– Изверг! Сейчас совершенно другие времена!
Но Лёня меня уже не слушал. Выдал необходимый минимум и отключился, уставился в монитор и пробормотал:
– Времена не выбирают, в них живут и умирают… умирают, дохнут… Ага! Дохли у него черви. Что и требовалось доказать!
Директор выслушал мое бормотание:
– Я до метро, тут рядом…
И пригласил в машину – черный гладкий автомобиль, похожий на обслюнявленный колпачок от шариковой ручки. Внутри были удобные кожаные сиденья, окна затемнены. Сквозь них мир смотрелся как из носилок какого-нибудь восточного набоба. Рабы несут носилки – многолошадный двигатель крутит колеса.
– Отвезем вас в гостиницу, – сказал протрезвевший директор, – в которой Ганин вас легко найдет.
Он знал, все знали. Едет смазливая кандидат наук на случку к молодому столичному доктору наук…
Столько унижений, сколько мне доставил Лёня, я бы не заработала, даже трудясь в портовом борделе.
Я решила: в гостинице распрощаюсь с директором, сохраняя нейтральное выражение лица. У меня есть двоюродная тетя в Москве, к ней отправлюсь, маме позвоню, спрошу адрес. Тетю не найду? Есть две тысячи тридцать два рубля. Не хватит на гостиницу, буду ночевать на вокзалах, обратный билет на самолет имеется. А Леонид Борисович Ганин пусть катится на все четыре стороны…
Лёня наличествовал в вестибюле гостиницы, что-то вещал в кружке поселяющихся гостей, помахал мне издалека рукой. Мол, подожди, сейчас подойду.
Отошла в сторону и ждала.
Празднование юбилея состояло из двух действий: торжественной части, напоминающей большое собрание – сцена, президиум, трибуна, «слово предоставляется», и банкета в ресторане. Много круглых столиков, покрытых белыми, до хруста накрахмаленными скатертями, отличная закуска, большой выбор напитков. На подиуме установлен микрофон, к нему периодически подходят поздравляющие, в большинстве своем те же, что и на торжественной части, но стиль выступления свободнее, с элементами юмора, с шутками.
На банкете Лёня меня познакомил со своей женой. Понятно, что он не мог оставить ее дома, но я-то как-нибудь пережила бы без этого широкого застолья!
– Венера Павлова, – представил меня Лёня и слегка запнулся. – Э-э-э…
С него стало бы аттестовать меня черт-знает-как.
– Из новосибирской делегации, – быстро договорила я и протянула руку.
– Ляля.
Рука у Ляли была пухлой, бескостной, как у тряпичной игрушки. А имя-то! Ляля!
Как и большинство людей, я не лишена персональных предрассудков. Я терпеть не могу имя Ляля. Его носительница в лучшем случае вызывает у меня сожаление. Бедняжка ходит с кукольным прозвищем, отдающим инфантильностью, если не сказать имбецильностью. Ей забыли подсказать, что надо взрослеть.
Возможно, все дело в том, что в моей жизни была Ляля, горячо любимая.
До пяти моих годков была жива восьмидесятилетняя прабабушка, ее я называла бабушкой, а маму отца – Лялей. Бабушку я помню по запаху. Она была очень полной, много болела, не вставала с кровати, лежала на высоких подушках. Иногда подзывала меня пальцем, я забиралась к ней под одеяло, устраивалась под мышкой. И еще я пряталась у бабушки, напроказничав. Рядом с бабушкой было тепло, уютно, надежно, как в мягкой норке. Бабушка пахла по-особому, с тех пор запах тлена – старой мебели, книг, газет – меня не отвращает, напротив, вызывает приятные чувства.
Когда бабушка умерла, Ляля запретила мне называть ее по-старому:
– Ты уже большая, а я – тем более. Хватит лялькать!
Бабушка Лена была личностью легендарной. Геодезист по специальности, она провела много лет в полевых экспедициях, а потом возглавляла отдел в геологическом институте. По натуре добрую и сострадательную, бабушку Лену все считали злой и вредной. Потому что она никогда не деликатничала, могла прямо в лицо сказать человеку, что о нем думает.
Познакомившись с Русланом, бабушка поговорила с ним несколько минут, оборвала его на полуслове и ткнула в меня пальцем:
– Ты же генетик. Выбрала этого красавчика для полового размножения? Был бы экстерьер, а мозгов не требуется?
Руслан, что понятно, мою бабушку невзлюбил. А Лёня ее не застал. Они бы сошлись.
У Мопассана есть новелла «Слова любви». Герой не выдерживает общения с любовницей, отравившись ее непомерными, неуместными нежностями – пусик, мой толстый котик и так далее.
Столетия не меняют женской натуры. Ляля Ганина – точь-в-точь мопассановская любительница пошлых сладостей. За весь вечер она ни разу не назвала мужа Лёней. Лёка и Лёсик – самое приличное. А когда я услышала: «Трютюхуська», то едва не уронила фужер.
Ляля мила и симпатична. Блондинка с круглыми глазками, похожая на собачку породы вест хайленд вайт терьер. Это такие озорные курносые милашки с ореолом белоснежной шерсти вокруг мордочки. Правда, маленький вест хайленд думает, что он грозный большой охотничий пес, а засахаренная до паточного истечения Ляля, судя по всему, способностью агрессивно, как и критично, мыслить не обладала. Я убеждена, что женщины Лялиного типа, нежные и трепетные, прекрасно защищены. В отличие от таких суровых и тонкокожих, как я или Маруся. Если в нас стреляют, то пуля легко доходит до сердца, а у Ляли пуля застрянет в коконе из сладкой ваты. Хотя внешнее впечатление противоположное: мы – оловянные солдатики, а Ляля – ранимая бабочка. Нас можно шпынять, а Лялечку надо беречь.
Я не собиралась обсуждать с Лёней его жену, но в гостинице, уже под утро, все-таки не выдержала:
– Как тебя угораздило жениться на этой карамельной болонке?
Лёня пожал плечами:
– Она работала у нас лаборанткой и отлично, очень чисто ставила опыты. Это редкое умение. Кроме того, объяснять женщине, почему ты выбрал в свое время другую женщину, непродуктивно и бесполезно.
– Почему у вас нет детей? – не унималась я.
– У меня? От Ляли? – совершенно искренне удивился Лёня. – Дети у меня будут от тебя.
Лёня болтун и краснобай, уютно женатый мужчина, для которого работа стоит на первом месте, поэтому его слова: «дети от тебя» – не более чем ни-к-чему-не-обязывающий комплимент.
Однако через месяц после возвращения домой я обнаружила, что беременна. Сообщить Лёне? Уподобиться женщине, которая ловит мужчину на веками проверенный крючок? Но Лёня не рыба, а кит, который крючков не захватывает. Скорее всего, Лёня удивится и не скроет разочарования: оказывается я все-таки дура, если звоню по такому поводу. И скажет что-нибудь вроде: «Это ведь не я беременный. Ты что, маленькая? Не знаешь, как в таких случаях поступать?»
Я решила оставить ребенка, как бы нелепо это ни звучало – назло. Всем назло: Лёне, Руслану, маме с папой, самой себе и собственной забубенной судьбе.
Лёня хранил молчание три месяца. Потом позвонил и сходу спросил:
– Слушай, а ты не беременна?
– Да.
– А чего молчишь?
– А ты чего? Как ты догадался?
В этот момент я ехала в маршрутном такси, и прочие пассажиры с интересом наблюдали за девушкой, по щекам которой градом льются слезы, но она изо всех сил старается говорить нейтральным голосом.
– Догадаться было не сложно, все-таки мы упорно трудились на данной ниве. Значит так, – засопел Лёня.
Я отлично представила, как он сейчас чешет затылок, складывает губы дудочкой и как будто пытается втянуть их ноздрями.
– Увольняйся, собирай манатки, – диктовал Лёня, – я развожусь, размениваюсь и тэ дэ. Как не вовремя ты залетела! У нас сейчас потрясающий эксперимент…
– Разберись сначала с экспериментом, который со мной проделал. И у меня еще есть дочь Лиза.
– Лизой меня не испугаешь. Постараюсь уложиться в два месяца. Пока!
В результате размена квартиры Лёня получил комнату в коммунальной квартире в доме на задворках Тверской улицы. Большая двадцатиметровая комната в центре столицы. Кроме нас в квартире жили еще двое пожилых одиноких пенсионеров. Виктория Гавриловна (она серьезно считала, что дочь мы назвали в ее честь) и Павел Иванович.
Из большого набора симптомов старческих деменций Виктории Гавриловне достался комплекс обнищания. Ей казалось, что ее обворовывают: племянницы, сотрудники соцпомощи, участковый врач – всякий, кто переступает порог ее комнаты, обязательно найдет спрятанные глубоко под кроватью в битых молью валенках купюры.
Кстати, когда умерла жена Сальвадора Дали Гала, у нее под кроватью обнаружили чемоданы, забитые бумажными деньгами. Лихолетье в молодости отдается маразмом в старости.
Из-за чудачеств Виктории Гавриловны я неустанно твердила своим домочадцам:
– Не входить в ее комнату, не поддаваться на ее приглашения!
Павел Иванович был хроническим, глубоким, тихим алкоголиком. Выпивал, съедал то, что подсовывали мы или Виктория Гавриловна, и спал. Просыпался, выпивал – и так по кругу. Когда у него кончались деньги на выпивку, он страдал отчаянно. Однажды украл Викину коляску и пропил. Боялся показаться нам на глаза, ночевал в подвале. С тех пор мы держали запас «лекарства», чтобы «подлечить» Павла Ивановича до получения пенсии. В его комнате я периодически мыла полы и вытирала пыль. Там ничего не менялось, не сдвигалось, не трогалось, как в музее, если подходит это определение к нищей обители.
