По сторонам дороги лежат поля, заросшие цветами. Желтые пятна, будто разлили краску. Вдали, за краем поля, – сплошная лесополоса. Похоже, женщина с ребенком – Правда, Васенька? – права: дальше Васкелова это не дотянулось. Граница условна, но она чувствует облегчение. Все-таки вырвалась. Оно – искаженное пространство, которое прикидывается инобытием, – осталось там.
Справа, на выезде с боковой дороги, загорает грузовик, доверху груженный сеном – стог на колесах. Водителя не видно – не иначе пошел отлить.
Вот наконец и заправка. «Петербургская топливная компания». Она оглядывает с сомнением: эти всегда разбодяживают. «Возьму литров десять, до города хватит».
– Здравствуйте. Вам до полного? – парень в спецовке улыбается дежурной улыбкой.
– Десять. Евро. У вас есть кофе?
– Да, – он кивает услужливо, – там, внутри.
«Тоже маленький и тощий… Недоедают они, что ли?»
– Будет мешать – отгони́те, – она протягивает ключи.
– Я… это… не умею, – он смотрит растерянно.
«Понабирают подростков…»
– Ну скажите кому-нибудь. Вы же тут не один.
Девица, стоящая за стойкой, тоже улыбается.
Она садится за столик, закрывает глаза, будто несколько шагов отняли последние силы. Под веками деревья – спутанные ветки, упавшие стволы. Это никуда не делось. Словно что-то подступает – необоримое, от которого нет спасения, давит на плечи, сжимает голову.
– Вам чай или кофе?
Она вздрагивает: девица. Не заметила, как подошла.
– Даже не знаю… – слышит свой голос, будто со стороны. – Чай. Таблетку анальгина.
Девица смотрит изумленно:
– Но мы… у нас… Вам плохо? Может быть, скорую?
Она смотрит пустыми глазами.
Девица бежит за стойку, выносит стакан воды.
– Вы оттуда? Знаете, сегодня один мужчина, тоже, с сердцем плохо. Там, говорит, кошмар. Просто ужас. Говорит, есть человеческие жертвы. Там, говорит, озеро. Люди не знали, поехали кататься на лодках, а тут такое! Воду прямо вспучило. Человек десять смыло, а может, и больше. Выловят – скажут…
Она поднимает глаза:
– Тебя как зовут?
– Меня? Настя.
– Красивое имя.
– Ой, – вспыхивает. – Не знаю. Обыкновенное, русское.
– Нет, – она настаивает, – не обыкновенное.
– Ой, – девочка всплескивает руками. – У меня же в сумке «Спазмалгон» – ничего? – бросается к стойке. – Это хорошее. У меня тоже бывает. Знаете, болит голова. Вот. – На ладони две белые таблетки. – Съешьте обе – вмиг полегчает. А хотите, – девочка оглядывается, – я с вами посижу? Пока никого нету.
– Говоришь, вмиг полегчает? – она улыбается с нежностью. Странное чувство.
«Почему – странное? Когда женщина ждет ребенка…»
– Чай-то! – девочка тоже улыбается. – Забыла – из головы вон.
– Не надо. Посижу и поеду. Мне уже лучше. Твои таблетки действуют.
– Вот видите, я же говорила! Хорошие. Анальгин хуже.
Она думает: «Надо что-то… – тянется к сумке: кошелек… – Нет, деньги – неловко. – Ключи, документы. Телефон?.. Телефон – хороший подарок. – Ах, да, – вспомнила. – В машине, на зарядке…»
Девочка стоит, сжимая в руке сумочку, китайскую, из кожзама.
В юности у нее была похожая, только еще хуже.
– У тебя красивая сумочка.
– Красивая?! Ой, ну что вы… Вам правда нравится? Это у нас, в Токсове. Перед вокзалом ларьки.
– Ты живешь в Токсове? – она смотрит на свою сумку, последнюю, купленную к Новому году: ее собственный календарь – ориентир во времени. У женщины, которая ждет ребенка, другие ориентиры.
– Да. А вы – в Петербурге?
Она улыбается:
– В Репине. На Финском заливе. Бывала когда-нибудь?
– Нет, – девочка качает головой. – Я только в городе бывала. Больше нигде. А там у вас что, – кивает в сторону Соснова, – дача?
– Там? – она смотрит на свою сумку, но теперь уже уверенно. – Знаешь, что я придумала? Давай поменяемся.
– Чем? – девочка смотрит недоуменно.
– Сумками. Мне твою, а тебе мою.
– Но у вас… Что вы! – щеки заливаются нежной краской. – Это же «ГУЧЧИ»! Я видела, в одном журнале…
– Послушай, – она останавливает. – Я уезжаю, далеко. Понимаешь?
– Да, – девочка поднимает руку, отводит челку. – Далеко, значит – навсегда? – Смотрит испуганно, будто сказала лишнее.
– Вот видишь, какая ты умная. И добрая. Но главное – умная, – она улыбается через силу. – Буду смотреть и думать: как там Настя?
Она вынимает, выкладывает на стол: кошелек, ключи, папку с документами, какие-то бумажки, мятые салфетки. «Ничего, это все пройдет. Не вмиг, но не может же вечно. Главное – вырвалась».
Девочка смотрит завороженно, тянется к своей сумке. Переворачивает, вытряхивает на стол:
– Ой, извините, я сейчас… А она правда настоящая?
– Правда, – она берет пустую сумку, складывает вещи. Вынимает три сотенные бумажки. – Вторая колонка. Десять литров.
Идет к двери. Прежде чем выйти на улицу, прислушивается к себе. Действительно помогло. Голова как новенькая.
Оборачивается:
– До свидания… – Ей хочется сказать: доченька. В мире, в котором все изменилось, она – мать.
Девочка ее не слышит. Смотрит на сумку, будто не верит своим глазам… —
* * *
Он боялся, что провозится до обеда, но этот этап сизифова труда занял сорок минут. Главная препона – крыльцо. Когда руки держат таз, нечем отодвигать ветки. Хорошо хоть куртка с длинными рукавами.
Сквозь стекла веранды виден голый камень.
«А если не приедут?..» Одергивает себя: нельзя думать о плохом. Пошарив в кармане куртки, достает телефон: в левом верхнем углу – голый стволик антенны, с которого срезали ветки.
Подойдя к люку, задирает голову. Пока не приехали, можно поработать. Мысль о работе кажется странной, будто пришла из другой жизни. Через силу, ноги совсем ослабли, взбирается по лестнице. Дверь в кабинет закрыта. Зато распахнута другая, та, за которой собственно чердак, набитый рухлядью. Он заглядывает: драповые пальто, спинки кроватей, колченогие стулья…
Стоит на пороге – опешив, не веря своим глазам: из потолка торчит здоровенный сук. Еловая ветка пропорола шифер. В гипсокартоне зияет рваная дыра. Он подходит на цыпочках, заглядывает в прореху, пытаясь разглядеть стропила. Ничего не видно. На полу лужица, присыпанная хвоей.
«Приедут – починят. Я не строитель. Я…»
Спускается по лестнице. Раздвигая проклятые ветки, сходит с крыльца.
Под холодильником тоже лужа. Открыв дверцу, вынимает пакет, нюхает. Молоко успело скиснуть. Морщась, ставит на место. Неприятно сосет под ложечкой. Яйца. Сырые есть опасно. Макароны – и те не сваришь. Можно сходить на горку, купить каких-нибудь консервов. Раньше, по привычке, всегда держал про запас. «Уйдешь, а они приедут. Хлеб, огурцы, помидоры. Ничего, – подбадривает себя. – До утра продержусь».
На скамейке осталась книга. Чтение всегда отвлекает.
«Что там у нас? Ага…»
Командир корабля оглянулся и, сдвинув вверх лючок гермошлема, вдохнул уже тихий, уже мирный воздух. В горловой трубке неприятно запершило: сказывалась жирная азотная струя. Азот – вещество, способствующее росту и развитию растений.
«Дело не в упавших стволах. Время от времени случаются и не такие эксцессы…» Окончательные выводы сделают ученые, но даже его опыта достаточно, чтобы понять: плавники, так и не ставшие крыльями, свидетельствуют о том, что подлинная катастрофа произошла давно. Эволюция, на которую ученые традиционно возлагают надежды, в данном случае зашла в тупик. Точнее, не сумела из него выбраться.
Жалости в нем нет: это – чужая планета, от которой их отделяют месяцы – если не годы – пути. Не жалость – капитан прислушался к себе, – скорее, разочарование. Мимолетное чувство. Пройдет. Теперь, когда пробы взяты, он должен принять решение: ограничиться ли этим районом или взлететь и приземлиться где-нибудь в другом месте? Проблема в том, что они израсходовали слишком много топлива – может не хватить на обратный путь.
Он смотрит в небо, будто надеясь проникнуть взглядом за толстый слой атмосферы – туда, где господствует кромешный мрак. Включает общую связь, понимая: решение принято. Зеленоватые фигуры направляются к кораблю.
«Эту планету ожидает вырождение. После катастроф такого масштаба жизнь не восстанавливается. Во всяком случае, в полной мере», – дожидаясь, пока члены команды поднимутся на борт, капитан подбирает слова, с которых начнет свое выступление на летучке. Потом, после ужина, когда разговор плавно перейдет в неформальную фазу, он – с известной долей иронии – посетует, что на планете, которую они только что покинули, замысел бога не исполнился в полной мере: замер на той точке, где еще нет ни птиц, ни животных. Не говоря уж о разумных существах…
Слова бежали, как полая вода. Послюнив палец, он перевернул залипшую страницу. Нет, чтение не спасает. Ему не отвлечься от тягостных мыслей. Еще вчера сходил бы к ручью. Он встает, выходит за калитку. Дорога к ручью завалена еловыми ветками. «Ну что ж… Значит, в лес».
