Мирослав настоял, чтобы я восстановилась в техникуме – на дневное отделение – и спокойно довела себя до диплома. Тем более что оставались, по сути, только госы.
Да, государство мне дало образование. Так неужели ж я ему за это не сдам какие-то экзамены?
И вот после невольной разлуки я вновь столкнулась с Куценко. Жизненный опыт подсказывал мне, что нужно быть терпимой к человеческим слабостям, и я с открытой душой пошла навстречу Виктору.
Дарина Дмитриевна уехала на Западную Украину преподавать в какое-то учебное заведение русский язык. Там ощущалась нехватка данной специальности. Дело у них шло к разводу. Виктор находился в угнетенном состоянии.
Мое материнское сердце беспрерывно думало о моем дорогом Мишеньке, и однажды в минуту слабости я сказала Виктору:
– У тебя есть сын Мишенька.
Он проявил заинтересованность, но по всему было заметно, что новость не взволновала его по-настоящему.
– Теперь поздно. Если бы ты мне сказала раньше.
Я столько перестрадал. Нельзя портить мальчику жизнь – он имеет другого отца.
Несмотря на всю нежность, которую я проявляла к Виктору, он оставался безучастным. Между нами ничего не состоялось, потому что мы уже были не те. Однако Виктор постоянно помогал мне в учебе по поводу курсовых по всем предметам, не только по математике. Особенно хорошо ему удавалась история и другие гуманитарные предметы.
Дядя Лазарь и тетя Хася после развода с Фимой прекратили со мной всякое общение. Только моя мама отнеслась с пониманием, о чем и написала мне теплое письмо. Там же она сообщала о Мишеньке трогательные подробности и приглашала нас с Мирославом на лето в гости.
И правда, я не видела Мишеньку давно и очень соскучилась, к тому же пришло время познакомить Мирослава с моей родной семьей в полном составе, так как Мирослав стал заводить беседы со своей мамой насчет нашего съезда в одну квартиру большей площади. Я надеялась, что, увидев Мишеньку, Мирослав оставит неуместные планы и выступит с инициативой Мишенькиного переезда к нам. Потому что ясно же: или маленький ребенок, или неходящая старуха.
И вот мы в Остре – прибыли по маршруту Днепр – Десна на пароходе имени Крупской.
Я застала ужасающую картину. Мишенька в каких-то неприглядных обносках, острижен под машинку.
Я тут же спросила у мамы, почему ребенок запущен, но она ответила в духе непонимания: ребенок быстро растет и зачем покупать дорогое, а у соседей мальчик на год старше и от него перепадает хорошая одежда. В магазине купить сложно, да и денег не хватает. А что касается волос, тут прямая выгода в гигиене, потому что волосы у Мишеньки такие густые, что всегда во время расчесывания крик – спутываются даже самые короткие, до корней гребешком не доберешься. А так постоянно на виду все личико.
Да, волосы у Мишеньки в меня. Только у меня каштановые, а у Мишеньки почти русые с пепельным отливом. Как с рождения, так и на всю жизнь.
Конечно, лично я денег на Мишеньку не присылала, ведь я оправданно считала, что материальное положение у Гили и мамы удовлетворительное и ребенку обеспечить порядок можно. Оказалось, Гиля теперь по состоянию здоровья не ездит по селам, а трудится в сидячем положении в местной артели, а там доходы другие.
И все это шепотом, на скорую руку, чтобы не слышал Мирослав.
Но зато он услышал другое: Мишенька приучился звать мою маму «мамэле», а Гилю – «татэле». И к тому же между собой они все втроем перебрасывались словами на идише. Да, Остер есть Остер, и окружение значит много.
Мирослав хотел приласкать мальчика по головке, но Мишенька не понял жеста и заплакал.
Моя мама бросилась его утешать:
– Мойшеле, Мойшеле, не плачь! Дядя хороший. Дядя Мирослав тебя не обидит. – И смотрит на Мирослава как на постороннего знакомого, который забежал на минутку, а не приехал в гости к своей теще и своему, можно теперь сказать, сыну.
Мирослав не показал растерянности, наоборот, он быстро включился в обстановку:
– Я по-еврейски немножко знаю. Я ж родился возле завода Зайцева, на Подоле, там сплошь почти евреи. Мы в пещерах играли в Бейлиса. По старой памяти, так сказать. Иди ко мне, хлопчик, ты ж маленький, а я большой. Я с маленькими не ругаюсь.
И так приветливо улыбнулся, что Мишенька ему поверил и пошел на колени.
Ну, ладно, думаю, главное сейчас – контакт между мальчиком и Мирославом, а я как-нибудь присоединюсь потом.
Пообедали мирно.
Гиля с Мирославом нашли общую тему – кожевенные заготовки и новости в обувной технологии. Гиля, человек без образования, а задавал умные вопросы. Мирослав с радостью доходчиво отвечал. Тем более оба – фронтовики. Тут насчет воспоминаний и рассуждать нечего. Только останавливай.
Когда они с Мишенькой отправились гулять на Десну, мама рассказала мне следующее.
Месяца полтора назад явился Суркис. Трезвый. Пришел и уселся посреди комнаты с требованием сейчас же отдать ему сына.
Мишеньки, к счастью, дома не было – бегал с соседскими мальчиками на улице. Мама объяснила спокойно, что не имеет права распоряжаться ребенком. Что хоть Фима и отец, но есть же еще и мать. И начать надо с матери. И причем по-хорошему. Как-то успокоила Фиму, покормила, налила стаканчик настойки. Он разомлел и попросился вздремнуть.
Когда заснул, мама переправила Мишеньку к дальним знакомым на другом конце Остра, на ночь. А когда с работы пришел Гиля, с Суркисом пошел другой разговор.
Гиля напрямую пригрозил милицией и объяснил, что цацкаться не будет, а даст в морду, даже и насмерть. За Мишеньку ему не жалко и в тюрьму сесть.
Суркис весь вызверился:
– Ах, за Мишеньку не жалко, а за мою поруганную жизнь – жалко? Бей меня за мою жизнь, а не за Мишеньку! А ну! Шо стоишь, как закопанный? Бей, жидовская морда!
Гиля ударил, но не сильно. Мама заверила, что если бы Гиля дал со всей силы, то Суркису бы потом только на инвалидность. Другого пути нет. Фима упал головой об табуретку, вылилось много крови. Мама перевязала.
Суркис посидел с полчаса, пока голова встала на место, и бегом за дверь.
Больше не заявлялся.
Я пришла в ужас. Такое поведение свидетельствовало о том, что ждать от моего бывшего мужа можно было всего.
Мама оправдывалась тем, что не хотела меня беспокоить сообщением о происшествии. Но я понимаю, что она больше имела в виду себя. Ведь как она могла допустить, чтобы состоялась безобразная драка! И к тому же она направила Суркиса напрямую ко мне, вместо того чтобы объяснить бесполезность претензий раз и навсегда. Тем более под защитой своего мужа Гили. Наша жизнь с Мирославом только-только начиналась, и неприглядный конфликт мог испортить впечатление.
Такова действительность.
Мы расстались с Мишенькой душевно. Он охотно обнял и поцеловал Мирослава, со мной попрощался словами, не отлипая от бабушки.
Договорились: к концу месяца, когда хорошо потеплеет, мы приедем с Мирославом и заберем Мишеньку домой в Киев. Мирослав первым поднял проблему, а я только сказала, что раз он решил подобным образом, так поступить и надо. Я как мать всегда мечтала.
Но в уме у Мирослава созрело и еще одно решение.
– Майечка, мне очень понравились твоя мама и твой отчим. Простые рабочие люди. Не говоря уже о Мишеньке. К сожалению, я со своей мамой теперь вижусь крайне редко. Хоть она, в отличие от твоих, живет неподалеку. Мое мнение следующее: нашу с ней коммунальную комнату мы присоединяем к этой квартире и имеем в результате двухкомнатную. Может, в Дарнице, но все-таки. Больше природы. А если не спеша, так и не слишком далеко от центра. Чтобы нам не менять свои пути-дороги. И мама будет с нами. Хоть напоследок своих трудных дней она вполне почувствует любовь и уважение. Она заслужила.
Да, она заслужила. И я тоже заслужила.
Но дело не в этом.
Предстояло решить задачку посложнее, чем съезд.
Я выкроила время для визита к Яшковцу. Конечно, не домой, где существовал риск застать Суркиса, а на работу, в кинотеатр имени Чапаева.
Яшковец рисовал что-то к очередному кинофильму и встретил меня рассеянно. Но когда увидел, что я принесла бутылку горилки, расположился навстречу.
Я прямо спросила, как дела у Суркиса, чем он занимается, как его здоровье.
Яшковец описал положение в двух словах: дуже погано. С работы выгнали окончательно, хорошо хоть не по статье; здоровье висит на волоске. Пьет много и что попало. Собирает копейки у магазина.
Я ужаснулась. Как стыдно! Но Яшковец покачал головой и даже с одобрением заметил, что так делают многие бывшие фронтовики. И ничего. Они заслужили право, и никто не смеет их осуждать. И еще они имеют право на свою собственную жилплощадь, где прописаны.
И пропел ни с того ни с сего: «Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью…»
Удивительная склонность алкоголиков к пению.
Я обратила внимание, что Яшковец почти трезвый и не распечатывает мою бутылку.
