Тогда, анализируя происшедшее, Иванов подумал: «Повезло!» Но в приметы и лётные традиции с тех самых пор поверил окончательно. И всегда учил подчинённых: «Лётные традиции нужно соблюдать свято!»
2006
Я стоял у неприметного холмика за невысокой тронутой ржавчиной оградкой. Среди небогато украшенных могил деревенского кладбища эта выглядела более чем скромно. Над ней возвышался выкрашенный синим такой же скромный деревянный крест. На кресте табличка. На ней белой краской на чёрном фоне выведено: «Смирнова Анастасия Ивановна, Ракша А. М. и Ракша А. М.» И всё. Ни дат рождения, ни времени ухода из жизни, ни того, кем были усопшие…
В этой могиле упокоились мои тётушки. Мои добрые, хорошие старушки. Они приходились мне бабушками: Антонина Макаровна и Анна Макаровна были младшими сёстрами Льва Макаровича – моего родного деда, а Анастасия Ивановна, которую я называл просто тётя Тася, – дочерью старшей сестры Льва Макаровича, умершей во время Гражданской войны.
Последний раз я видел тётушек живыми давно. Как-то получилось так, что более тридцати лет я не был в благодатном краю лесов и полей, где неширокая речка неспешно несёт свои воды среди наполненных запахами полевых трав берегов к Медведице и дальше к Дону, – в краю сказок, оживающих длинными зимними вечерами в тёмных тётушкиных комнатах. Не был там, куда часто возвращался в снах.
Помню, мы, босоногие пацаны, бежали в поля смотреть, как пашут землю трактора, как громоздкие, похожие на динозавров комбайны собирают налитые солнцем спелые колосья пшеницы, и мы знали, что, когда вырастем, обязательно станем трактористами и комбайнёрами. Мы лазали по садам, устраивали набеги на колхозную бахчу, шли на конюшню смотреть на добрых лошадей, угощали их припасённым хлебом и арбузными корками. Так проходил день. Вечером на краю деревни встречали нагулявшихся за день коров. И каждое утро для нас поднималось новое солнце, каждый наступающий день нёс радость ещё неизведанного, и даже встреченная на дороге, ведущей к деревенскому кладбищу, похоронная процессия казалась нам праздником, потому что играла музыка и нам давали кутью – рисовую кашу с изюмом, которую мы очень любили. Смерть существовала за пределами детского понимания, где-то далеко за границами мечты.
Нам хотелось быстрее вырасти. Взрослая жизнь рисовалось сказочным рассветом, который открывает загадочный мир тому, кто честен и смел. И если бы кто-нибудь сказал нам тогда, что за той линией горизонта, к которой человек стремится всю свою жизнь, нет ничего, мы бы не поверили. Детям нужны сказки. Но сказки, как и жизнь, бывают разные. Бывают добрые, а бывают и не очень. Тётя Тася вечерами рассказывала мне их. Её сказки жили в настоящем времени. И в них главными героями всегда были мы с тётей Тасей. Она никогда не заканчивала начатую сказку, позволяя мне самому дофантазировать конец. При этом мы с ней играли в такую игру: «‘‘да’’ и ‘‘нет’’ не говорите, чёрного с белым не берите…» Только по прошествии многих лет я понял, насколько необходимой для начинающего познавать жизнь ребёнка была эта игра. Она учила мыслить образами, развивала логическое мышление. Самое главное, она научила меня мечтать. Эти качества очень пригодились в жизни и позволили начать писать книги. И интуиция почти никогда не подводила. Разве только в любви… Так и не смог её найти. А однажды, когда перестал ждать, увидел её, настоящую… Увидел и понял, что оставшейся жизни мне уже не хватит, чтобы догнать и идти рядом…
Больше сказок в том далёком детстве мне нравились рассказы тёти Таси о её непростой судьбе. Перед глазами вставали картины Гражданской войны: молодая девушка из богатой семьи выходит замуж за комиссара красноармейского полка и уходит с ним на фронт воевать с беляками. Там вступает в партию большевиков. А когда убивают её мужа, сама становится комиссаром полка. Я представлял себя рядом с молодой красивой тётей Тасей несущимся на лихом коне в атаку на конную лаву белых. И мы всегда побеждали, потому что тётя Тася была героем. А герои всегда побеждают.
После Гражданской Анастасия Ивановна (по мужу Смирнова) работала директором лесхоза, многие годы возглавляла парторганизацию одного из районов области. А когда ушла на заслуженную пенсию, возглавила общество охраны природы. До самой смерти она была настоящим большевиком и в делах, и в словах, и в поступках. А вот замуж так и не вышла. Всю жизнь любила одного человека – своего погибшего мужа.
Две другие мои тётушки никогда не вступали ни в какие партии. После гимназии обе окончили курсы и учительствовали. Успели выйти замуж за двух родных братьев – офицеров царской армии, а пожить счастливой жизнью не успели – началась революция.
Род Бажановых происходил из помещичьего сословия и до революции жил небедно. Но новая эпоха безжалостно закрутила, переломала человеческие судьбы. Разлом прошёл и по семье Бажановых. Мужья Антонины и Анны не приняли новую власть. В 1918-м ушли в Добровольческую армию на Дон, где и погибли, оставив вдовам по сыну. Сыновья выросли. И повторили судьбу отцов – оба сгинули в 1942-м на Сталинградском фронте в районе реки Дон. И остались сёстры совсем сиротами. Жили. Учительствовали. Да так, что обе стали заслуженными учителями РСФСР, а Антонину Макаровну даже наградили орденом Трудового Красного Знамени. Я держал в руках этот орден и очень гордился своими тётушками.
После Великой Отечественной войны их племянница-коммунистка Анастасия Ивановна Смирнова собрала оставшихся в живых Бажановых вместе и помогла пережить тяжёлое время. Так через многие-многие годы жизнь примирила родных по крови людей.
Детская память – цепкая. Помню, рассказывают тётушки про своё житьё-бытьё, показывают старые фотографии, доходят до того места, как получили похоронки на сыновей, и плачут тихо. Так плачут, когда знают, что всё равно никто не поможет.
Удивительными были мои тётушки. Всегда ходили в строгих чёрных длинных платьях с белыми ажурными воротничками, какие носили до революции, сохранили стройные фигуры до глубокой старости. Нравились мне их степенность, немногословие. Знали они про жизнь всё. А какими рукодельницами были – вязали и крючками, и спицами! Весь дом был устлан искусно сделанными ковриками, половичками, салфетками и скатёрками. А в деревянном сундучке в их комнате вместе с фотографиями хранили тётушки самое дорогое – носочки, пинеточки и распашонки своих сыновей. Доставались эти маленькие детские вещицы только в их дни рождения.
Несмотря на воспитание тётушек и бабушки, летом я целые дни проводил с друзьями в детских проказах. Помню, с заборами не очень дружил. В нашей мальчишеской компании я был самым худым и самым маленьким по росту. Бабушка сшила мне на смену две пары трусов чёрного цвета. Трусы получились прочные. На вырост. Доходили они мне до колен и считались шортами. А заборы в нашей деревне строились в основном из штакетника. При перелезании через такой забор правая гача моих трусов цеплялась, и я частенько повисал на штакетине. Резинка оказывалась прочной, выпасть я не мог и болтался под хохот друзей, как сушёная вобла, пока кто-нибудь из проходящих мимо взрослых не снимал меня с забора. Став взрослым, я не потерял этого ощущения из детства, когда оказываешься в неприятной ситуации и ничего не можешь поделать. И надеешься на судьбу. Это как висеть на заборе.
Помню хорошо деда своего, Льва Макаровича. Взгляд его – снисходительный и добрый. Молчал больше дед. Теперь понимаю – отмалчивался. Трудную долю, выпавшую на его жизнь, не оплакивал, не жаловался никому. Просто молчал. Но со мной играл, дудки-свистульки всякие мастерил, сказки рассказывал. Но больше всё-таки молчал. Помню, сидит на лавочке у забора с тросточкой в военной фуражке без кокарды, на солнышке греется и о чём-то думает. Никогда я не слышал, чтобы дед ругался, поминал плохо царя, или Советскую власть, или время тяжёлое. Молчал. Только после его смерти поведала мне бабушка про судьбу Льва Макаровича. Перспективный офицер встретил революцию и Гражданскую войну в должности военного коменданта железнодорожной станции Чита. Служил под командованием адмирала Колчака и атамана Семёнова. Присягу не нарушал, но не пошёл с Семёновым в Китай, хотел быть полезным своей Родине. Служил в Красной Армии. Но припомнила ему Советская власть прошлое, когда в 1938 году дошла очередь маршалу Блюхеру идти на эшафот. Только после смерти Сталина оказался дед на свободе. Забрал семью и уехал с Дальнего Востока на Волгу, к племяннице Анастасии.
Но в детстве я ничего этого не знал и был счастлив в нашем большом доме. Помню, зимой дед затопит печку, сядет возле неё на стул вместе с котом Васькой, да так и сидят вдвоём, на огонь смотрят. И я подойду и посижу с ними. У печки хорошо, тепло и уютно. Дед с Васькой ещё долго сидят, а я уже на улице с двоюродным братом Вовкой на санках катаюсь по морозному чистому, как молоко, снегу. И так нам весело! Очень я был привязан к брату. Баловал он меня. Владимир был старше на 10 лет. Занимался спортом, играл на многих музыкальных инструментах, неплохо пел – школу музыкальную окончил с отличием. Тяга к музыке у меня от него. Не сложилась у него судьба. Но в памяти моей остался брат Владимир молодым, сильным, весёлым и добрым.
