Наконец они достигли извилистого русла запорошенной речки, вдоль которой темнели редкие заросли, продуваемые степным сквозняком. Это и было место, где когда-то располагался хутор, стертый с лица земли вихрями истории. Здесь заканчивалась Сталинградская битва. Здесь атаки штрафников замыкали кольцо. Здесь шли отчаянные ночные бои, в одном из которых пал его дед, тридцати трех лет от роду. И если бы он встал сейчас из снегов, был бы моложе Бекетова.
Бекетов, кутаясь в пальто, осматривал волнистые горизонты, голубые холмы, и думал, что эту волнистую синь видел дед. Где-то вдоль речки располагалась траншея, из которой он выскочил в ночную метель и бежал, задыхаясь, навстречу грохочущим вспышкам. Здесь, в степном безлюдье, витала его душа. Здесь, в степной земле, таились отпечатки его бегущих ног.
Бекетов стал разгребать снег, пробиваясь к земле. Руки его замерзли, покрылись порезами, красными кристалликами крови. Он дышал на руки, и ему казалось, из-под снега доносится к нему тихий голос. Он добрался до земли, ледяной, с замерзшими травяными стеблями. Ножом рыхлил землю, откалывал мерзлые ломти. Принес из машины деревянный ларец и наполнил стылой землей. Верил, что в этой земле, среди корешков, частичек ржавчины, кристаллов льда, присутствует дед. Его неисчезнувшее дыхание. Его молодое лицо.
Вернувшись в Москву, он сел за руль и отправился на тихое подмосковное кладбище, где покоилась его бабушка. Она окружала его в детстве своим обожанием, светом бесконечной любви. И всегда, до самой кончины, когда она вспоминала погибшего деда, у нее дрожали губы и наполнялись слезами блеклые голубые глаза. Он страдал от этих рассказов, и ему казалось, что бабушка все еще надеется на долгожданную встречу, на чудо свидания.
Он приближался к кладбищу, положив на сиденье ларец. И ему казалось, что бабушка слышит его приближение, все наполнилось ликующим трепетом, и небо, и земля, и морозное солнце, окруженное радугой, поют, торжествуют, готовят волшебную встречу.
Он прошел мимо заснеженных могил, гранитных памятников, бумажных венков к тихой могиле. На кресте лежал снег, на розовом камне было начертано родное имя. Бекетов разгреб снег и высыпал сталинградскую землю, чувствуя, как она страстно коснулась могильной земли, пламенно в нее погрузилась. И ему казалось, что кругом благоухает листва, шумит в листве теплый дождь, и молодой, обожающий муж обнял прекрасную молодую жену, и они уходят в чудесную даль, окруженные туманным дождем.
Елена и Бекетов сидели в утреннем кафе. Он рассказывал о своих поездках, о настроениях директоров-технократов, о протестном движении в городах-миллионниках. Кругом молодые люди лакомились сластями. Сновали официанты, поднося ароматные чашечки кофе. Длинноволосый юноша упоенно работал с ноутбуком. Худосочная дама в очках читала газету. Елена смотрела на утомленное лицо Бекетова, на темные линии, проступившие у рта, на платиновую седину, которой стало больше у висков. Видела, как он устал, весь в тягостных думах. Не хотела обременять его своими переживаниями. Ни страшной тайной, которую открыл ей Градобоев. Ни безумной выходкой танцовщиц, осквернивших святыню. Ни странной встречей с кремлевской колдуньей Кларой, которая пророчила ей беду.
Она протянула руку, коснулась пальцами бровей Бекетова, провела ладонью по волосам:
– Мы оба очень устали. Хорошо бы нам уехать хоть на несколько дней. Впереди будет столько ужасного.
– Как же нам уехать… Градобоев нуждается в нас.
– Он укатил на три дня в Петербург.
Бекетов рассеянно смотрел. Казалось, смысл ее слов медленно доходил до него сквозь заботы и гнетущие раздумья. Глаза его дрогнули, в них мелькнуло шальное веселье.
– Погоди минуту.
Он встал, отошел к стойке, где были разложены на тарелочках бесчисленные сладости и шипел, брызгал гущей кофейный автомат. Елена видела, как он говорит по телефону, улыбается. Догадывалась, что он шутит, острит. Вернулся к ней:
– Вставай, мы уезжаем.
– Прямо сейчас? Куда?
– Ты же хотела.
– Но надо домой зайти.
– Зачем? Машина у дверей.
– Но все-таки скажи, куда?
– Куда глаза глядят. – И опять в лице его мелькнуло шальное веселье и озорная радость.
Пока они ехали в городе, застревали в пробках, останавливались у воспаленных светофоров, Елену продолжали мучить страхи и дурные предчувствия. Когда они выбрались за Кольцевую дорогу, катили по Дмитровскому шоссе среди тяжеловесных фур, ей продолжало казаться, что в этих фурах движется вслед за ней весь груз ее огорчений и страхов. Но когда шоссе опустело и машина обрела скорость, полетела мимо подмосковных поселков и рощ, Елена почувствовала освобождение. Страхи и напасти еще гнались за ней, но машина с легким шелестом отрывалась от них, и они отставали. На душе становилось светлее, свободнее. Сидящий за рулем Бекетов был тем кудесником, кто принес освобождение, увлек в полет среди полей и перелесков. Она не знала, куда направлен этот полет, но вверяла себя его крепким, сжимавшим руль рукам, его зорким глазам, в которых переливались снежные просторы, березняки, черные ели.
– Ты мне не скажешь, куда мы едем?
– Поверь, это прекрасное место.
Она верила, что это прекрасное место. Там она укроется с любимым человеком от разъяренных толп и ядовитых страстей, унизительных обманов и отвратительного раздвоения. Только он и она. И словно кто-то, летящий над ними, услышал ее. Осыпал белой крупой. Дунул из полей белой метелью. Окружил вихрями. Помчал через дорогу снежные струи. Они оказались среди снегопада, который укрыл их своей летящей завесой, спрятал от случайных глаз, заслонил, как в сказке, от злой погони. Они улыбнулись друг другу. Бекетов достал телефон и выключил. Елена сделала то же самое. Теперь были отсечены все связи с городом, разорваны все тенета, умолкли все назойливые голоса.
Снег шел, мелькали редкие деревеньки, разрушенные колокольни. Иногда с воспаленными фарами проносилась встречная машина. Появлялся на мгновение бредущий по обочине путник. А когда снег кончился, возник Углич со своими разноцветными лубочными домиками и синими куполами. Побежали деревеньки с чудесными резными наличниками. Елена умилялась, ликовала, славила их побег и свое избавление.
Уже стемнело, когда они свернули с шоссе, покатили в густых елях по узкому асфальту. Остановились перед шлагбаумом, подле которого светилось оконце будки. Вышел охранник с фонариком, осветив номер машины. Отдал Бекетову честь и впустил в еловую чащу. Редкие голубые фонари освещали снег. Дорожка привела к одинокому коттеджу. Уютно светили оранжевые окна. Они оставили машину, поднялись по хрустящим ступеням, вошли в прихожую. Елена, снимая шубку, поняла, что именно об этом она мечтала, порываясь убежать из города, спасаясь от невыносимых забот.
Золотились деревянные стены. Из прихожей коридор вел в соседнее неосвещенное пространство, где темным стеклом застыл бассейн. В гостиной жарко горел камин. На столе на блюде темнел кусок запеченного мяса. Стояла бутылка вина. В вазе светились яблоки, груши, свисала виноградная гроздь. В приоткрытую дверь виднелась спальня с таинственными шелками. Казалось, здесь недавно побывал гостеприимный хозяин, все приготовил и скрылся, растворился в этих елях, снегах, голубых фонарях.
– Ты кудесник, – сказала она, протягивая руки к камину, подходя к стеклянным дверям, ведущим на заснеженный балкон. – Ты говорил о чуде. Вот оно и случилось.
Они сели за стол. Он резал ломтями мясо, которое было еще теплым. Наливал в бокалы вино. Держал бокал за хрупкое донце и, глядя ей в глаза, говорил:
– В этой безумной гонке, в этих треволнениях, где одна забота сменяет другую, у меня и секунды не было сказать, как я тобой дорожу. Как люблю тебя, как любуюсь тобой. Как мне дорог твой нрав, твой чудесный голос, твои дивные пальцы и сладкие губы. Ты моя единственная и неповторимая, Господь Бог создал тебя для меня, и я нуждаюсь в тебе. У меня было помрачение, когда я в тоске бросил все и уехал, не простившись с тобой. Но если бы ты знала, сколько раз ты мне снилась! Будто мы идем по берегам каких-то волшебных рек. Или мчимся на машине, как тогда в Ницце, под огромными пернатыми пальмами, сквозь которые сверкает море. Или входим в просторные храмы, где звучат песнопения, из купола летят аметистовые лучи. И ни одного тревожного сна, ни одного дурного предчувствия. Только красота, нежность. Я привез тебя сюда, в снега и ели, чтобы сказать, как ты мне дорога. Господь соединил нас, провел через испытания, чтобы мы больше не расставались. Пью за тебя, моя ненаглядная.
Они чокнулись. Звон тихо плыл, не удаляясь. У Елены сладко кружилась голова. Сыпались угольки в камине. Глаза Бекетова, сияющие, очарованные, глядели на нее, и в них было обожание.
Она медленно выпила вино. Через минуту почувствовала, как посветлело в комнате, как деревянные стены стали золотыми, словно наполнились медом. Темные сучки в потолке превратились в фиолетовые живые глаза.
