– Что может быть слышно? Вот сейчас я стал рав - шац – начальник охраны поселения. Количество сночасов в сутки сократилось до трех, причем суббота не исключение. За день накатываю километров триста – все накатанное за месяц вытянуть – глядишь, и кругосветное путешествие получилось бы.
– Учиться-то успеваешь?
– Какое там! Пару уроков в день даю – после минхи и вечером – для тех, кто домой издалека поздно возвращается. А самому учиться – ты что?! Ну, иногда перед сном почитаю рава Тау минут сорок, а глаза-то уже слипаются, а скоро уже вставать… Ладно, хватит обо мне, что у тебя слышно?
– Все по-прежнему. Если ты не слышал, что Йошуа Коэн создал нечто, потрясшее континенты, считай – нет новостей.
– Ну, вообще-то каббала говорит нам, что это обычное еврейское дело – потрясать миры.
– Разумеется… Слушай, Яаков, ты слышал что-нибудь про врача из «Меухедет» по фамилии Мордехай?
– Как зовут?
Йошуа назвал имя.
– Ты знаешь, не слышал. А в чем дело?
Вся последующая часть разговора заключалась в том, чтобы, не обижая Яакова, свернуть эту тему, равно как и все остальные, и вообще, быстро закруглив разговор, остаться наедине с собственными размышлениями, что Йошуа и сделал.
Итак, все началось с того, что позавчера обстреляли машину, где сидел рав Рубинштейн. Сам рав был убит, его жена тяжело ранена, несколько детей получили ранения средней тяжести. В переводе с израильского официозного волапюка это означает, что ей жить осталось дня два не больше, а им в лучшем случае быть до конца дней калеками.
На похоронах он встретился в равом Элиэзером. Последний рассказал Йошуа об известной уже читателю путанице с Шустерманом и Турджеманом.
– Погодите – погодите. – Йошуа даже затрясся от волнения. – А с чего это вдруг вы решили, что вы и Илан разговаривали с разными людьми.
– Что ты хочешь сказать?
– То, что полицейское управление это не проходной двор, и там каждый сотрудник сидит на своем месте.
– Ну и что?
– А то, что, скорее всего, вы перезвонили тому же, кто за несколько минут до того разговаривал с Иланом.
– Так что же он говорит, то Турджеман, то Шустерман?
– Хороший вопрос.
На иврите это звучало « шээла това ». Можно было так же сказать « шээла птуха » что означало «открытый вопрос». И вопрос этот надо было закрыть. Но сначала два важных звонка. Во-первых, Шимону.
– Шимон, привет. Йошуа Коэн говорит. Все нормально, спасибо. А у тебя? Ну, сам знаешь, какие новости. Что? Ах, тебе нужно что-то совсем новенькое?
(Рыбка сама ищет червячка).
– Есть, есть новости. А вот ты наоборот кое-что скажи мне – помнишь, в один и тот же день Рувен Штейнберг и Шалом Шнайдер заявили в Совете Поселений, что это они убили террориста? В смысле каждый сказал, что убил он. Ты узнал об этом в первый же вечер, правильно? А от кого?
Услышав имя, которое он и ожидал услышать, Йошуа поблагодарил господина Всезнайку, скушал сегодняшнюю порцию сплетен, нарушив тем самым запрет слушать злословие, и нажал кнопку с надписью “END”.
Следующий абонент был Ави. Выслушав его длинный отчет о состоянии здоровья, Йошуа взял быка за рога.
– Ави, есть люди, которые знают, что на самом деле произошло на баскетбольной площадке. Я один из них. Мы с тобой уже три недели играем в забавную игру – один лжет, остальные молчат. Правильно?
Честный Ави промолчал.
– Сейчас, – продолжал Йошуа, – сыграем в другую игру: я задаю вопросы, а ты говоришь правду. В виде исключения. Знаешь, как будет называться эта игра? Игра в три «да». Итак, когда ты раненный лежал в «Бейлинсон», одним из первых тебя навестил Илан.
– Да, – прошептал Ави, потрясенный проницательностью Йошуа.
– Он сказал, что это покушение – месть за то, что ты убил араба.
– Да.
– Он сказал, что ходят слухи, будто араба убил не ты, и сейчас ты должен напомнить о своем подвиге всем, кто приедет.
– Да.
* * *
– Да ведь это я звонил, – воскликнул, капитан Френкель, когда Иошуа заявился в городское отделение полиции, чтобы выяснить, почему Турджемана назвали сначала Турджеманом, затем Шустерманом, а потом опять – Турджеманом. – Я с самого начала назвал его Шустерманом. И почему тот, кто снял трубку, услышал «Турджеман», я не знаю. Я еще потом выговор от начальства получил за то, что, не проверив документы, начал звонить. Чуть с работы не выгнали. Дело в том, что сам раненый был без сознания, документы отсутствовали, а русский, которого он подвозил в момент теракта, не помнил точно фамилию потерпевшего, но знал, что он работает в «Шомроне». Он-то и назвал его по ошибке Шустерманом. Поэтому мы первым делом позвонили к вам. Потом только обнаружили водительские права, которые были глубоко запрятаны. Тогда-то и оказалось, что он никакой не Шустерман, а Турджеман. И мы сразу же перезвонили вам в школу…
Когда Иошуа вышел на улицу, он почувствовал, что голова идет кругом. То, что новый репатриант перепутал сефардскую фамилию «Турджеман» c европейской «Шустерман» это не удивительно. Но вот насчет Илана – всё очень интересно. Он, конечно, не расслышал, ну просто не расслышал, всего лишь не расслышал фамилию жертвы, но… Не мог он ее расслышать. Знал, что должны пристрелить Турджемана.
* * *
С Турджеманом, похоже, разъяснилось. Теперь надо было навести справки об Илане. Выяснилось, что сделать это не так-то просто – никто не знал его фамилии. Приезжает-уезжает. И всё. К счастью, Шимон-сплетник на третьей минуте замаскированного допроса сообщил Йошуа, что Илан снимает в Ишуве караван. Йошуа побежал в секретариат поселения и узнал, что фамилия Илана – Мордехай. После чего состоялся следующий телефонный диалог:
– Алло, Йоси? Привет. Говорит Йошуа Коэн. Что слышно?
– Йошуа, – ответил Йоси. – Ты хороший человек, и я хороший человек. Но у нас не такие отношения, чтобы звонить друг другу и спрашивать «что слышно?» Давай не будем расшаркиваться, а ты без вступлений скажешь, что тебя интересует. Я не обижусь и отвечу тебе на все вопросы.
После такого предисловия Йошуа ничего не оставалось, кроме как произнести три слова:
– Доктор Илан Мордехай!
– Доктор Илан Мордехай?… Не знаю такого. Впрочем, погоди – доктор Мордехай… Знаешь что? Позвони-ка ты Ицхаку Ницану. Почему-то у меня ощущение, что я что-то слышал про этого человека именно от Ицхака. У тебя есть его телефон?
Наверно, услышав от Йошуа про доктора Мордехая, Ицхак Ницан вытаращил глаза. Но стопроцентной уверенности в этом нет, поскольку видеотелефоном Йошуа еще не обзавелся. А вот то, что он вытаращил уши, это было физически ощутимо. Не навострил, а именно вытаращил. Поняв, что Иоси что-то перепутал, Йошуа быстро перевел разговор на политическую ситуацию, выслушал десятиминутный призыв вгрызться в землю и стоять насмерть, после чего они расстались друзьями.
Не успел он нажать кнопку «END», как Иоси сам перезвонил.
– Извини, Йошуа. Я сказал тебе «Ицхак Ницан», а у самого свербит что-то: Никакой ни Ицхак. А кто же, думаю. И, наконец, вспомнил – Эфраим Зарбив – вот кто мне рассказывал про доктора Мордехая из Кирьят-Арбы.
– А ты сам ничего не помнишь о нем?
– Абсолютно. Помню только, что у него отец – араб.
– Что?!
За два дня до. 16 тамуза. (26 июня). 12:00
– Что такое семнадцатое таммуза ? Почему мы с вами ничего не едим и не пьем в этот день?
В синагоге на Бронной южная стена здорово имитирована под Стену Плача. Каверны, разводы – все, как всамделишное. Я смотрю на эту стену, и на нее наслаивается образ только что виденной мною женщины на углу Большой и Малой Бронных возле куценького памятника Шолом Алейхему.
Эта женщина в лиловой болоньевой курточке и брюках, ярко выраженная еврейка лет сорока пяти, стояла и с восторгом, смешанным с какой-то больной благодарностью, задрав голову, смотрела на скульптурку, заброшенную на постамент, который был в два раза крупнее самой скульптурки. Счастье лучилось морщинками вокруг ее глаз. «Нашего уважили!». Ничего более убогого я в жизни не встречал…
– Почему мы ничего не едим и не пьем в этот день? – произнес реб Аврум, окинув взглядом нескольких старичков, парочку студентов-ешивников, присланных в синагогу закупить продукты к шабату и заодно зашедших послушать, плюс человек пять таких же приблудных, как я. – В этот день, как вы помните, римляне пробили первую брешь в стене осажденного Иерусалима. Мы оставим сейчас остальные страшные события, произошедшие в этот день – и золотого тельца, и прекращение жертвоприношений в Храме при осаде Иерусалима вавилонянами, и преступление Апостумуса. Нам сейчас важна эта брешь в стене и то, что за этим последовало. А что за этим последовало?
Он энергично тряхнул бородой, и все остальные машинально, как бы в такт ему дернули кто бородой, кто, бородкой, а кто бритым подбородком.
– Так что же, я вас спрашиваю, за этим последовало?
