Перед Ларисой лежал лист бумаги. Наверное, будет что-то записывать. Какой-нибудь протокол…
Базис к восхождению по карьерной лестнице Лариса уже успешно выстроила на недавнем отчетно-выборном собрании, не без поддержки Бориса Владимировича превратившись из комсорга группы в секретаря бюро комсомола института. На лекциях она избегала бывших друзей. Держалась собранно, постройнела с прошлой сессии и волосы перестала накручивать. Животрепещущая актуальность новых будней в роли вожака, наступательное движение к верхам и собственной приемной придало Ларисе заметной уверенности. Подтянутый стиль ей шел.
Проректор, натянув невнятную улыбку на несколько великоватые зубы, глубокомысленно постукивал пальцами по столу. Декан сидел чуть дальше остальных, вполоборота к окну, с брезгливым лицом, словно съел что-то невкусное и ни выплюнуть не мог, ни проглотить. На хозяина кабинета Иза не рискнула взглянуть. Она не понимала, зачем ее сюда вызвали, но, разумеется, не ждала ничего хорошего от мероприятия, туманно поименованного Ларисой «совещанием».
– Садитесь, Готлиб, – предложил десятиглазый Цербер пресным голосом Бориса Владимировича. – Вы знакомы с Эмилией Хомяковой?
Иза хотела сказать – незнакома, и сообразила: Эмилия Хомякова – Мила.
– Да.
– В один из последних выходных дней августа вы с однокурсником Андреем Гусевым и студентами театрального института справляли некую вечеринку на некой даче… Так?
– Да.
– Нам стало известно, что Андрей Гусев похвалялся на этой вечеринке кражей книг из общественных библиотек.
…Мила оказалась не из тех, кто бросает слова на ветер. «Вы все, все пожалеете!» – кричала она, молотя Тенгиза по спине… Умница, настоящая актриса. Успела ли поквитаться с Владиславом?
Иза вздрогнула: декан отворил вязко скрипнувшие шпингалеты и приоткрыл оконные створки. Потянуло осенней свежестью – в кабинете впрямь стояла какая-то липкая, потная духота.
– Андрей не хвалился. Он пошутил.
– Извините, Иза, зачем вы лжете?! – драматическим голоском воскликнула Мила. – Гусев подробно рассказал нам о способе выведения библиотечных печатей перекисью водорода! Я не заметила в его словах шутки.
– Он просто ответил на вопрос Тенги…
– Кто присутствовал при этом разговоре? – перебил Борис Владимирович.
– Я, Владислав Хомяков, Тенгиз Гогиашвили и она, – кивнула Мила подбородком.
– Владислав Хомяков – ваш брат?
На утренне розовом Милином лице проступила застенчивая заря.
– Он мой муж. Мы поженились полтора года назад.
– Действительно ли Гусев называл произведения партийных деятелей макулатурой?
– Я не слышала, – растерялась Иза.
– Ее не было, – пояснила Мила. – Она вышла, когда Гусев спорил со Славиком о преимуществе частных библиотек перед публичными. «Общественные укомплектовывают в основном макулатурой «Политиздата», материалами съездов и прочей ерундой», – сказал он. Я возмутилась, поэтому запомнила дословно. Если будет необходимо, Славик и Тенгиз подтвердят, что я говорю правду.
Борис Владимирович обвел «совещание» скорбным и одновременно торжествующим взором. На вислых его щеках рдел неровный румянец, ветерок из окна сдувал пыльцу перхоти с широких плеч темного костюма.
– Как вам нравится подобная характеристика политической литературы?
Мила решила, что вопрос адресован ей, и ответила с видом попранной справедливости:
– Я думаю, Гусев отозвался о съездах подло. Он оскорбил всю страну, ведь советский народ живет программами партии! У меня в уме не укладывается, что такому человеку в будущем доверят нести свет в нашу культуру…
– Далее Гусев вроде бы зачитывал религиозные цитаты из своей записной книжки?
Злобный Милин взгляд ожег удивленное лицо Изы, как веткой крапивы.
– Д-да, – споткнулась Мила, – зачитывал. Он оставил блокнот на даче. Я передала его в комитет вашего комсомольского бюро.
Лариса с деловитой готовностью выложила на середину стола маленький толстый блокнот. Борис Владимирович протер очки кусочком замши, накинул их на нос и все так же однотонно, без пассажей, зачитал из раскрытых записей:
– «Высший мистический смысл любви не в поклонении и боготворении женщины как красоты, вне лежащей, а в приобщении к женственности, в слиянии мужской и женской природы в образе и подобии Божьем…»[29]
Руки парторга слегка подрагивали, будто у картежника с козырной картой в конце игры. Голос внезапно отяжелел и возвысился:
– Вот подлинная ерунда и мракобесие! Кстати, очень интересно, что за таинственный источник снабжает советского студента псевдонаучными буржуазными опусами? Они не печатаются около полувека! Я, между прочим, прочел сейчас навскидку, а книжка полна еще более красноречивых выписок из теософических статей и собственных сентенций Гусева в том же духе.
– Значит, это дневник? – смутился проректор и снова затарабанил пальцами по столу.
– Сборник афоризмов, – поспешил заверить Борис Владимирович. Кивнул Ларисе. Та встала, поощренная к докладу высоким доверием и пламенным духом многочисленных собраний, ставших отныне ее жизнью. Как человек, причастный к государственности, заговорила веско, блестя глазами, повлажневшими от начальственного энтузиазма.
– Своего однокурсника я знаю хорошо. Мы довольно тесно общались в одной группе, и я имела возможность присмотреться к нему внимательно. Мне горько далось осознание, что за человек Андрей Гусев. Неоднократно я указывала Гусеву на его пренебрежение нормами коммунистической морали, на либеральное низкопоклонство перед Западом и тягу к пережиткам капитализма. В то время, когда тысячи комсомольцев честью считают принадлежность к Ленинскому Союзу молодежи, Гусев открыто смеется над комсомольской дисциплиной и долгом, над коммунистическими целями и идеалами. Он почти открыто критикует советский строй. Огромное влияние на Гусева оказывают неизвестные мне, к сожалению, люди с неприемлемой для нашего общества упаднической идеологией. Мы боремся и будем бороться со всеми подозрительными личностями, бросающими тень на нашу социалистическую действительность. Именно поэтому нам надо разобраться с Гусевым.
Лариса уже не скажет Андрею по-свойски: «Зовсим с глузду зъихал». Она быстро освоила чиновничий языковой минимум с его повторами и длиннотами. Все линии ее многослойного характера объединились и целеустремленно направили Ларису по единственному пути с искренней верой в свою правоту. Пусть даже этот путь усыпа́ли лепестки тех роз, чьи шипы были подброшены на чужие дороги…
– Прошу простить меня за то, что не сразу поняла, как коварно действует на некоторых моих сокурсников разлагающее краснобайство Гусева. Я ведь и сама чуть не подпала под его артистическое обаяние. Из-за своей доверчивости я невольно позволила вовлечь товарищей в сети гнилого нигилизма. – Лариса кинула виновато-горестный взгляд на декана. – Надеюсь, мы не совсем опоздали и попорченное мировоззрение кого-то из обманутых еще можно исправить… Сам же Гусев, по моим наблюдениям, оступился давно. Он умен, начитан, ему легко дается учеба. Поверхностно он производит впечатление веселого друга и благополучного советского человека. Но если узнаешь его ближе, оказывается, что это законченный формалист. В нем отсутствует законопослушное начало. Гусеву не нравится мир, в котором живем все мы. Он придумал себе другой. Я совершенно случайно уличила его в посещении церкви, куда он не стыдится ходить с выжившими из ума старушками. Полагаю, на одном из общих собраний надо поднять вопрос о действующих церквях. Они есть почти в каждом городе, и следовало бы разработать инструкции по борьбе с ними для будущих сотрудников культурно-просветительных учреждений. А в нашем сегодняшнем эпизоде мы обязаны принять соответствующие меры по ограждению студентов от неблагонадежного человека, глубоко зараженного плесенью обскурантизма и политической безнравственности. Гуманность здесь только во вред. Мы ходатайствовали перед ректором об исключении Андрея Гусева из института. Ему не место в рядах комсомольской организации, не место в советском учебном заведении!
Лариса села, упоенная могуществом обличительного доклада и укреплением активной позиции в глазах чужой студентки, судя по всему, не лыком шитой. Может, пригодится. Кто-кто, а уж Лариса знала цену всякой мелочи в жизни.
Обе девушки с чистосердечным любопытством уставились на третью. Иза первой отвела глаза. Она не сомневалась: «совещательное» выступление Лариса выучила и отрепетировала загодя.
Хотелось спать. Иза чувствовала себя снулой зимней рыбой. Ее плавники едва шевелились в мутном иле. Фосфоресцирующие очи следили за ней из слоев воды, но она засыпала, засыпала гипнотически, безотчетно, безвыходно…
Из неуместного сна ее вывела нашатырная волна знакомого свиного пота. Рука Бориса Владимировича потрясла блокнотом перед Изиным лицом.
