В общем, все эти штучки с ним не проходили. Вел он и у младших, и у старших, и успеваемость там и там держал на хорошем уровне. Хотя, конечно, с седьмого по одиннадцатый старались, кто во что горазд, особенно мальчики, – лишь бы ничего не делать. Работы, скачанные из интернета, он отслеживал безошибочно – достаточно было набрать в поисковике любую фразу из первого абзаца, болтологию на галерке слышал прекрасно и комментировал столь неприятным для нарушителей тишины образом, что с ним старались не связываться, а в исторических дискуссиях обычно противника побивал. Ему было немного жаль современных школьников, чьи представления о древней истории почерпнуты были из голливудских блокбастеров, а об отечественной – из неряшливых современных сериалов, которые снимались сплошь с модным эффектом сепии, однако на профессиональных консультантах там явно экономили. Вбить хоть немного адекватной информации в эти замусоренные, как дачный чердак, головы было непросто.
Но сделка сорвалась, и Сергей стал рассеян. Этим пытались воспользоваться: ученикам только палец покажи, отхватят руку даже не по локоть – по плечо.
С девятыми начали с опережением графика тему «Международные отношения после Второй мировой войны». Сергей пытался объяснить своим оболтусам из «В» класса расстановку политических сил. Он рассказывал и краем глаза наблюдал за Сибгатулиным, который, опустив руки под парту, чатился по аське через мобильник. Аська тихонько куковала, но ее владелец наивно полагал, что Сергей этого не слышит. Вид у Сибгатулина был удивительно сосредоточенный. «Вот бы его рвение, да на годовую контрольную», – отметил Сергей про себя и стал рисовать на доске схему «Значение Потсдамской конференции», пустив от заголовка вниз четыре стрелки: в США, в СССР, в Германию и в Европу. Аська прокуковала снова. Сибгатулин всегда садился за последнюю парту в среднем ряду – ему почему-то казалось, что на этом месте его будет не видно и не слышно.
– Сибгатулин, вам не интересно? – холодно поинтересовался Сергей, поворачиваясь к классу.
Сибгатулин встрепенулся и стал торопливо пихать мобильник в карман джинсов. Джинсы были узкие, мобильник не лез.
– Так вы же, Сергей Владимирович, все о прошлом да о прошлом. Тоска. Лучше бы о будущем подумали! – отозвался со второй парты Плахов. Плахов учился на отлично и с учителями старался держаться на короткой ноге, Сергея это всегда немного смешило.
«Молоток, – подумал Сергей. – Провоцирует. Друга спасает». А вслух ответил в тон Плахову:
– Будущего, Плахов, не существует вовсе.
– Как это? – растерялся Плахов.
– А очень просто. Человек, Плахов, живет здесь и сейчас. И даже не сегодняшним днем, а каждым отдельным моментом. Он по-настоящему знает только прошлое – в вашем случае – самое ближайшее, ведь история, как я понимаю, вас не интересует – и то единственное мгновение, в котором находится здесь и сейчас. И через десять… – Сергей посмотрел на часы, – вернее, через двенадцать минут, когда прозвенит звонок и вы почувствуете себя счастливыми, что выбрались отсюда без двоек, вы окажетесь вовсе не в будущем, а опять в настоящем.
– А через двадцать минут в настоящем начнется физкультура. Какая жесть! – мрачно отметил кто-то из девочек, Сергей не уследил, кто именно.
– Точно! Так оно и есть, милая барышня, пожелавшая остаться неизвестной! Вы меня правильно поняли. Физкультура тоже будет в настоящем, а вовсе не в будущем. И сейчас, за двадцать минут до ее наступления, вы можете представлять что угодно, но так и не угадаете, какую страшную кару готовит вам сегодня Андрей Юрьевич.
– А чего ж тут неизвестного? – усмехнулся Плахов. – Будем с девчонками в баскетбол играть, команда на команду. Мы выиграем.
– Уверены? А если я вам скажу, что Андрей Юрьевич позавчера получил в свое распоряжение новый инвентарь?
– Какой? – испугались девочки хором.
– «Козла» спортивного обыкновенного, к примеру.
Девочки тревожно зашептались.
– За козла ответишь! – негромко пошутил с задней парты Сибгатулин, галерка грохнула, но быстро стушевалась под насмешливым преподавательским взглядом.
– Ладно, хорошенького понемножку, – резюмировал Сергей. – У нас не так много времени, чтобы его терять. Вернемся к Потсдамской конференции. Тем более что она смогла обеспечить мир и относительную стабильность, которых в тот период людям, мягко выражаясь, не хватало…
Уж и урок закончился, и вместо девятого «В» в классе сидел седьмой «А», а Сергей все не мог отделаться от мысли, что зря он это сказал, про будущее. Это была выстраданная мысль, она не шла из головы все последние недели, ощущение беспросветного «здесь и сейчас» не отпускало, но детей-то зачем было впутывать? Плахова этого? Еще доживут. Всё узнают в свое время.
Катя, в отличие от Сергея, твердо знала, что будущее существует, и даже в двух вариантах: будущее сложное и будущее простое. И с грустью отмечала – по современным книгам и даже по школьным сочинениям, – что форма будущего простого используется все реже, зато будущее сложное… Слишком сложным казалось ей собственное будущее, к каждому отдельному «будет» норовила прицепиться частица «ли». Пока Сергей переживал, что ляпнул лишнего, Катя поила чаем Марью Марковну, приехавшую, как всегда в начале месяца, забирать квитанции за оплату квартиры и телефона. Марья Марковна шумно втягивала чай губами, словно пила не из чашки, а из блюдца, черпала из креманки свекровино малиновое варенье и говорила, говорила, и отдувалась, потому что чай был горячий. Говорила, что Юрок совсем стал взрослый, «и вы представляете, Катенька, девушка у него, не обженился бы, паразит», и еще говорила – балкончик бы не худо застеклить, раз уж вы тут надолго обосновались, а Катя только голову в плечи вжимала да оправдывалась робко: мы ведь не виноваты, кто же знал, что цены так взлетят, и предлагала деньги за квартиру, помесячно, раз такая накладка, но от денег Марья Марковна отказалась наотрез (что о ней теща подумает, старая подруга?), а вот про балкончик повторила, и даже три раза. В общем, Катя ее поняла.
Посреди кухни, как всегда неожиданно, возник хозяин. Только что не было – и вот он стоит, хвостом из стороны в сторону поводит. Морду к холодильнику задрал и смотрит. И молчит.
– Что ж ты такой худенький стал, Тимоша? – запричитала Марья Марковна. – Или не кормят тут тебя?
– Мя, – сказал хозяин.
– Вон и мисочка у тебя пустая! Катенька, что же это вы? Чегой-то он так отощал на ваших харчах?
Катя растерялась.
– Вы ему, может, корм не такой даете? Чем кормите хоть?
– Да вот, – Катя распахнула холодильник и предъявила пакетики с кормом, рядком стоящие в дверце. – Всё как вы сказали.
– Стало быть, не хватает ему, раз дохлый такой! – строго сказала Марья Марковна. – Дайте-ка сюда. Я ему сейчас двойную порцию!
Катя подала два пакетика. Марья Марковна вскрыла их с каким-то даже остервенением, кряхтя поднялась и вывалила в миску. Взяла вторую, что с водой, принюхалась: «Тухлая какая-то. Не меняете, что ли?» – и пошла к раковине наливать заново, причитая: «Бедненькие же мы, старички. Никому-то мы, Тимофей, не нужны!»
Хозяин жадно ел, а Катя едва сдерживалась, чтобы не расплакаться, – кормила как велели, и воду эту утром только налила; понятно, надо быстрее отсюда съезжать, да некуда. Марья Марковна водрузила на место плошку с водой, обгладила и обласкала хозяина (тот только спину прогибал, чтобы есть не мешали).
– Мы уедем. Как только сможем, – прошептала Катя.
Тут Марья Марковна спохватилась, что наговорила лишнего, и затараторила:
– Да я что? Да я же вас не гоню! Что же вы, молодые, все ранимые такие?! Живите на здоровье! Кота только жалко, старенький он. Не много и прошу – лишь бы уход хороший!
И тут же засобиралась домой, заторопилась, засуетилась, зашуршала полиэтиленом, в котором хранила все платежки. Выбралась в коридор, расхвалила попавшуюся на пути Дарьку, спросила, как уроки, потрепала по волосам – и уехала. Дарька прошмыгнула на кухню и тут же потащила хозяина на руки.
– Не трожь его! – крикнула Катя.
Дарька даже вздрогнула. Отпустила кота. Вопросительно посмотрела на мать.
– Не мешай ему есть, – сказала Катя мягче. – Я же тебя не тискаю, когда ты обедаешь.
– Ма, он уже доел! – заверила Дарька.
Она снова схватила хозяина и потащила в свою комнату. Катя проводила их взглядом, вздохнула и стала собирать со стола грязные чайные чашки.
В это время на другом конце города, в отмоленной квартире, теща тоже мыла посуду. Посуды было много – хватило бы устроить банкет на полсотни посадочных мест. На столах, на подоконнике и даже на плите громоздились тарелки, ложки, вилки, чашки, блюдца, селедочницы и салатницы, креманки и розетки для варенья, фарфор и хрусталь, сталь и мельхиор – теща собирала все это богатство с момента замужества и практически не использовала по прямому назначению, разве по большим праздникам, и торжественные столовые наборы на шесть и двенадцать персон, с цветами, как положено, и золотым ободком по борту, обычно жили в серванте, в гостиной, расставленные за стеклом в раз и навсегда определенном художественном порядке. Теперь теща принесла все это в кухню и принялась отмывать; она крупно вздрагивала плечами, по одутловатому лицу катились обильные прозрачные слезы. Стала ли она счастливее от того, что сделка сорвалась? Нет! Катя домой не вернулась, Сергей никуда не исчез, а все только сложнее запуталось и повисло в полной неопределенности. Теща по-прежнему оставалась в разоренном гнезде, одна-одинешенька. «Господи, за что ты так наказываешь меня, грешную? – шептала теща открытому крану, фукала на очередную тарелку жидкостью для мытья посуды и тщательно мылила губкой. – Чем я тебя прогневила?» Потом ополаскивала, вытирала насухо белым вафельным полотенцем, заворачивала в несколько слоев газеты, каждый предмет отдельно, и раскладывала по картонным коробкам. Когда еще только внесли по первому кругу авансы и готовились к разъезду, она уже это прошла – так же мыла, вытирала, паковала, – но потом сделка сорвалась, и на радостях парк посуды снова отправился в сервант. Но, получается, зря.
