– Да отстань ты от меня со своими инициациями пирамид! – протестует мужчина с дипломатом в адрес старика с «Интерпретациями мистерий». – Нет в людях никакой веры, нет! Одно притворство!
– Но послушайте…
– Не-хо-чу!
Людям нужна хоть какая-то точка опоры, чтобы удержаться на ногах при нынешних потрясениях, поэтому многие вцепились в разные религии и учения. В коммунизм ведь тоже многие верили по инерции, потому что так было принято. Так было удобно. А кто-то и вовсе не верил, судя по нынешним откровениям бывших секретарей парткомов, прорвавшихся в Китай-город, но, тем не менее, прилежно продвигался по исхоженной лестнице: из октябрят в пионеры, потом – комсомол, кандидат в партию, а вот ты и коммунист, которому по заведённому порядку неплохо было бы прорваться в депутаты или куда ещё повыше. Это тоже было своеобразной игрой в веру, а сейчас она рухнула, поэтому вцепились хоть во что-то, потому что «природа не терпит пустоты», и вакуум в головах втягивает в себя всё. Как в известном школьном опыте по физике, где трубка с выкачанным воздухом втягивает в себя воду. И поскольку этой «воды» появилось слишком много, в головах образовался винегрет из каббалы, розенкрейцеровской философии, герметических теорий, космогонии, гороскопов, хиромантии, манихейства. И это обильно приправлено обрывками даосизма, брахманизма, суфизма и прочего аллегоризма, так что и не поймёшь: Христу человек поклоняется, Исиде или своему знаку Зодиака. А ещё эти нирваны, сансары, архаты! Да добавь к этой гремучей смеси ещё самую крепкую и неистовую из всех вер веру – суеверия, так и вовсе скучно не будет. При этом каждый заявляет о своей единственно правильной Истине, хотя все существующие истины слиты теперь в один котёл и тщательно перемешаны. И эта ядерная смесь может в любой момент взорваться. А где-то уже взрывается…
Действительно, трудно быть верующим не в отрезанном от безумного мира скиту, а среди людей. Вера – самый тяжёлый труд для современного человека, а мы относимся к ней как к развлечению, способу убить бесконечное и такое быстрое время. «Оставь тех, которые свою религию обращают в игру и забаву: их обольстила ближняя жизнь!»[16]
Опять же появилась мода на воинственно заявивший о себе Ислам. От красивых обрядов Православия тоже что-то взято – так модница берёт что-то в магазине одежды к новому сезону, – а остальное отброшено за ненадобностью и сложностью. Все венчаются, крестятся, но так же успешно разводятся и открещиваются от любых своих убеждений. Маленькие обезьяны любят всё блестящее и сверкающее, а мировые религии очень красивы в убранстве храмов, в роскоши одежд и запутанности обрядов. Это и привлекает, а не следование канонам. Тем более, что в наше время быть христианином значительно труднее, чем во времена Нерона, потому что тебе на каждом шагу говорят, что нынче самая лучшая женщина – это куртизанка и путана, самый лучший мужчина – это авантюрист и аферист, что продажность и лживость – это норма жизни, разврат – это подвиг, а элементарная порядочность – это лицемерие и ханжество. «В наше время легче потерять веру, чем старую перчатку», – утверждал Чехов, и сейчас все потерявшие веру, как попугаи, повторяют друг за другом прописные истины, что «делает пустым набором слов обряды церкви». Слов на это счёт много понаделано, но словами всё и заканчивается, словно людей поразила неведомая болезнь, при которой человек страдает непреодолимой гипертрофированной потребностью много говорить, но при этом ничего не может выполнить из сказанного. Проповеди крепкой веры и элементарной нравственности тонут в хоре голосов, призывающих к тому же самому.
Но Бог не позволяет человеку чувствовать себя одиноким, и именно из-за тотального чувства одиночества в современном мире, в котором человек окружён разными механизмами так плотно, что сам всё больше уподобляется механизму, многие потянулись к религии. Техника уже не внушает совершенства и надёжности, из любви сделали новую и прибыльную отрасль медицины и спорта, всё приелось, всё успело разочаровать, а Бог остался. Но люди, много говорящие о Боге, стучащие себя кулаком в грудь по этому поводу, напоминают разобщённых крикливых детей. Даже не детей, а каких-то обменышей, которые передрались меж собой, и вот уже бегут к Отцу с криками и, вцепившись липкими и грязными ручонками в его платье, продолжают валтузить друг друга:
– Папа, папа, я верю в тебя правильно, а вот он – не правильно!
– Я крещусь тремя пальцами, а он – двумя, а вот тот совершает какое-то непонятное телодвижение.
– А вот он называет тебя не так, как я! А этот и вовсе в тебя не верует!
– Врёшь, собака, верую я!
– Нет, это я верую по-настоящему, так как надо, а вы все…
– Нет, я!
– Нет, я!
А Бог-Отец смотрит на них и не знает, как быть: то ли всем надавать подзатыльников, то ли вырваться от этих несносных созданий с воплем: «Да Я вас знать не знаю и знать не хочу! У всех дети как дети, а у меня – сволочи! Когда же вы повзрослеете и научитесь уважать Меня, а не бояться?».
– Где вы разглядели в современной России Православие? – грохочет мужчина с дипломатом, и я снова просыпаюсь. – Не смешите вы меня своими сказками! Если в том же атеистическом Союзе азарт, похоть, пьянство и хитрость считались пороками, то нынче они негласно стали самыми главными достоинствами человека. Вот она, ваша нынешняя религия! – он вырывает у женщины напротив журнальчик с обнажённой красоткой на обложке, которая лукаво улыбается и манит зрителя наманикюренным пальчиком. – Вот чему сейчас люди поклоняются, а не Богу…
И мужчина, тем не менее, начинает разглядывать журнальчик с характерной плотоядной жадностью во взгляде:
– Да-а… Эти сиськи-писки тоже сейчас в церковь ломятся венчаться с каким-нибудь богатеньким Буратино. Повенчаются и бегут дальше блудить, а потом со страниц газет и журналов будут взахлёб рассказывать, кто кого переплюнул в этом деле. А вы будете про этих жиголо и шлюшек читать и слюни пускать, пока они на время очередного молебна перерыв в своём блядстве сделают.
– Отдайте журнал! – протестует женщина. – На себя посмотри, пьянь.
– Да на, штудируй дальше! Только ничего важного не пропусти, кулёма. Православие к ним вернулось… У моей бабки учебник «Закона Божьего» был в тысячу страниц, его раньше в школе изучали несколько лет, как алгебру и географию, а вы в церковь пару раз сбегали, поглазели там в разные стороны и уже к верующим себя причислили. Это всё одно, что научиться говорить «гутен морген» и «ауф видерзейн», и кричать всем, что владеешь немецким языком в совершенстве. Мой бывший однокашник эмигрировал в Германию, и там, чтобы в приход попасть, надо настоящий экзамен сдать: наизусть знать основные молитвы на латыни, Символ Веры, Заповеди блаженства, основные сюжеты Библии и много ещё чего. А без этого экзамена хрен тебя пустят в церковь ихнюю! И если узнают, что ты как-то непотребно себя ведёшь, могут взашей выгнать из прихода на веки вечные. А наши клуши ни черта не знают, а только умеют жужжать о своей набожности. Я вот – атеист, и то знаю, что в августе есть три Спаса – Медовый, Яблочный и Ореховый. А тёща в церковь бегает каждую неделю рассусоливать там с другими сплетницами о своей праведности, но ни фига не знают! Они даже не знают, что Пасха посвящена выходу евреев из плена египетского.
– Так на то и вера, что надо верить, а не знать.
– Во что верить-то, если ничего не знать? А жена моя и вовсе луне поклоняется: вычитала где-то, что мы с ней по лунному календарю совместимы, и говорит: «Вот если бы ты не в апреле родился, то мы вместе не были бы». Да куда бы ты делась, егоза? Даже бельё теперь стирает и волосы стрижёт только в тот день, когда по лунному календарю полагается – ну, полное затмение!
– Вот у Вас ярко выраженный комплекс Адама, – жёстко констатировала женщина напротив интонацией врача, который сообщает больному о наличии у того смертельного заболевания.
– Да чихать я хотел на это! Ты сама-то веришь в Бога?
– Верю.
– А я не верю, что ты веришь!
– Тоже мне Станиславский выискался! Вот сейчас все станем Вам доказывать свою веру.
– Да где ваш Бог? Покажите мне Его! И я буду в Него верить, так уж и быть.
– Ой, одолжение Богу сделал своим «так уж и быть».
– А как же!
– Вы понимаете, в чём дело, – старик напротив меня, кажется, очень рад такому интересному спору. – Человек обычно верит в то, что видит или слышит, хотя он же не видит, не слышит и не чувствует радиацию, но мало в современном мире найдётся дураков, которые заявят: «Я не верю в радиацию, потому что не вижу её!». Почему надо что-то увидеть, чтобы поверить в это? Видеть означает верить? Но верить – это не всегда видеть. Вера – это одно, а зрение – нечто совершенно другое. Вера принадлежит к понятиям философским, если хотите, психоэмоциональным. А зрение – явление чисто физическое, можно сказать, медицинское. Что же может быть между ними общего? Вы вот сказали: «Покажите мне что-то, и я стану в это верить». Но будешь-то просто видеть, а не верить! Я, например, сейчас вижу вагон. Но мне нет смысла верить в это и возводить сию веру в культ.
