Возрождать… Этот глагол иногда просто бесил Андрея: Россию – возрождать, производство – возрождать, село – возрождать, культуру – возрождать, даже кулинарию, чёрт побери, – возрождать. Да что же это за такое? Будто и не живём, а лишь стремимся к жизни, и всё вокруг только и ждёт какого-то возрождения! Наверное, ещё и поэтому ему не понравилась ни экскурсия, ни экскурсоводша, которая без конца твердила: «Ах, возрождение… рождение… зарождение… ах-ах!»
И Настю он не позвал к себе по причине «рождения-зарождения». До поры – до времени она была девчонка как девчонка, любовь и всё такое, встречи-гулянья, романтика с луной, ночными купаниями в Амуре, чтением стихов, потом – отличный секс, обалденный просто. Но в последнее время она всё чаще почему-то стала говорить, что любит детей и спрашивала у Андрея, а кого он хотел бы – мальчика или девочку, а если девочку, то как её назвал бы, а если мальчик будет похожим на нее, Настю, то станет счастливым – примета такая есть, а если девочка – на Андрея, то – ой, проблем с ней не оберешься: симпатичная будет, мальчики стаями, как кобели, за ней бегать станут – нет уж, лучше пусть мальчик, он хоть в подоле не принесёт, а то, что может быть гулёной, так это ничего: перебесится, успокоится – придёт любовь, женится…
– Вот ты же перебесился уже? – спрашивала Настя. В её преданных глазах было ожидание положительного ответа. Но Андрей не хотел врать.
Кроме неё, у него была ещё одна женщина, официантка Надежда, – старше на шесть лет, разведёнка, с почти десятилетним сыном на руках: выскочила замуж в девятнадцать лет, так сказать, «по залёту», первый год вроде нормально жили, а потом двадцатилетний муж, по её словам, начал изменять, прикладываться к бутылочке, короче – терпела целых девять лет, а потом: «Вот, милый, твоя дорожка, а это – моя, идём по жизни врозь», и разбежались. Кто там был прав, кто виноват – это Андрея не интересовало. Скорее всего, Надя тоже не ангелица была, судя по тому, как быстро ему отдалась: утром перемигнулись в подсобке, днём перекурили на пару, поболтали о том – о сём, а вечером вопрос: «Понимаешь что-нибудь в микроволновках? Она у меня не фурычит. Может, зайдешь посмотреть?»
Микроволновка, однако, работала исправно: Андрею лишь пришлось воткнуть штепсель в розетку – оказывается, его вилка не доходила до конца, и требовалось небольшое усилие, чтобы добиться контакта.
Надежда деланно смутилась, даже щёки порозовели: «Ой, ну и дурёха! Сама могла бы догадаться. Вот что значит баба без мужика живёт. Ни подскажет никто, не приласкает, не обоймёт…»
«Обожмёт», – хотел поправить Андрей, но лишь усмехнулся и снял свитер:
– Чаем-то напоишь?
– И не только чаем, – засуетилась Надежда. – Вот, водочка. Хорошая, московская, в холодильнике стояла. Вот – мясо, сама запекала, по-французски…
По-французски она умела делать не только мясо, и это особенно впечатлило Андрея: так жарко и страстно его ещё никто не ласкал. Надя была обворожительно бесстыдной, все вещи называла своими именами и ничего не стеснялась. Словно оправдываясь, она, в конце концов, горячо выдохнула ему в ухо:
– Голодная я…
– И я тоже, – не понял он. – Пойдем мяса твоего поедим.
– Ой, какой дурашка! – взвизгнула Надя. – Мужика у меня давно не было – вот и голодная до этого дела. Так бы и проглотила!
У него, конечно, были женщины, но таких видавших виды и безотказных ещё не попадалось. Надя, правда, ссылалась на опыт замужней жизни: мол, бывший благоверный всему научил, а до него она скромная была и ни о чём таком даже и не подозревала. Но Андрей тоже не вчера родился и знал, что если женщине что-то не нравится, то хоть запросись – не уступит, а если уступит, то лучше бы этого не было: будто одолжение делает, скованно, неохотно – никакого удовольствия. А вот Надежде нравилось доставлять радость и она была охоча до всяких экзотических игр как в постели, так и вне её – они разве что на шкафы не забирались.
Правда, как бы хорошо не было Андрею с Надеждой, а как только он выходил из её квартиры, так и охватывала его какая-то непонятная тоска. Он чувствовал себя опустошенным, выжатым, как лимон и таким усталым, будто вагон угля в одиночку разгрузил. А главное, недавний экстаз радости обладания сменялся тупым равнодушием: ничего не хотелось, разве что – придти домой, завалиться на диван и спать. Ну, никак уж не на крыльях любви летать, как об этом пишут в романах.
Впрочем, нечто подобное он испытывал с Настей: накануне свидания Андрея одолевало что-то вроде лихорадки – хотелось, чтобы время шло быстрее, и он постоянно взглядывал на часы, и чистил без того чистые брюки, и умывался-размывался, и снова принимался наводить блеск на туфли, и придирчиво осматривал себя в зеркало (никому бы в том ни за что не признался!), и садился в кресло перед телевизором, но что бы там ни показывали, – это его не привлекало, и он снова начинал бегать по квартире, смахивая малейшие пылинки, поправляя накидки, подравнивая книги на полках – если Настя согласится придти к нему, то пусть видит: всё у него чисто, опрятно, и даже простыни только что из прачечной – хрустящие от крахмала, пахнущие лимоном, дивно свежие.
Наступало время – и он вылетал из дома, и всё вокруг ему нравилось: и пыльный палисадник у подъезда, и клумба, заросшая такой высокой красивой лебедой – в ней терялись георгины, посаженные соседской бабой Пашей, и эти два тополя с сорочьими гнёздами на верхушках, и даже вечно не просыхающая лужа у канализационного колодца не раздражала его: в ней отражались его до блеска начищенные туфли, и, как на фотоснимке, отпечатывалось лёгкое облачко, и тёмно-зеленый куст сирени, и сам он – в белых брюках, легком бежевом свитерке, стройный и, чёрт побери, элегантный как рояль. Ля-ля-ля, элегантный элегант, и не мальчик, а гигант! Ему казалось, что он не шёл, а как бы воспарял над землёй – ну, не то чтобы совсем уж как ангел – в небо, а по крайней мере – почти не касаясь земли, легко и свободно, весело и беззаботно, улыбаясь этому прекрасному миру, в котором есть такая очаровательная девушка по имени Настя.
С ней он понял, что есть такие слова, которые, как летучие мыши, боятся дневного света. Они, оцепеневшие, дремлют где-то в глубине груди, а может быть, даже и в самом сердце – трогательные, хрупкие, наивные, эти слова боятся показаться смешными и нелепыми.
Яркий свет пугает их, но они могут постепенно привыкнуть к нему, и вылетают потом даже днём, но при одном условии: слышать их должен только один-единственный человек, который вдруг становится зайчонком, киской, белочкой, милым, единственным, березкой, ласточкой, ненаглядным, лучше всех, снежинкой, незабудкой, лучиком, мышкой и Бог знает, кем ещё – любимых животных, растений и природных явлений порой всех и не перечесть.
Андрей, однако, и сам удивился, что если милые ласкательства и любовные прозвища занести в список, то он получится таким большим, что можно даже составить целый словарь. Этот лексикон не имел никакого отношения к обычной реальности: он, вышедший из тайников подсознания, был выше её. Но в этом словаре присутствовали и бесстыдные выражения, тёмные слова, восклицания – Андрей, однако, старался не выпускать их из себя: эти летучие мышки вырывались на свободу лишь в присутствии Надежды, которая вообще кричала в постели что вздумается, и если бы их услышал портовый грузчик или закоренелый урка, то наверняка смутился бы.
Днем Надежда, смущаясь, говорила Андрею, что она и сама потом смущается всего того, что сообщала ему ночью. Но сдержать себя не могла. Впрочем, и он не стеснялся.
Надежда, как это ни странно, не исключала наличия в его жизни Насти. Или это Настя не исключала существования Надежды?
Он лишь самому себе мог честно объяснить, почему у него одновременно было две женщины. Что такое секс, он испытал, наверное, слишком поздно – в девятнадцать лет. До этого влюблялся, как и все, – ещё в детском саду («Мама, мне так нравится Оксана Березкина, она такая красивенькая – как куколка»), в первом классе («Бабушка, а почему Неля Петрова не хочет со мной сидеть за партой? Я её только разик за косичку дёрнул, другие пацаны всё время её достают»), в выпускном («Маман, как ты думаешь, мне первому стоит пригласить на «белый вальс» Наташу Мельникову? Помнишь, это та девочка, которой я помогал математику делать. Ну что ты, мама? И не влюбился я в нее, просто… Ну, не спрашивай меня ни о чем! Можно парню первому на «белый танец» приглашать? Или это только девчонки делают?»), в кулинарном техникуме («Бабушка, ты маме не расскажешь, если я тебе что-то скажу? Ну… Я не пойму девушек, бабушка. Представляешь, я с одной встречаюсь – гуляем, кино смотрим, на шашлыки ездим в одной компании, она вроде как моей считается, хотя у нас ничего такого не было. Знаю, что ей нравлюсь. А тут… Ну, не скажешь никому? В общем, мой друг Максим узнал, что она гуляет со взрослым мужиком, ему лет тридцать, наверное, и он ей кольцо с бриллиантом покупал в «Алмазе» – не за просто так же! И на машине её возит. А она со мной потом целуется…»), на море («Максим, прикинь: во Владике такие девчонки – ноги от ушей растут, такие симпатичные! Я с одной познакомился. Мариной зовут. Она меня с ума сводила, но делать ничего не давала. Только шутила: «Любовь бесплатной не бывает». Я от одного её вида прямо дурел. А она: «Любовь имеет свою цену», – и смеялась. Нет, я в ответ насчет её цены даже пошутить не решался. Ты что? Она на ангела похожа – белокурая, голубые глаза… Да ты что? Думаешь, что это проститутка была? Ну, ты даешь!).
