Я вернулся в квартиру, завернул твоего отца в простыню, взял на руки и понес к машине. Люди, которые были поблизости, хватались за голову, сжимали живот или просто сторонились меня, а водитель нашего госпиталя выскочил из машины и спрятался за куст, видимо, там его вырвало.
Я сам довез тело до госпиталя и определил в морг, в специальную «свинцовую» комнату, где раньше мы держали трупы, привезенные из Чернобыля[8].
Мы соблюли все формальности. Кроме одной, – пользуясь нестандартностью момента и ссылаясь на возможные проблемы, о появлении которых даже не следовало напоминать, я строго-настрого запретил делать вскрытие. Хотя, наверное, тут я перестарался. Перепуганные врачи и медперсонал на пушечный выстрел боялись подойти к трупу без меня. Таким образом, я сохранил ему тело.
Долго думал, как поступить: рассказать об этом уникальном случае начальству или хранить все в тайне. Я не знал, сколько может продлиться его состояние, не понимал, что ему понадобится, но предполагал, что деньги потребуются точно. Решение было принято за меня. Через неделю мне позвонили из министерства и «попросили» с докладом в Москву. О нем речь даже не шла, мне только напомнили, что кое-кого я должен обязательно захватить с собой, «сохраняя чрезвычайную секретность». Так мы с твоим отцом перебрались в столицу. В этот самый институт. Я начал работать.
– И какой в итоге вы поставили диагноз?
– Диагноз… – Москалев улыбнулся. – А никакого! Дело в том, что ваш отец абсолютно здоров. Нам бы с вами так! Он просто ушел в сомати[9]!
– И?
– Сомати – это высшая форма медитации[10], при которой душа покидает физическое тело, но находится где-то неподалеку, тело при этом не разлагается, а хранится, как консервы, всегда готовое принять свою душу обратно. Оно может пребывать в таком виде миллионы лет, а душа в это время познает иные пространства, сущности и параллельные миры. То есть набирается опыта, совершенствуется и постигает истину. Известно, что в такое состояние можно войти, только практикуя очень глубокую медитацию, которая доступна лишь избранным или посвященным. Обычному человеку это недоступно!
Полковник сделал паузу, показывая, что сказанное имеет чрезвычайную важность.
– И тут мы подходим к тому, что ваш отец настоящий феномен! Он сделал то, что порой не под силу очень сильным йогам, ламам и колдунам. А он, даже не будучи буддистом, вошел в состояние сомати и пребывает в нем почти тридцать лет. Причиной, как мы предполагаем, послужил серьезнейший стресс. Но и тут мы не уверены на сто процентов.
– Возможно, – задумчиво произнес я. – Они тогда расстались с матерью. И я чувствую, что это было для него очень серьезно.
– Мы знаем. Мы изучали каждую деталь.
– А почему вы все-таки решили, что это то самое состояние сомати?
– Понимаешь! – от волнения Москалев даже не заметил, как перешел со мной на «ты». – В состоянии сомати тело человека не просто неподвижно. Оно становится неестественно твердым и холодным. Намного тверже обычного трупа. Температура снижается до плюс четырех градусов, хотя среднестатистический homo sapiens[11] умирает от переохлаждения уже при плюс двадцати, обменные процессы сводятся к нулю. Исследования подтверждают, что некоторые йоги способны «отключать» сердце, замедлять дыхание, влиять на гормональные процессы. Но это только на время и не полностью. Все эти признаки мы обнаружили у твоего отца. Возможно, двенадцать лет назад тебе было не до того и ты пропустил мимо себя эту информацию. Вот, посмотри. Еще «Комсомолка»[12] писала об этом в 2002 году.
Сергей Валерьевич достал из стола потертую газету и протянул ее мне. Я прочитал выделенный маркером текст:
«В сентябре 2002 года на кладбище под Улан-Удэ вскрыли могилу с телом ламы Итигэлова, умершего 78 лет назад. Медэксперты, присутствовавшие при эксгумации, были потрясены: тело российского Будды вовсе не походило на труп, пролежавший в земле почти восемь десятков лет. Его кожа была мягкой, без каких-либо признаков разложения, хрящевая ткань сохранилась идеально: нос, уши – все было на своих местах. Глазные яблоки не вытекли, пальцы рук и локтевые суставы были подвижны».
– Круто! – только и смог выдавить из себя я.
– Наверное, нам пора спуститься вниз, – тихо сказал врач.
Я все понял и поднялся.
Мы прошли по коридору и оказались у лифта.
Врач что-то рассказывал про госпиталь, но я слушал вполуха – все, что напрямую не касалось моего отца, было для меня совершенно не важно на данный момент. На подвальном этаже мы сделали «пересадку», поменяли лифт, и тут стало ясно, что верхние этажи – это лишь верхушка айсберга. Основная часть лаборатории находилась внизу.
Минус пятый, минус восьмой…
– Нам еще далеко? – нарушая молчание, поинтересовался я.
– Еще два. Этот блок находится на самом нижнем уровне. Там проще поддерживать условия – затраты оптимизируем, – улыбнулся полковник.
– Знакомая тема!
– Мы знаем! – сказал врач. – Прежде чем везти сюда, они все про вас узнали. Так что не удивляйтесь.
Я пожал плечами – вообще-то удивляться сегодня было чему.
Мы приехали. Прошли блок охраны, рамку, весы и еще какой-то странный агрегат, напоминавший электрический стул. И опять долгий путь по гулкому коридору. А в конце лаборатория.
Вошли в комнату, где располагался блок управления. Антураж мог вполне сойти для съемок очередных звездных войн – столько лампочек, блестящих поверхностей, мониторов и кабелей выхватывал из полумрака взгляд. Но самым завораживающим здесь, конечно, было огромное стекло. Оно отделяло нас от помещения, где на довольно высоком постаменте в неярком свете виднелось чье-то тело.
«Это же отец», – сообразил я. Человек за стеклом лежал без одежды, половину тела прикрывала простыня.
– Одежда ему не нужна! А это, – Москалев кивнул на простыню, – Мария Сергеевна накинула для приличия. Она у нас строгая. С первых дней здесь. Студенткой пришла. И осталась. На тридцать лет. И он ее подпускает. А остальных всех выжил. Попросишь его, если очень нужно, – может, позволит войти. А если не захочет – ничего не поделать, всех выгонит. И симптомы все те же. Голова, рвота, ватные ноги. Я давно уже понял – он так энергетический барьер ставит. Или защиту от дураков, если хочешь. А Маше доверяет…
Сергей Валерьевич усадил меня на стул, а сам встал у стекла, как учитель у доски.
– Будду Итигэлову изучить нам просто не дали, но твоим отцом мы занимались вплотную. Благодаря ему мы поняли состав мертвой и живой воды. Ведь вместо крови у него вода так называемого четвертого состояния[13]. В народе ее называют «мертвой водой», так как она убивает больные клетки. Вот смотри!
Полковник подошел к стойке, на которой были выставлены террариумы со всякой подопытной живностью. Наугад извлек лягушку и прижал ее к столу. Я и ахнуть не успел, как острый скальпель отсек лягушачью лапу.
– А теперь… – Из небольшого контейнера полковник достал пробирку с красноватой жидкостью. Еще несколько манипуляций, и я стал свидетелем волшебного исцеления – Москалев приставил лапу на прежнее место, сбрызнул жидкостью из пробирки и, повторяя интонацию фокусника, пропел:
– Вуаля!
Я видел, как за секунды регенерирует ткань. Срастаются кости, восстанавливаются сосуды, затягивается рана.
«Да, чудеса сегодня сыплются на меня, как из волшебного ларца подарки», – не отрывая взгляда от лягушки, думал я.
Закончив впечатляющий эксперимент, полковник вернулся на свое место у стекла.
– А теперь самое важное. За годы исследований мы обнаружили… душу твоего отца. Посмотри внимательно. Видишь?
Я стал вглядываться в полумрак за стеклом, но ничего особенного не заметил.
– Нет, а должен?
– Попробуй сейчас, – Сергей Валерьевич нажал на пульте управления несколько кнопок. Камера за стеклом осветилась матово-розовым сиянием, в котором даже пылинки на стекле стали огромными.
Я пригляделся. Мне показалось, что от тела отца исходят лучи, но самый заметный тянется от груди.
– Что это?
– Душа твоего отца привязана к телу «серебряной нитью»[14], ее диаметр примерно два-пять сантиметров, прочность не поддается измерению. Однако, хоть ее и невозможно порвать, она может «отклеиться», если сила натяжения превысит силы химических связей, что и происходит при химическом распаде физического тела после смерти. А так глюонная нить[15] может бесконечно удлиняться и проходить сквозь любое вещество. При этом она остается невидимой, так как кванты света с глюонами не взаимодействуют, да и сами глюоны – это не столько частицы, сколько связующие поля.
– Но я вижу!
– Это благодаря специальному освещению.
– Ну да!
– Вы хотите попасть туда? – полковник указал на камеру за стеклом. Он опять вдруг стал называть меня на «вы».
Я утвердительно кивнул.
– Это я предложил вызвать вас сюда. Наше руководство сначала указало мне на дверь, но когда они поняли серьезность и необратимость процесса, то дали отмашку. «Зовите, пока не поздно! Возможно, это наш единственный шанс не потерять образец» – таков был их окончательный вердикт.
