– Тю-ю! – махнула на Богдана старуха. – Дуже ты горячий на золотые посулы… Не пришлось бы рачковать на попятки…
«Не бойтесь! Крокодилы пятиться не могут!» – мелькнуло в его голове.
В следующий миг сознание прошила ярая мысль, и Богдан, схватив старуху за руку, властно потащил во двор.
Старуха до крайности выпугалась, когда он в сенцах выдернул из чёрного угла топор. Она было закричала – он отпустил её руку. Горячечно остругал с одного конца слегу, повис на ней среди двора, с силой нажал, и слега на добрый локоть въехала в землю.
– Вот, – качнул слегу, и слега державно поклонилась и в одну, и в другую сторону, – если через год на этом на самом месте не будет нового дома, этим самым дрыном до смерти забьёте меня! Хоронить запрещаю. Выбрасывайте собакам!
– За шо такие страхи? – размыто прошептала старуха.
Недоумение давило, беспокоило её. Ей нравилось, что Богдан такой хваткий, бриткий, но и забивало, загоняло в тупик другое: что же лезть во все дыры, коли в доме ты ещё никто?
– У вас вон и лес на стройку, – показал Богдан на чёрный толь, что втугую прикрывал брёвна, аккуратно сложенные к стене хаты.
– Хозяин наготовил… Хотел строиться… С лета на лето всё откладывал, всё откладывал…
– До границы, повторяю, нитку дожмём, и мы… Со своими солдатушками в неделю подыму храмину. Это я вам говорю! А сейчас мне пора…
Говорил Богдан отрывисто, невнятно.
Недоверие старухи вывело его из колеи. Но он понимал, негоже вот так, на «злой ноте», расставаться, и, делая вид, что о чём-то серьёзном думает, собирал скобчатые брови к переносице, сосредоточенно «думал» – давал себе остыть, перекипеть. Наконец злость в нём на самого себя улеглась, и он, не без принуждения полусветло улыбаясь старухе, поблагодарил за борщ, попрощался с нею за руку и пошёл к машине.
Неловко, неуютно чувствовал себя Богдан. «Как-то нелепо всё получилось. Разговор не разговор, а так, какой-то дуренький лепет… вышел с моей стороны… Выказал я себя совсем не с той стороны, с какой хотелось бы, хотя, собственно, знаешь ли ты, несчастный долгоносик-трубковёрт, где та сторона, где эта?»
Медленно кланяясь старухе, Богдан почти боком шёл к машине. Старуха растерянно смотрела на него. Молчала.
Кто они друг другу? Случайные люди? Ну, может, случайными были в прошлый раз, когда именно случай занёс сюда его ногу. Но вот сейчас… Старуха чувствовала, не случайные они друг дружке уже, хотела и не могла позвать парня снова в гости, убоялась: «Подумает ещё, что вот подпихиваю ему свою дочку».
И уже из машины он печально поклонился ей, завёл мотор. Сдавая назад для разворота, оглянулся и увидел на заднем сиденье свой старый облезлый чемодан.
«Вот! Я ж вёз его отдать. И отдам!»
Отводя в сторону лицо, он подошёл с чемоданом к старухе. Старуха всё стояла посреди двора, у вжатого Богданом в землю высокого кола, и с интересом постороннего человека ждала, что же дальше, чем же всё это покончится.
– Наши, – сбивчиво заговорил Богдан, – в общем… Наш табор сегодня снялся с места, подался вперёд по трассе километров на двадцать. На новую стоянку… А я не повёз туда свой скарб… Я привёз его вам… Тут, – подал чемодан; старуха приняла и поставила у слеги, – тут всё моё приданое. Валенки, тёплые, на вате, штаны, теплая шапка… Что всё это туда тащить? Я уж лучше всё это дома оставлю. Можно?
– У нас, Богданушка, всё можно…
– Да, – спохватился Богдан, хлопнул себя по лбу костьми пальцев. – Тут немного капиталу на свадьбу. Готовьтесь потихоньку. Денег ни на что не жалейте. Зовите народу потесней. Свадьбу закрутим королевскую. Чтоб и все воробьи были пьяные! Не хуже чтоб как у людей… Через стол чтоб прошло народу сотни с три…
Чемодан сам собой распахнулся, и старуха растерянно прошептала, пораженная увиденными большими деньгами:
– Иль ты на сберкассу налетел?!
Богдан довольно хахакнул.
Капиталы выстрелили точно. Дали эффект, на что втайне и рассчитывал.
– Налететь налетел, но честно. Без разбоя. Достал из кармана книжицу, отщипнул от своего каравая всего какие две тыщухи. На первые свадебные разбросы.
Старуха посуровела, выстрожилась лицом.
– Две тыщи? Откуда у тебя этот чемодан денег? К рублю рубль нёс?
– Нёс, – с лёгким, бравурным вызовом ответил Богдан, – копил… Деньга деньгу зовёт, деньга деньгу достаёт…
– Я никогда таких деньжищ в руках не держала, – вслух подумала старуха и опасливо подняла чемодан, подняла на вес, попробовала, тяжело ли заважат деньги большие. – А лёгкие… Это мне они лёгкие, а тебе-то як добывались?
– Честно. Путь у меня, мамаша, один в жизни. Честный… Жизнь научила… Кре-епко натёрла мозги. Так я куда зря не совал свою копейку… У меня копейка на копейку набегала… И… – Богдан осклабисто улыбнулся. Мол, не мне б говорить это. Само валится с языка. – И… Наша конторка мошек не ловит. Делом занимается… Я сам не пью… Не курю…
Насмешливо перебила старуха:
– Случаем, ты не со знаком качества где на боку?
С иронией ответил и Богдан:
– Не приглядывался.
– Тебя можно у музей под стекло и за деньги показувать. Шоб ту же тещину смесь не пил кто из мужеской артели… По нонешней поре такого у музее тико и завидишь… Бабка я пустоколоска, открытая… Колы и правдушка, шо градусы не пропускаешь, так мне зятька краще и не треба… На корню сгрёб бабку… Видать, баклуши не сбиваешь, самостоятельный, сурьёзный… А от денег отведи мой грех. Не возьму без Марички. А ну против Маричка? Шо тогда?
– Ка-ак против? У неё дорожка одна. Согласная! Вчера в том и расписалась в сельсовете, – полным голосом сказал Богдан.
– Шо она там расписывала, я не бачила, не слыхала от ней от самой. Моть, из осторожности она мне ещё про всё это ваше не хвалится. Да и как хвалиться? Моть, вы ещё до расписки не докувыркаетесь, разбежитесь по разным кусточкам?.. Я такой деньжуры в руках не держала и не надо… Вся моя жизня уместилась в моих морщинах. Морщины – всё моё состояние. Моё состояние никто не унесёт, а эти, – покосилась на чемодан у своих ног, – эсколь всякских бед… Эсколь их ворують, уносять и никак все не унесут. Боюся я их… Не знаю, к чему и…
– Не знаете вы, так знает пёс! Верно говорят, когда сомневаются: а пёс его знает. Пёс и знает!
Холодея от злости, Богдан с чемоданом рванул к собачьей будке. Ещё издали он заметил, что из конуры торчала расплывшаяся тёмным пятном пёсья лапа. Лапа загодя остановила его, не дала подойти плотно.
Богдан прислушался.
Из будки сонно выглянул пёс, показал свою квадратную морду, и, вяло зевнув, утянулся назад.
«А, это он для приманки тихоню из себя строит. А сунься – цапнет!»
Богдан на цыпочках пробрызнул к боку халупки, поспешно пихнул псу за спину чемодан – пёс даже не шелохнулся. Как лежал клубком в углу, так и не взнялся с тепла.
– Не знаете, что с ними делать… Так вот Серко… Пускай хоть спит на них, хоть по четвертной раздает любезным вертихвосткам своим. Мне на трассу с тыщами не скакать!
Старуха пожалела, что всё так повернулось. Ой лишенько, хлопцу пришлось даже в собачью соваться хату, абы бросить там купилки. Зря, совсем зря осердила парубка. Но и принять их вот так запросто она тоже не могла.
«Який-то ты упрямистый, – извинительно выговаривала она ему в мыслях. – Напору в тебе, як в бугае… Ну шо за спех? Приде Маричка вечером, всё обсудим вместях. А то… Як-то не по-людски…»
Старуха вздохнула, спросила примирительно:
– Ты як, с сёдни жить у нас станешь?
Богдана этот вопрос застиг врасплошку.
– До расписки, пожалуй, не надо бы… – замялся он. – А то что люди скажут? Буду наезжать… В гости… Табор теперь наш далечушко… Раз в недельку уж наточняк наведаюсь.
Старуха зажурилась, подставила костлявый кулачок под сухощавую щёку.
– И шо, будешь наскоками?.. До самой до расписки?
– О, как вы заворачиваете! – пыхнул Богдан. – К вашему сведению, да и после расписки так всё и будет катиться! Иначе что, бросай я работу? А кто будет поставлять монету? Серко?
На язык легло ядовитое:
«Много ж масла набьёшь с ваших морщин!»
Однако вслух этого он все-таки не произнёс, осадил себя в пылу.
– Я думала, – как на духу сознавалась старуха, – до закона покняжишь на газу. А потим разом сюда и жить, и работать.
Богдан защитительно вскинул широкую ладонь:
– Не-е! На трассе я нужней. Без трассы вот так сразу кто я? Приймак несчастный. Не-е! На роль прозябателя я не согласен.
– И шо, можь, ты до пензии будешь тянуть свой газ?
– До пенсии не до пенсии… А довести до границы нитку свою обязан. С самой же серёдки России вёл и у самого порога границы брось? Это всё равно, что плыть, плыть да на берегу и утонуть… Не-е. У нас с первой минуты во всё должна войти ясность. До работы я бешеный… У нас будет разделение: труд – мой, а деньги – жены. До грошика пересылаю ей, если затрёт меня куда к чёрту на рога. С вами я откровенен от и до. Я так понимаю… Муж – монеторобот, добытчик. Супругу-повелителю высочайше дозволено отсутствовать. Его отсутствие никого не колышет! Зато его тугрики должны всегда блистательно присутствовать дома. Пока в Истоке не пустят компрессорную, что мне тут делать? В прохожем ряду солнышком торговать? До компрессорной моё место только на трассе. Там я нужней… В крайнем случае буду переводами засылать вам помесячно куска по три, то есть по три сотняге. Скупо? Вам невдохват?
