Богдан осёкся.
Не хватило пороху выдержать строгость и, извинительно, в досаде коротко вскинув руки, повёл уже уступчивей, мягче, шелковистей.
– Заранее прошу тебя. – Он тихонько взял её за плечи. – Брани почаще, буду слаще. Если б… Опять сносит на тогда… Замахнулся я на двадцать четыре. Расстегнул глотку… Задала ты пфейферу. Чётко осадила на восьмак. Возьми тогда мой верх, дело б у нас рассохлось, остался бы я прежним гастролёром-рублехватом, этаким лихим савраской без узды. Но ты устояла на своём. Вступилась за ленточку земли. А кончилось… Именно с первой встречи с тобой… Именно с твоей земли пошёл я в чём-то… другой. Со временем помалу как-то поднялся в собственных глазах, в глазах всей стройки. Возведут вот, глядишь, в норму нашу восьмиметровку… А без тебя был бы этот зачин? Понимаешь, кто ты для меня? Для моих солдателли?
– Без понятий… – не сразу ответила Маричка. Казалось, будто издалека достал её его вопрос, без видимой охоты отозвалась. – Только знай одно, твои газовые бакланы – нехристи… Им даже мёртвые мешают. Своротили плиту…
Поверх Марички Богдан глянул ей за спину, откуда размыто, полупризрачно, как-то отжито серела надгробная плита. Капли дождя, разбиваясь, глухо вызванивали по ней.
– Ты уж строго не карай, – винясь, попросил Богдан. – Мы так старались тут, так старались… Выскочил как на грех угол кладбища на сам путь трассы. Так осторожничали… Сколь можно отступили… Вроде разошлись без особой беды… Однако, – качнулся верхом в сторону плиты, – смирняга тут жилец, терпеливец большой… А вот коснись меня, я би из-под тонного камешка не смолчал, что потревожили домок.
– Не паясничай.
– Поворчи, поворчи… Это тебе в пользу. Странно даже… Не выкати ты тогда на сто лет[98], не царапни, разве – даю честное-расчестное – были б мы теперь вместе? Мда-а, мины рвутся все ближе… До нового года трое у нас женятся. Что делают, что делают «девушки повышенной опасности»
– верховинские крали!..
– Мы – вместе?.. – сломленно прошептала Маричка и повинно повела вокруг очами.
– Увы и ах, подтвердил товарищ монах. Именно вместе!
– Проворно снимая с себя плащ и развешивая его на широко раскинутых руках над Маричкой, наливающимся твёрдостью голосом пробасил Богдан. – Венерами Милосскими не бросаются. Отнесли заявку, союзом потопаем и под расписку. Сказал а, говори и бэ!
«Пока не поздно, не остановиться ли нам на а? – путано подумала она. – Куда вело, туда и брело… Как же меж двух огней?..»
Вслух же выговаривала уныло, окусывалась:
– Если сейчас ты так… А… Я про свадьбу… Не спешишь… А ну случись… Отбежишь от слова от своего… Кинешься летать со стройки на стройку… А я кукуй одна?
Богдан оторопело смотрел на неё и в первую минуту не знал, что и сказать.
– Ин-те-ре-е-есненько – наконец прорвало его. – Если я кукуй один – пожалуйста?
– Это ж когда ты успел накуковаться без меня?
– А ты ничего и не помнишь? Уже при мне ты сколько раз отъезжала? То в Иршаву? То в Ужгород? То в Киев? То в саму Москву? Не помнишь? Заколебали эти совещания-мутатания! Как же! Без передовички из Чистого Истока Москва не может заснуть! Кому нужна эта бесконечная делёжка опытом? Девчата у тебя в звене что поют? Маричка вечно в разъездах-путешествиях по стране! А мы за неё паши. А урожайка раскладывается на всех! Открыто говорят: она прохлаждается, а мы за неё знай паши! Она только не забывает грести денежки да почёт! Ты-то на себя глянь… Это ты у нас будешь больше блистательно отсутствовать! А вовсе не я!
Маричка повинно молчала.
Богдана это подстегнуло, и он уже твёрже вёл свою линию:
– Так что, подружа, не в ту степь ты сворачиваешь. Прежде чем сказать слово, я крепенько взвешу. Знай, моё слово не с ветра упало. Сказал – связал. Ещё раз повторю: дальше компрессорной не упорхаю. А до компрессорной буду гнать домой переводы.
– В деньгах вся жизнь? Пойдут… когда-нибудь дети… Что, я им с карточки стану папаньку показывать? Ты ж незаменимый на своём газе! И не превратятся ли твои переводы в чумные алименты?
Богдан жертвенно закатил глаза. Надоело! Ну что молотить одну и ту же копну? Одну и ту же?
Демонёнок поджигает бросить обидную колкость, но Богдан сдерживается. Возражает прощающе, уступчиво:
– Ты не своё, Марика, поёшь… Всё это я уже слышал от твоей мамушки. Слово в слово слышал. Так что не обессудь. Повоспитывала и доволе на первый раз. Разумное принимаю к исполнению…
И, в досаде саданув кулачиной в ладонищу, гордовато выкрикивает:
– Да! Забыл главное!.. Мои присады пошли в серию! Сообщили мне… Больше не будут гибнуть орлы. И аисты!.. А то б дожили, некому стало носить детей…
– Тебя всё на смех заносит…
– А чего горюниться? Переедем вот сюда с музыкой, – потыкал в кресты вокруг, – тогда и нагорюемся. А пока нам пора домой. Прочь от этой сыри… В тепло!
Как сквозь мглу неуверенно, выплаканно спросила Маричка:
– К-куда-а?..
– До-мой, – по слогам повторил Богдан. – У нас с тобой дом один.
РУСИНИЯ
РУСИН – СЫН РУСИ!
Лучше садися под тень Льва и Тигра, нежели под покров лукавого.
Александр Духнович
А закрутил всё коварный господин Случай в командировке.
От одного толстого московского журнала я приезжал осенью 1980 года в карпатское село Белки за очерком о знатной звеньевой кукурузоводческого звена.
Материал я собрал дня за два и уже был на автобусной остановке, чтоб вернуться в Ужгород, а там и в Москву.
На автобусной остановке я невольно подслушал страшную историю семьи Н., и автобус без меня упылил в Ужгород.
А я ринулся к братьям Н.
Они всего-то три месяца как вернулись из Канады.
Пожилые братья рассказали мне грустную историю про то, как недавно ездили в Канаду на встречу с отцом, которого не видели полвека. Рассказали про его жизнь, про то, что сами видели там.
Одному рассказчику было с год, второй жил у матери под сердцем, когда отец уехал за океан заработать на землю да на хату. Уехал и пропал. Вот только отыскался…
Многие мужчины уходили отсюда в прежние времена на заработки в Штаты, в Канаду, в Бразилию (в Бразилику, как тут её называют), в Аргентину.
Многие уходили, да не все возвращались.
Застарелая карпатская открытая рана.
Я объехал в округе всех, кто побывал там, за океаном.
Иван Иванович Жупанин.
Пётр Иванович Жупанин.
Анна Петровна Бабинец.
Дмитрий Павлович Кармазин.
Фёдор Юрьевич Ильницкий.
Юрий Васильевич Кепич…
Русин у себя дома, на Верховине, и за границей, в США, в Канаде, – нетронутая тема в современной русской отечественной литературе.
Почему бы мне не тронуть?
«Русиния» (первоначально роман назывался «Верховина, или Путь из-за океана» и был в «ранге» повести) поглотила меня. Писал я её почти круглыми сутками, как в угаре. Начал во вторник 24 июня 1980 года. А уже в пятницу 31 октября того же года повесть была вчерне готова. Потом «белил» до четверга 25 июня 1981 года. Один год и один день вырезала у меня «Верховина».
Тут надо сказать искренние слова благодарности моим большим, добрым помощникам. Это прежде всего киевский учёный, профессор института искусствоведения, фольклора и этнографии Академии наук Украины Алексей Иванович Дей и талантливый московский критик Леонид Павлович Бараев.
На год я запер рукопись в стол. Для выдержки. Потом прочитал, поправил и 11 декабря 1982 года отправил на верховный суд Ф. Ф. Кузнецову, первому секретарю правления Московской писательской организации СП РСФСР.
Кузнецов направил рукопись руководителю секции критики В. И. Гусеву. Тюбетеечно я знал Гусева по Воронежу. В молодости я работал в щучинской, потом в лискинской районных газетах, засылал свои «бессмертинки» и в Воронеж, в «Молодой коммунар», где Гусев работал. Мы встречались только на газетной полосе. А теперь вот через четверть века встретимся нос к носу? В натуре?
Я позвонил ему, и мы уговорились о встрече.
Он спустился к проходной Союза писателей. Встретил выкинутой вперёд рукой с оттопыренным большим пальцем:
– Вот такую вещь написал! Квалифицированно! Сочувствующую рецензию гарантирую. Этой темой интересуется в «Совписе» Немченко. Неси к нему. Пусть передаст мне на рецензию.
Тут же звонит Немченке. Тот в творческом загуле.
Приходит день, и я тащу повесть в «Совпис». В издательство «Советский писатель».
Редакцию русской советской прозы вёл там Гарий Леонтьевич Немченко. Мы были с ним немного знакомы. Это он в журнале «Смена» напечатал в моём переводе с украинского рассказ Миколы Винграновского «Не смотри мне в спину».
При встрече я перепутал отчество Немченки. Обрадовал:
