– Шляпу сними, иначе не пойду с тобой, – с ходу сказала Эля.
Митя было нахмурился, но она быстро поцеловала его в щеку, и Митя, ощутив на щеке ее губы, тут же потерял контроль, разулыбался, шляпу сдернул, руки как-то сами собой задвигались, он начал говорить что-то очень смешное, очень, от чего самому захотелось смеяться, напевать американскую потешную песенку, в ноль написанную про Митю и его нынешнее состояние… «I’m toо sexy for my hat… too sexy for my hat»[3]…
Митя пел, смеялся, то обнимал Элю, то попытался ее приподнять, один раз умудрился поцеловать, попал мимо щеки, прямо в ухо, хорошо, что у нее нет сережек, оказывается, так здорово целовать ее мочку, нежную, чуть пушистую, можно попробовать еще раз, он не распробовал… Эля отталкивала его, но как-то не всерьез, так что хотелось снова и снова трогать ее, обнимать, пытаться целовать – то в висок, то в шею, то рядом с губами – такое тоже удивительное место, там, где у Эли рождается улыбка, – и у всего свой вкус…
– Кажется, я немножко сошел с ума… – Митя услышал свой голос и рассердился. И зачем он это говорит? Что это? Кто это говорит? Он прекрасно себя чувствует вообще-то…
Но совладать с собой было невозможно. Он говорил, делал совершенно не то, что собирался. Он собирался идти батиными шагами, широко раскидывая ноги, гордо, независимо, с прямой спиной, чуть откинувшись назад. А вместо этого скакал вокруг Эли, хохотал, пел, приставал к ней и был от этого совершенно счастлив.
– Велосипеды! – напомнила Эля. – У нас хватит денег?
– У меня есть деньги! – Митя достал остатки евро. – А сколько они стоят, кстати?
На велосипеды им хватило, тем более что вечером, перед гала-концертом, предполагался прощальный фуршет, можно было сэкономить на обеде.
Оказалось, что Эля ездила хорошо, смело и свободно, не так, как обычно катаются девчонки, кокетничая и боясь упасть. Эля гналась по берегу так, что Мите пришлось догонять ее.
– Ну, ты даешь, – запыхавшись, он обогнал-таки ее и встал наперерез. – Куда поедем?
– До границы с Литвой! – засмеялась Эля. – У нас времени много.
Митя одним прыжком соскочил с велосипеда и взялся за ее руль, положа руки ей на ладони.
– Эля…
– Да?
Митя смотрел ей в глаза и понимал, что сейчас сделает все, что бы она ни попросила. Скажет искупаться в ледяном море – искупается, скажет рассказать все, что он знает, обо всех, о Сене, о родителях, о нем самом, о том, как ему бывает одиноко, как страшно думать о будущем, как он иногда не верит отцу, когда тот рассказывает ему о его тернистом, но звездном пути, о том, как ему унизительно бывает чувствовать себя самым бедным в классе, работает ведь одна мать… Все то, о чем он не расскажет никому и никогда, он готов был рассказать сейчас Эле, если бы она потребовала. Может быть, он бы даже мог отрезать себе ухо, если бы было нужно. Сам он не хотел ничего – только быть рядом с ней, так близко, как только она захочет, как только она позволит. Он сейчас был согласен на любое.
Эля под его взглядом слезла с велосипеда, молча, ничего не говоря и не спрашивая. Как-то она слышала его несказанные слова. Что-то изменилось в ее взгляде. Она испугалась? Или растерялась?
Без улыбки она вместе с Митей отвезла велосипеды к дюнам, они прислонили их к растущему прямо сквозь песок кусту, тот накренился под тяжестью двух велосипедов.
Девушка повернулась к Мите. Он немного растерялся. Веселье прошло. То, чего он хотел и боялся, было невозможно. Почему-то сейчас ему стало это ясно.
Она – хорошая девочка. Она – не Тося. Тося – тоже хорошая. Но Эля точно трогать его, как Тося, не будет. И предлагать себя, как Марина, тоже не будет. Но ему этого и не нужно. Он сам за ней побежит… Только не догонит. Слишком она совершенна. Слишком всем нужна. Митя сел на песок, чуть отстранившись от Эли, не касаясь ее. И стал наблюдать за муравьями, оживленно бегающими по плотному песку. Здесь, дальше от моря, песок был не сырой. Муравьи носили крохотные веточки, по одному, по двое. Вот кто-то потащил своего примятого товарища, может, это Митя на него наступил…
– Ты что?
– Ничего… – Митя оторвал веточку с бледно-желтыми соцветиями. – Интересный запах… У тебя волосы так пахнут, похоже…
Эля улыбнулась и сама обняла его. О, нет. Так не нужно. Когда он чувствует ее руки, он перестает что-либо соображать. Все как-то плывет, все становится другим, неопределенным, без начала и конца, мысли мгновенно сминаются в крутящийся клубок, начинают прокручиваться в голове, не зацепляясь ни за что конкретное… Митя не понял, как оказался так близко от ее глаз, в которых – бесконечность и совсем другая жизнь, другое будущее, вообще что-то другое, близко от ее губ, вкус которых он теперь знает так хорошо… Он думал как раз под утро, что будет, если он поцелует ее по-другому… Он не знает, откуда это родилось в его голове… Он никогда раньше не думал об этом. Эля удивилась, но не оттолкнула его… Бесконечно, наслаждение может быть бесконечно, только телу становится все неспокойнее, все горячее, и что ему с этим делать?
Митя отстранился от девочки, встал, размялся, помахал руками. Не очень помогает, на самом деле. Он уже привык к новым ощущениям в своем теле, но… Что, вот так теперь будет всегда? Митя искоса взглянул на девочку. Догадывается она, что с ним происходит? Или нет? Достаточно она взрослая? У нее такие мудрые глаза… Но мудрость здесь ни при чем. Это – любовь? Да, наверно, это любовь. И то, что у него сейчас в душе, и то, как на смятение души реагирует его тело.
– Я тебя люблю… – тихо-тихо, чтобы не слышал никто, даже крохотный муравей, который все стремился залезть к нему под носок, пробормотал Митя.
– Что ты сказал? Не слышу, – улыбнулась Эля.
Ей легко улыбаться. У нее другая природа… У нее все скрыто. И никто не знает, что она испытывает на самом деле… Хочет ли быть с ним, так, как этого хочет он… Может ли он ей предложить близость? Или это предлагать не надо? Это произойдет само собой? Сегодня вечером? Или прямо сейчас, если уехать подальше, на пустынном берегу, в дюнах? Попробовать – уехать ото всех и… А если она откажется? Если разобидится? Или, наоборот, она обидится, если он не попытается к ней подступиться? А как это понять? Митя несколько раз напряженно взглядывал на Элю. Вообще-то это нехорошо, наверно… Нет, он не знает. Он знает одно – теперь он точно знает, что он взрослый, и знает, чего хочет. Только вот как быть с ней? Вдруг она вспыхнет, расплачется или ударит его по щеке…
– Ну, пошли, отдохнули? – весело спросила Эля и встала.
А, вот как! Ей весело! Он-то еле справляется со своими чувствами, со своей страстью – это ведь страсть? Конечно, страсть, ему же сейчас станет плохо от напряжения, у него сбилось дыхание, он весь красный, наверно, красный, он чувствует, как кровь несется по всему телу – вверх-вниз, вверх-вниз… А она просто отдыхала…
– Пошли! – рявкнул Митя. И не будет он смотреть, как задрожали у нее губы!!! Как задрожали, так и задрожали! Ему сейчас – гораздо – хуже! Гораздо хуже! Невыносимо! Очень тяжело быть взрослым мужчиной… – Подожди… – Он резко рванул ее за руку, развернул к себе. – Мне надо тебе что-то сказать… – Митя крепко ухватил Элю, прижимая ее к себе. Ну и как быть? Как? Может, его переполненное чувствами тело как-то успокоится? Или, наоборот, от ее близости его сейчас разорвет?
Эля, кажется, пыталась высвободиться, но Митя стоял, сжимая все сильнее девочку. Это любовь, да, понятно, это любовь. Он ее любит, любит, любит… Он должен быть с ней, что бы она ему ни ответила… А он и не будет спрашивать… Не будет… Все и так ясно… И он должен делать, что хочет…
Митя выдохнул. Вот как, оказывается, иногда бывает. Какая интересная жизнь у его тела, сложная, непредсказуемая.
Эля осторожно отстранилась от него.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила она. – Что-то ты…
– Да… – Митя провел губами по ее лбу. Он придет к ней, обязательно сегодня придет. Ему ясно теперь, как надо себя вести… Ясно… Чуть успокоившееся тело опять задрожало и растревожилось. Митя слегка отпихнул от себя Элю, так, чтобы она не обиделась.
– Что?
– Отойди от меня.
– Почему?
Митя усмехнулся. Почему… Маленькая глупенькая девочка… Потому!!!
Он рывком поднял ее велосипед, потом свой.
– Поехали.
Он – знает. Он – взрослый. Он – к ней вечером придет. Он ее любит. Все, точка. И это навсегда. Ничего лучше у него никогда не будет, потому что не бывает лучше девушки, чем Эля, совершеннее, красивее, нежнее. Говорить ей об этом? Митя искоса взглянул на нее. Батя бы точно сказал – не говорить. Но ведь все идет как-то совсем не так, как предсказывал отец… Хорошо это или плохо – это неостановимо. Думать о том, как придется отчитываться перед отцом, ему не хотелось. Невозможно об этом думать. Может быть, он ничего и не скажет. Есть вещи, о которых отец даже и не догадывается. Например, о Марине Тимофеевне. Или о том, как далеко зашла Тося в попытках ему понравиться. Или о том, что Митя тайком лепит в школе. Знает, что это неправильно, но ничего поделать с собой не может. Так что расскажет ли он об Эле – не факт.
