Как-то сама собой родилась и укрепилась традиция: дни рождения отмечать вместе. Благо, что 1 и 2 мая всегда были выходными днями. Мы и студентками приезжали друг к другу в гости, а когда закончили институты и стали работать, старались поддерживать нашу традицию. Иногда это были единственные два дня в году, когда мы встречались, но, как говорила Женька, «дело не в интенсивности общения».
Тот памятный Первомай не был исключением – наше двадцатипятилетие я ехала отмечать в Минск. Женька предупредила по телефону, что меня ждет сюрприз, но какой именно, естественно, не сообщила.
Сюрприз открыл мне дверь. Высокий темноволосый молодой человек, из-за плеча которого едва виднелась моя миниатюрная подруга. Не помню точно, как я прореагировала на Сережу в тот первый раз. Скорее всего, была просто немного смущена внезапностью его появления в нашей с Женькой жизни. Для нее-то, конечно, никакой внезапности не было, а мне стало немножко тревожно, одиноко. Вернее, чуть более одиноко, чем всегда.
«Вот моя красавица-подруга», – объявила Женька, и на ее лице появилось обычное для таких случаев выражение. Мне иногда казалось, что она демонстрирует меня своим друзьям и моим новым знакомым как собственное изобретение или открытие… Не знаю, но вид у нее при этом был очень гордый. И еще она всегда считала нужным добавить с великолепным прононсом: «Банк „Креди Лионнэ“».
Я действительно работала в Ленинградском филиале банка «Лионский кредит», но особой гордости по этому поводу не ощущала. Мне, отличнице, окончившей факультет переводчиков иняза с красным дипломом, но не сумевшей при этом как-то проявить себя ни на профессиональном, ни на каком-то ином поприще, не казалось великим достижением то, что я работала личным секретарем директора филиала пусть даже одного из старейших банков Европы. Я и сейчас училась, постигая абсолютно чуждую мне экономику, хотя понимала, что по-настоящему в моей карьере пригодится все та же пресловутая способность к языкам. Я их, слава Богу, выучила аж четыре. Вот и секретарствовала – устно и письменно – на английском, французском, немецком и итальянском. По-русски я на работе только думала и писала письма Женьке, если выпадала минутка.
Я протянула Сереже руку и сказала: «Вообще-то я Анна, но дома и Женька меня зовут Асей». Он улыбнулся в ответ, осторожненько пожал мне руку и сказал в тон: «Я доктор Градов. Но и на работе, и Женька меня зовут Сережей. А ты действительно красавица».
Он работал в отделении детской реанимации, жених моей подруги доктор Градов. Я узнала об этом чуть позже, за столом. И почему-то именно этот факт окончательно примирил меня с появлением Сережи в нашей с Женькой жизни…
Почему нашей? Потому что с самого детства я привыкла к тому, что моя и Женькина биографии развиваются параллельно. Мы даже болели одними и теми же болезнями! Теперь мне предстояло самое трудное – привыкнуть к тому, что параллельные прямые плавно перейдут в перпендикулярные.
Да, мне было очень грустно в тот мой приезд. Я смеялась Женькиным шуткам, что-то рассказывала о своем житье-бытье, забавляла их с Сережей парадоксами французского менталитета, с которыми мне приходилось сталкиваться каждый день, и которому я не переставала удивляться.
И все же…
То, что они смотрели на меня с одной стороны стола, а я сидела по другую (а ведь в начале вечера чинно рассаживались с трех сторон!), то, что Женька, видимо, инстинктивно, то приобнимала Сережу за плечи, то касалась его руки, а он, так же бессознательно, брал ее руку в свою, было и чудесно и… невыносимо.
Наверное, я слишком привыкла, что очень долго в личной жизни и у меня, и у Женьки не происходило ничего значительного, вернее настоящего.
У нее всегда было много поклонников, а меня, прекрасную, сильный пол почему-то избегал. Причем началось это еще в институте. Один раз я даже стала «Мисс переводческого факультета», но ухажеров у меня от этого не прибавилось. Шустрые коренастые девчонки из предместий, мои однокурсницы, одна за другой прямиком из общежития выскакивали замуж; как правило, с толком, с чувством, с расстановкой выходили замуж и рафинированные «домашние ленинградки»… А я сидела в библиотеке, а чаще – дома и писала подруге Женьке письма, в которых вопросительных знаков было куда больше, чем восклицательных.
Устройство по отцовской протекции в «Креди Лионнэ» мало что изменило в моей личной жизни. Вероятно потому, что большинство моих коллег были безнадежно женатые французы. Нет, мне говорили комплименты, приглашали танцевать, почтительно провожали к дому, потом, когда я купила машину, до машины… Но редкий смельчак решался назначить мне свидание или просто пригласить в ресторан. И правильно, потому что чаще всего я отказывалась хотя бы потому, что никогда не видела себя замужем за иностранцем. Со своим любимым я должна говорить на родном языке – при переводе многое теряется…
Я не феминистка, не синий чулок, не закомплексованная старая дева, но что-то во мне, конечно, долгое время было не то. «Ты слишком много читаешь, – безапелляционно заявляла Женька в ответ на мои стенания. – В результате у тебя слишком умное лицо. Знаешь, многие мужчины воспринимают это как вызов и комплексуют. А потом добавляла: Да потеряй ты голову хоть раз! Наделай глупостей! Все сразу поймут, что ты живая, что ты не снишься…»
Правда, так лихо поучая меня, Женька вовсе не считала себя примером для подражания. Прямо скажем, не очень везло и ей.
Профессия – а она после окончания радиотехнического института работала в рекламном отделе выставочного центра – предполагала очень широкой круг знакомств. 85 % мужчин, с которыми ей приходилось общаться по долгу службы, попадали в эпицентр ее обаяния, напрочь забывая об очень важных вещах – цели визита, например, или своем семейном положении. Иногда она действительно «делала глупости», впрочем, не слишком кручинясь при этом, потому что она-то действительно была очень живой. Не той резвушкой-хохотушкой, как в детстве, а новой – спокойной, энергичной, собранной, как ее обожаемый компьютер, и при этом – очень естественной и любезной. Самое удивительное – от природы веселая и остроумная Женька мало улыбалась. А ведь улыбка у Женьки такая светлая, такая нежная! Но – «для домашнего пользования».
Почему же мы, дожив до двадцати пяти лет, так ни разу и не вышли замуж?
Правда, меня однажды позвал замуж француз – представитель дирекции нашего банка. Попросив меня задержаться после работы, он весьма доходчиво объяснил мне, что моя внешность, манеры и даже возраст вполне соответствуют его вкусу, а его положение в обществе и банковский счет просто не могут не устроить меня. Во время объяснения мсье Пулен даже чуть-чуть волновался, перебирая в моих руках подаренные им фрезии. Все было очень симпатично, но необходимость грассировать всю оставшуюся жизнь меня в тот волнующий миг не прельстила. Равно как и сам элегантный месье Пулен с его четким пониманием жизни. Мне удалось не вызвать в нем праведного гнева, мягко (о, великий и могучий французский язык!) отказав ему, но удержаться от попытки уволить меня он все-таки не смог. К счастью, достаточно веской причины помимо моей черной неблагодарности для увольнения не нашлось, и его происки потерпели крах.
Работа на капиталистов отнимает у меня большую часть времени, а личной жизни без определенной свободы, как известно, не бывает.
Значит – не бывает…
* * *
Женька выходила замуж в октябре. В Минске стояло короткое бабье лето и, возвращаясь по залитым солнцам улицам домой из Загса, Женька радовалась: «Успели до дождей!»
Невеста была без фаты, в платье из серебристой ткани, но зато в роскошном белом пиджаке. Сиреневые, розовые и белые астры в ее руках были похожи на забавного разноцветного ежика – Женька держала их за самые головки.
Выскочив из такси, стали фотографироваться у дома Женькиных родителей. Сережа оторвал один из шариков с машины, Женька взяла его в руку и как-то особенно ласково улыбнулась мне. Она помахала мне рукой с шариком, и я поняла, что она вспомнила мою любимую детскую историю… и в этот миг щелкнул фотоаппарат.
У меня есть эта фотография. Если бы не облетевшие деревья, можно было бы подумать, что на дворе май.
После ее замужества наши встречи не стали реже. Чаще я приезжала в Минск: им с Сережей трудно было вырываться вдвоем. Я полюбила этот город – и зимой, и летом очень чистый, нешумный, малолюдный в сравнении с Питером. Молодожены водили меня по городу, показывали достопримечательности: Красный костел святых Симона и Елены, Троицкое предместье… Вечером, уже дома, произошел смешной инцидент.
– Ну что, запомнилось тебе что-нибудь, Ася? Целый день колесили… – спросил Сережа.
– Да я, наверное, уже не заблужусь в Минске. Все понравилось, хорошо у вас.
– А что особенно? – не унимался Сережа.
Не знаю, какого ответа он от меня ждал. Архитектурой Минск потрясти меня, как ни жаль, не смог.
