Изочка вдруг обнаружила, что играть ей тоже не хочется. Не сейчас, а совсем.
– Прости меня, – сказала она тихо. – Я, кажется, выросла.
Кукла, как раньше, обняла ее лицо берестяными ручками, деревянными ладошками. Изочка уткнулась в сарафанную грудь, вобравшую в себя кислый казенный запах, и закрыла глаза.
Песни и разговоры с Аленушкой, ожидание мамы с работы, из больницы, плач и холодные ночи с куклой вдвоем, когда Мариечка ушла к Богу, – все осталось близко и далеко. Там, в оставшемся времени, жил и легко превращался в белку и кукшу дух леса Байанай, и, наверное, продолжали подниматься из низин к вершинам волшебные создания воздуха и лазури, которых Изочка видела когда-то, а теперь будет видеть вместо них обыкновенных стрекозок. Там по лесной тропе шла впереди матушка Майис, озаренная веснушчатым солнцем, и ангелом летела в небо светлая мамина душа…
Изочка подумала, что никогда не уедет отсюда, из-под этого неба, от всего дорогого, к чему крепкими корнями, как берега ручьистого овражка на Зеленом лугу, привязана ее собственная детская душа.
«Лесное, речное, небесное – лес на моей земле, река и небо, вода и воздух…»
– Смотри, малышка-то наша с куклой в обнимку спит! – услышала Изочка насмешливый Полинин голос.
– Пусть спит, а ты не буди, – сказала Наташа. – Давай гостинцы на подушку положим.
Донеслось бумажное шебуршанье, и над головой сладко заблагоухало кондитерской выпечкой. Изочка потянула носом, сонно протерла глаза:
– Вы уже пришли?
– А то кто, если не мы?!
Синие сумерки завесили снаружи окно.
– Вставай, все на свете проспишь! Гляди, что мы тебе принесли.
Вместе с обещанным куском торта Галя отправила Изочке целый пакет разных вкусностей – сахарные рулетики, ватрушки, печенье с повидлом, конфеты…
– Галка сильно жалела, что тебя не пустили.
Скоро в комнату набились девочки из других комнат, и получилось маленькое пиршество для тех, кто не был у Гали. Полина с Наташей наперебой рассказывали, как продавцы, узнав, что диван куплен на свадьбу, по своему почину упаковали его в бумагу и перевязали атласными лентами. Роскошный подарок гости привезли все на том же тракторе и еле протащили в узкую дверь засыпухи.
– Галка рада была-а! Аж разревелась. Сергей сразу выкинул ящики, на которых они спали.
– Мы думали – во что Галя оденется? Наизусть же знаем все два ее платья! А она – в белом, жених настоял! Наряд шелковый, шторка на голове кружевная!
– Фата, – поправила Полина.
– Ну да, невестина, с цветами веночком.
– А прическу Галке в парикмахерской делали.
– Людей пришло! Кроме наших еще человек пятнадцать, парни стоя угощались.
– Галка полный стол всего наготовила, ей сестры жениховские помогли.
Наташа шепнула на ухо Изочке:
– Мы шампанское и сухое вино попробовали, так что не совсем чаепитие…
– Жаль, на пластинках быстрых танцев не было, но хорошо потанцевали, когда стол на улицу вынесли. Галка «спасибо» передавала за патефон. Над пластинками тряслась, боялась, что разобьют.
– А тракторист с Полинки глаз не сводил и раз пять приглашал на танго!
– Больно мне нужен этот колхозник! – фыркнула Полина. – Я для другого себя берегу.
– Для кого это?
– Все вам вынь да положь!
– Для артиста из Москвы, – засмеялась, дразнясь, Наташа, – она пока только на фотке с ним познакомилась!
– А правда, что Галя беременная?
Девочки переглянулись. Вопрос, заданный известной в детдоме болтуньей, повис в воздухе.
– Вот что, дорогуша, – красная от гнева Полина поймала болтуньин локоть, – будешь сплетничать – отлуплю!
– Она с лета не целка, все знают, – защищалась та.
– А тебе завидно? Или мстишь за то, что не позвала? – прошипела Полина, выпуская локоть из цепких пальцев.
Настроение у всех испортилось, и потихоньку девочки разошлись.
Изочка ничего не поняла. Что за целка, в чем обвинили Галю? Полина сокрушенно всплеснула руками:
– Ты, Готлиб, хоть маленько в жизни смыслишь? Целка – это наша честь. Галка с «кукурузы» нечестная, потому и балаболят про нее.
– Я не помню, чтобы Галя кого-нибудь обманывала.
Полина захохотала:
– Насмешила, будто сама в капусте родилась!
– Это кукленыш родился в капусте, – некстати ляпнула Изочка, еще близкая к посетившим ее сегодня воспоминаниям. – А я под кустом нашла.
– Чей кукленыш? – насторожилась Полина.
– Не знаю… Я долго думала, что это гномик. Нибелунг…
– Ну-ка, что за гномики-кукленыши?
Изочка послушно начала рассказывать, внутренне напрягаясь и холодея. Полина слушала, сидя в изножье кровати, окаменевшая, с белым, как стена, лицом. Косточки пальцев на кроватной спинке тоже побелели, словно бездвижная Полина собралась согнуть железо силой мысли. В глазах никогда не плачущей девочки – бесшабашной, веселой, злобной, дерзкой, грубой, какой привыкла видеть свою соседку Изочка, застыли слезы и боль. Едва рассказ кончился, Полина молча закрыла лицо руками и бросилась вон из комнаты.
– Зря ты, – вздохнула Наташа.
Изочка растерялась:
– Я ничего… я не дума…
– Не догадываешься, почему она тебя по фамилии все время зовет?
– Почему?
– Твоя фамилия не по-простому звучит, артистично, и нравится ей. А своя не нравится. Она же Удверина. У двери, значит, поняла?
– Нет…
– Вот у тебя мать померла, – безжалостно сказала Наташа, – у меня – тоже, от туберкулеза, у Галки обое, мать и отец, враз потонули, когда наводнение случилось. Но у всех нас родители кой-какие имелись, хоть и померли, поэтому сироты мы. А Полинка – подкидыш. Оставили ее, новорожденную, у двери нашего корпуса, в одной пеленке с запиской – имя там было, и всё. Хорошо, что летом родилась, а то бы напрочь замерзла.
– Кто… оставил?
– Кто-кто. Такая же «прости господи», что кукленыша в кусты кинула.
Через несколько дней молодая жена пришла в гости. Изочке бросился в глаза ее подросший живот. Привычная и незнакомая, Галя сияла белым лицом, светлым венком косы.
– Отпросилась у мужа. Дай, думаю, загляну к своим.
Пили чай с домашним рыбным пирогом, Галя рассказывала какие-то неинтересные деревенские новости. В заминке Полина навалилась на стол локтями, подалась к гостье. До Изочки донесся горячечный шепот:
– Как диван? Хорошо вам спать на нем?
– Ага. Мягкий.
– А с мужем как спать… хорошо тебе?
Галя метнула на Изочку смущенный взгляд, прикрыла ладонью зардевшееся лицо:
– Без особого интересу я к этому… Перестань, что ты при мало́й-то…
– Ой, будто она не знает! Все она знает!
Изочке стало неловко и стыдно за Полину:
– Спасибо, Галя, очень вкусный пирог.
– Почему не доела тогда?
– Я потом… Я домашние уроки еще не сделала.
Разложив на тумбочке учебники и тетрадки, Изочка попыталась сосредоточиться, но в их каморке далеко не спрячешься, хоть уши затыкай, и лица – лица девочек вот они, перед глазами.
– Сплетничают, что ты сразу ему дала, – не унималась Полина. – Чего торопилась?
– Я поверила Сереже, как можно было ему не поверить? Он у меня такой… он добрый. Ну и пожалела, конечно. – Галя словно оправдывалась, или впрямь считала себя в чем-то виноватой. Щеки полыхали малиновым жаром. – Люблю я его, Полинка…
– Дожалелась, – жестко сказала Полина, садясь прямо. – Женщины от родов дурнеют, и многие мужики перестают любить своих жен после рождения детей.
– Только не мой Сережа, – уверенно улыбнулась Галя. – Он ребятишек любит, как я. Мы не меньше четырех хотим – двух мальчиков и двух девочек. Я ж привыкла, что детей много вокруг. Но семья у меня будет родная, собственная. Не детдом. Я матерью стану, Полинка. Матерью, понимаешь?!
…Вечером Изочка с Полиной должны были дежурить в коровнике. Пятнашка привыкла к тому, что девочки доят ее по очереди, а Изочкиным рукам особенно доверяла. Так говорила тетя Аглая.
Изочка подошла к коровнику и рассмеялась. Кто-то из девчонок повесил у входа плакат со стихами Маяковского:
Если тебе «корова» имя,
У тебя должны быть молоко и вымя,
А если ты без молока и без вымени,
То чёрта ль в твоем коровьем имени?
Под стихотворением красовался рисунок акварельными красками. Пятнашка была в рисунке круглая, как воздушный шар, а вымя напоминало морское животное. Румяного кальмара с толстыми щупальцами.
Сняв с замшевого носа Марты тальниковый намордник, Изочка подтолкнула ее к вымени Пятнашки. Машинально поглаживала курчавый Мартин лоб, а у самой из головы не выходило: «…с мужем как спать… хорошо тебе? – Без особого интересу я к этому… – Женщины от родов дурнеют…»
Ничего не поделаешь, если тебе «женщина» имя. «Не выйду замуж и рожать не буду», – решила Изочка. Привязала Марту, пока теля не высосала все молоко. Подсела к Пятнашке и, в ожидании замешкавшейся с ведром Полины, принялась читать монолог из чеховской «Чайки».
