатель! Он извлек потайную шкатулочку, где хранил, не столько от других сколько от себя, некоторое количество памятных сокровенных вещиц, и извлек оттуда две треуголочки (сувенир с острова Св. Елены). Одну надел на указательный палец левой руки, другую – на правый (справа Павел, слева Наполеон). И стал разыгрывать – свою, альтернативную историю.
Аудиенция – состоялась!
В ней русские заговорщики не убили своего недооцененного императора, и тот заключил альянс с Наполеоном, в результате которого французы с русскими не воевали, русские не сожгли Москву, а захватили Индию, и любимый одноглазый Нельсон не погиб, а разбил в прах одноглазого Кутузова, отвоевав Индию для Британии… Мечты, мечты!
Как профессиональный энциклопедист, он не мог повернуть историю вспять, как это постоянно делают русские, пытаясь догнать историю. Его раздражало только это расхожее мнение, что «Британника» написана вслед за французами, хотя Дидро с д’Аламбером все же уважал.
Нет, «только детские книги писать!» – откуда это?
Детская энциклопедия манила его! Тут бы ему было больше простора, что выкидывать, а что и вставить… может даже, удалось бы внедрить проект игры в альтернативную историю под предлогом более легкого усвоения истории реальной. А кто сказал, что история вообще наука, что отражает хоть какую реальность, когда любая эпоха, любой режим переписывает ее как хочет!
Мечты увели его далеко, а Париж – вот он! перед глазами его серые крыши. Дождь. Но до лондонского далеко ему!
Далеко и Варфоломею… Он все еще был у себя наверху, в воображаемом замке. «Папа! папа!» – звали его как бы издалека дети.
Он со вздохом вернул треуголочки на место.
Перестал сердиться Варфоломей, но спускаться к семье уже не было сил.
Придвинул к себе чистый лист бумаги.
Интересно, на каком-нибудь языке слово родина начинается с буквы А? На всех известных ему языках – нет, зато во всех знакомых ему азбуках она первая. А с чего начинается книжка?
С обложки!
Вот сейчас сидит Варфоломей, рисует и смеется.
Заставку к букве А. Для будущей детской «Британники».
Кто за рисунком углядит, на каком языке он нарисован?
Посредине листа – большая, толстоногая, прочно стоящая, как пирамида, – А.
В левом верхнем углу от А парят рядышком аэростат и автомобиль; прямо под ними – араб в бедуинском одеянии целится с колена из винтовки, привязав своего осла к некоему орнаменту, на веточке которого уселся орел; целится араб в серну, что в страхе убегает от него по другую сторону А; на вершине буквы уселся некий удод; к левой боковине прислонился локтем Арлекин; алебарды, пики, боевые топоры – целый арсенал – прислонены к правой боковине буквы; в замкнутом треугольничке буквы А паук сплел свою паутину; серна боится бедуина и убегает, а рядом с ней страус и овца – совсем его не боятся и пасутся себе; Арлекин смотрит через буквы на гору оружия и будто улыбается: что, мол, за хлам… в ногах буквы – якорь, луковица, подкова…
Какое-то, однако, возникло неравновесие…
Кто-то скребся и дышал за дверью. Неужто Мэгги? Варфоломей приник ухом к двери: никого.
Он отворил ее, стараясь не щелкнуть замком… и в комнату скользнул белый кот.
Варфоломей вздохнул с облегчением и разочарованием. Взглянул на лист: кажется, хорошо!
Орел перевешивал слева.
И Варфоломей подвесил справа, на такой же веточке —
АБАЖУР.
Экстренный вызов
(Dooms Day)
В конце предложения ставится точка.
Правило правописанияПроснувшись, Урбино понял, что уже сегодня. Он бесстрашно взглянул на кнопку.
Насколько грубо она была вмазана в стену, настолько аккуратной была сама. Белая, но с легкой желтизной, как бильярдный шар. Он ласково обвел ее пальцем, но опять же не нажал, а стал разглядывать свою руку: ничего, кроме сравнения ее с осенним листом, в голову не приходило. Не есть ли банальность окончательная точность?
Машинально пробормотал: «Господи, помилуй!» – и Он тут же помиловал: напомнил о том, что надо встать с левой ноги и хоть как-то заправить кровать («чтобы хоть как-то сопротивляться дню», – так научил его когда-то случайный монах). «Выходит, и монах был неслучайный, – вяло подумал Урбино. – Зачем же мне тогда сопротивляться сему дню, если уже сегодня?» Он еще раз с любопытством взглянул на кнопку: она была на прежнем месте. «В неожиданной точке сосредоточила меня Судьба» – это была уже и не мысль, а так. Он выглянул в свое тюремное окошко – в его раму как раз вплыло облачко, повторив фотографию неба Трои. «Это уже старческое: узревать подобие в каждом подобии», – усмехнулся Урбино живой половиной лица.
Сегодня должен был явиться тот журналист с расшифровкой беседы. Завтра или сегодня?
Не вызывается ли и он нажатием кнопки? – Урбино еще раз усмехнулся остаткам своего творческого воображения. Чего только он не навоображал себе за эти два дня ожидания, то есть страха? Уж не говоря о том, что этот прыщавый юноша и есть на самом деле тот же самый бес, искусивший его в юности фотографией из будущего.
Ладно, пусть это паническое старческое преувеличение, но эти два хама в спецовках, без слов отодвинувших сначала его, а потом кровать, расковырявших стену, вытянувших из нее какие-то жилы, поколдовавших над коробочкой и утопивших все свои секреты под слоем цемента так, что только эта кнопка и осталась… Одно можно сказать: действовали они слаженно, явно не впервой, еще заставили и бумажку подписать: мол, работа выполнена и претензий нет. Какие тут претензии, когда ему и рта не дали раскрыть?
Под чем же он подписался и на что согласился? Не иначе как на приход того же корреспондента… Чему же теперь удивляться?
И он снова усмехнулся этим вялым толчкам былого воображения… Подумать только, он, мучаясь бессонницей, даже представил себе, что от нажатия кнопки произойдет конец света и что именно его некто (тот же бес) выбрал для этой ответственности и вины.
Почему-то вспомнился толстый азиатский мальчик, из поезда, вышедший в растерянности из туалета. «Вы не знаете, как тут смыть?» «Нажми кнопку». Добрая улыбка еще бродила по его лицу, когда он это вспомнил. «Только не пугайся», – сказал он тогда мальчику. Кнопка была в точь такая. Смыв происходил с устрашающим звуком.
