Аделаида представляла…
Чтоб из зала выйти более-менее прилично, не толкаясь и не прижимаясь, надо было вставать за десять минут до конца фильма и медленно, но настойчиво продвигаться в темноте по шаткому ковру ног, дойти до конца своего ряда и через весь зал направиться к красному огоньку – входной двери… Часто разгадка сюжета и весь смысл были спрятаны именно в десяти последних минутах. Однако у Горожан не было ни времени, ни желания ждать. «Чем кончилось» вполне можно было спросить во дворе в тот же день. Или вообще самим придумать. Вообще то, Горожане не заморачивались смыслом «картины». Сидят, смотрят, ну сидят и смотрят. Ну и ладно. Кто-то всё же оставался в зале до упора и потом вполне мог рассказать, да и показать, «что было». Именно те, что оставались в зале до конца сеанса, должны были все вместе и одновременно протиснуться в дверь размером с небольшой средневековый курятничек, когда размах и масштабы строительсва не развратили человеческий разум, и всё было маленьким и аккуратненьким… Некоторые выходящие из кинотеатра даже нагибали головы, чтоб не испортить проём. Если ещё принять во внимание отвращение жителей ко всему упорядоченному, то в такой давке вполне могли затоптать не хуже, чем в очереди за стиральным порошком. Толпа представляла собой огромный чёрно-серый треугольник, острым углом обращённый к двери. Молодые люди передвигались парами-тройками, локтями пробивая себе путь к свежему воздуху, с удовольствием догрызая оставшиеся в карманах семечки и громко обсуждая свежеувиденное. Девицы же шли по одной, а сзади них, вроде живого щита выстраивались их ближайшие родственники, как бы защищая им тыл. Они держали дистанцию в полметра, чтоб девушка, никем не тронутая, могла беспрепятственно, как по зелёному коридору выйти на свет, где уже не было опасно.
Аделаида вспоминала, что, кроме всего прочего, впереди через полтора часа ещё выход из зала, и сидела, грызя кожу на костяшках пальцев, между абсолютно готовыми к просмотру мамой и папой.
Мерзкий, мерзкий журнал! Хотя, наверное, должно быть стыдно, что чёрно-белые хлопкоробы Таджикистана, перевыполнившие план, не будили в Аделаиде никаких возвышенных чувств, кроме сочувствия. Металлолом собирать раз в год один день в неделю это нормально! А вот хлопкоробы… – по такой жаре да по полю, да обеими руками весь день хватать шершавые коричневые коробочки, да ещё если на тебе не лёгкая майка с коротким рукавом, а огромные цветастые балахоны. На мужиках вообще ватные стёганные халаты и тюбетейки. Как они там в такой жаре живут?! И каким бы жизнерадостным голосом не вещал диктор о «новых победах Социалистической отчизны», Аделаида ловила себя на мысли, что счастлива потому, что она не «Таджикский хлопкороб». Всё познаётся в сравнении. Ходить по хлопковому полю гораздо тоскливей!
Перерыв в пять минут, чтоб могли войти опоздавшие к началу сеанса. Мама, пользуясь случаем, внимательно оглядела Аделаиду:
– Волосы со лба убери. Ты не причёсывалась?
– Господи! Ну как же не причёсывалась?! Да ведь каждый раз, когда я выхожу из дому, ты, лёжа на диване, возвращаешь меня обратно, чтоб удостовериться, «причёсывалась» ли я, «не причёсывалась» и в целом выгляжу ли я прилично!
Ведь буквально час назад ты сама, «выпуская» меня из дому, проводила техосмотр с госприёмкой. Так что могло всего за час измениться в мой внешности?!. Ты постоянно бубнишь мне под руку: «Не ходи, ничего не получится!» И оно действительно не получается! «Не пей газировку, заразашься аскаридами!» – я ими действительно заражусь, хотя весь класс только что пустил по кругу всего два стакана воды с сиропом! Каждый отхлёбывал понемножку, и никто, уверяю тебя, никто из них и не заразится, и аскарид у него не будет! «Не покупай – это сейчас же испортится!» И оно действительно моментально портится! Кажется, что если я возьму в руки бутон, ты скажешь: «Он завянет!», бутон, так и не распусившись, действительно завянет!
– Причёсывалась! Просто на улице ветер, может, растрепались…
– Ну, так пригладь рукой!
Мама сама, не дожидаясь Аделаидыной активности, плюёт себе на три средних пальца и клеит ей клок волос на бок. Хорошо, что плюнула себе на руку, а могла ж и в лицо!.. Слава богу, гасят свет, и скорее всего не все одноклассники это видели.
– Оо-о-о! Это мультфильм? – разочарованно тянет мама.
– Нет! Просто пока не началось. Это обычный фильм.
– Ну как же не началось?! Вон написано: «В главных ролях»…
– Так ведь пока действие не началось!
– Ну, посмотрим, посмотрим. Если что – встанем, уйдём, да, Василий? Я мультфильмы не люблю.
– Как ти хочэшь, – соглашается папа, вообще не понимающий, зачем его сюда привели, – мнэ всэравно.
Аделаида глубоко вдыхает от нетерпения и негодования и от того, что не может сосредоточиться…
– У тебя насморк? – мама поворачивается к ней.
– Да! Насморк! – Аделаида чуть не плачет.
– Не ори! Говорила я тебе – не пей из холодильника молоко! Говорила, пей кипячёное!
– Я больше не буду! – Аделаида готова пить кипящее молоко, кусать раскалённое железо на наковальне, лишь бы мама замолчала.
– На платок! У тебя явно своего нету! Это что за девочка такая! Сидит и хлюпает. Носовой платок в карман положить не может! Я до сих пор за ней трусы стираю! Вышвырнет тебя свекровь на следующий же день, как увидит, кого в дом пустила, и опозоришься на всю Ивановскую!
– Василий! – мама вдруг что-то вспомнила, обернулась к отцу. – Ты вот когда я тебя туда послала…
Аделаида узнала его сразу! Она уже не слышала маму и не видела папу, потому что она узнала его… Не блондин! Не с длинными волосами, нет! Но это был он! Он ещё не сказал ни слова, но она поняла – это он – её Высоцкий! Вовсе не рослый, как она раньше думала, в парике, в чёрном гриме, в дурацких французских панталонах и туфлях на каблуке с бантиком. Но, несомненно, это был именно он!
– Давно у тебя насморк?
– Нет у меня насморка!
– А что ты кричишь?! Посмотри, как ты со своими одноклассниками только что разговаривала и посмотри, как ты сейчас со мной разговариваешь!
– Мам! – не выдерживает Аделаида. – Ну дай ты кино посмотреть!
– Это ещё что такой?! Ещё ты мне будешь указывать! Тебя спросили – отвечай! Подумаешь – кино она смотрит! Простите, пожалуйста!
Аделаида всё равно опять не слышит, что говорила мама. Она как завороженная смотрит на экран.
Эх, жаль всё же, что не первый ряд! Тогда прямо изнутри в фильме находишься.
Он на экране уже минут десять, но пока не проронил ни слова.
«Голос… голос… хочу услышать голос! Сколько ж можно! То хлеборобы или как их там – землепашцы, то…»
– Я тебе вчера сказала пыль вытереть. Ты вытерла?
– Вытерла.
– А почему сегодня на пианино опять пыль была?
– Потому, что оно чёрное.
– Значит, надо чаще там вытирать!
– Батюшки! Да ты русский! – при звуке этих первых, сказанных Им слов, Аделаида всем телом откинулась на спинку стула, словно ей начали зачитывать приказ о помиловании.
Нет! Этого не может быть! Она ждала громкий, грубый голос, раскатистую, командную «р». Ну, не мат, возможно, а нечто близкое по смыслу и удачно его заменяющее. Похожее на немецкие марши. А как иначе? Запрещённый певец, бард!
Как бы она описала его голос? Аделаида чувствовала его совершенно физически. Он был похож на дедын ласковый клетчатый плед, который так и остался в Большом Городе; на тёплую воду, которой можно промывать раны, на волшебный бальзам, которым эти раны можно смазать. Он остановит кровь, он успокоит боль, он…
Пыльную тряпку бросила в стиральную машину? Она уже несвежая была…
Мама, какой у него голос… – прошептала Аделаида.
– У кого? Мда-аа. Неплохой тембр… так положила?
Да… Я такого голоса никогда не слышала… Он как… он как музыка. Он в одном слове может подняться и спуститься на несколько тонов! То ля, то ми… я не знаю, как сказать… Он… он… он цветной, понимаешь?
Кто? – мама не улавливала смысл разговора.
Голос!
Глупости не говори! Голос как голос! Если такая умная, надо было ходить к Алине Карловне, а не бросать пианино! Сидит мне тут «до-ре-ми!». Закрой рот, хватит болтать! Мало того, что смотрю из-за тебя всякие глупости, так ты ещё и рот свой закрыть не можешь! Что это за ерунда, я тебя спрашиваю?! Тоже мне «исторический фильм»! Ни Пётр не похож, ни этот… кстати – это кто – Меныциков что ли чёрный? Почему он чёрный? Вот я же ничего не говорю про картину «Звезда пленительного счастья» о декабристах. Хорошее кино! Сам Бондарчук в главной роли! У меня было такое чувство, как будто я со своими старыми друзьями встречаюсь, Анненков там, Бестужев-Рюмин… Ты же знаешь, это знаменитые дворянские фамилии, с ними дружил Пушкин… а это что за пошлость?!
Мама рассуждала, доказывала, Аделаида всё равно не могла её слышать! Она сидела заколдованная, зачарованная, под гипнозом, в другом мире, в другом летоисчислении, на другой планете! Этот голос вливался прямо в кровь и тут же смешивался с ней.
