– Здесь только две монашки, – Гейр Лысый показал пальцем куда-то себе за спину, в угол. – Давай пошарим, может, и третья найдется.
Люди расступились, и Рери прошел в угол. Одна монахиня, невысокая, средних лет, стояла на коленях, стиснув руки и опустив голову, вся погруженная в себя – то ли молилась, то ли оцепенела от ужаса. Прямо перед ней виднелось тело второй, рослой и крупной. Та лежала лицом вниз, но не прямо на полу – тело ее было странно приподнято и выгнуто, будто что-то объемное находилось между ней и полом.
– Вроде тут что-то есть, – Хрут Голодный взял лежащую за плечи. – Помогите, что ли, Вальмунд, иди берись, тяжелая же баба. Что твоя корова…
Вдвоем они оттащили женщину в сторону. Ее плечо и спина были залиты кровью, огромным черным пятном выделявшейся на светло-серой шерсти некрашеной одежды. Теперь никто и не помнил, как это вышло – видимо, сестра Гунтильда слишком рьяно защищала свое сокровище, находясь среди двух десятков отчаянно машущих острых длинных клинков. Сестра Ида при этом лишь подняла голову, лицо ее дрогнуло, но тут же она снова сжалась.
Под телом монахини обнаружился мешок, а в мешке прощупывалось что-то прямоугольное, деревянно-твердое.
– Есть ящик, клянусь кривым троллем! – воскликнул Эгиль. – Здесь ящик, Хрёрек конунг!
Быстрым движением ножа он вспорол мешковину. И вдруг в спальном покое раздался женский крик. Он прозвучал со стороны ложа, где вроде бы никого не было, и от неожиданности все повернулись.
Из-под тяжелого полога на них смотрела молодая женщина в кое-как напяленном платье – Теодрада успела одеться, пока ждала «виконта Бельвилльского». Стоя на коленях на постели, она с выражением ужаса на лице не отрывала глаз от мешка, на котором тоже темнело несколько пятен крови, и протягивала руку, будто хотела каким-то образом не допустить до него варваров. При виде того, как норманны берутся за вместилище реликвии, она забыла о себе, пораженная только одной мыслью – язычники не должны прикоснуться к сокровищу Святой Троицы!
– Это она! Графиня Теодрада! – воскликнул Тибо, знакомый с ней и сразу узнавший, хоть он видел ее тоже года три назад. – Вот она, сеньор Рейрик!
Рери окинул молодую женщину взглядом. В полутьме, при свете нескольких факелов, ее было трудно рассмотреть, но он как-то сразу уловил сходство с графиней Гизелой – тот же овал лица, и что-то общее в фигуре – узкие плечи, тонкая талия, маленькие руки.
– Точно она? – он глянул на Тибо. – А что же говорили, будто тут виконт с женой? Она же ему не жена, она же монахиня!
– Это точно она, – уверял Тибо. – Графиня Теодрада, прошу вас, подтвердите, что это вы! Мы отвезем вас назад в Сен-Кантен, или в Амьен, к вашей матушке, не бойтесь.
– К-кто вы? – дрожащими губами едва выговорила Теодрада, уже доведенная превратностями и ужасами этой ночи до изнеможения.
В голове мелькали и путались сразу множество мыслей и опасений: страх и боль от вида мертвого тела сестры Гунтильды, которая, подобно святым, не пожалела жизни ради защиты реликвии, потрясение от смерти Хильдемара, который, хоть и не заслужил ее дружбы, все же был живым человеком и христианином; боязнь за свою собственную участь и стремление во что бы то ни стало заслонит святыню от жадных рук язычников.
– Я – Тибо, Теодебальд из Бельвилля, сын виконта Теодеберта. Я воспитываюсь… или воспитывался у вашей матушки, благородной графини Гизелы, и она поручила мне сопровождать этого человека в поход к Сен-Кантену… Вы не узнаете меня? Неужели я так изменился за три года?
– Моя мать? – дрожащим голосом проговрила Теодрада. При мысли о матери в душе замерцал лучик надежды.
– Вы же ничего не знаете, да, что произошло в Амьене? Конечно, откуда же? Поверьте, графиня, мы не враги вам. Этот человек, – Тибо показал на молодого норманна, который невозмутимо вкладывал в ножны меч, убивший Хильдемара, – Рейрик, он король норманнов, то есть младший из двух братьев-королей…
– Тех, которые захватили Сен-Кантен?
– Да, то есть нет, то есть это не то, что вы подумали, – Тибо путался, не зная, как поскорее прояснить положение дел. – Они – не те, что осаждали Сен-Кантен все это время, наоборот, его осаждал другой норманнский король, их злейший враг. Они убили его.
– Но Сен-Кантен все же захватили!
– Да, но…
– Кончай болтать! – резко прервал их беседу Рери. – Это тот самый ящик? – спросил он у Теодрады. – То самое сокровище, которое может исцелять больных?
Теодрада не ответила, но по ее лицу Рери догадался: тот самый.
– Тогда поехали живее. Может, Хериберт там помрет, пока мы здесь будем языками болтать. Скажи ей, чтобы собиралась, – велел он Тибо. – Поедем прямо сейчас.
– Но лошади не отдохнули, – напомнил Орм.
– Ну, пусть сдохнут! Пока они будут отдыхать, уже спешить станет некуда!
И уже вскоре отряд из двух десятков всадников покидал усадьбу гостеприимного сеньора Майнрада. Последний едва мог опомниться от потрясения и ужаса после вторжения норманнов в его дом и разыгравшейся битвы, но, когда гости растаяли в ночи, мог возблагодарить Господа. Норманны увезли только молодую женщину, жену убитого виконта, и какой-то ящик из ее поклажи. Да еще забрали оружие и лошадей погибших. Его домочадцев, вовремя спрятавшихся по углам, никто не тронул, дом не разграбили, даже серебряная посуда и украшения остались целы. И хотя теперь ему предстояло отмывать помещения от крови и хоронить десяток трупов, сеньор Майнрад считал, что легко отделался. Наверное, Господь хранил его, давая знать, что одобряет обет неограниченного гостеприимства, пусть оно и чревато такими вот потрясениями.
Обратная дорога казалась Теодраде похожей на один длинный прерывистый сон. Она ехала на коне Тибо, сидя позади седла и цепляясь за пояс самозваного виконта – все же это был франк, единственный христианин среди толпы язычников, к тому же немного знакомый. Он оказался младшим сыном того виконта Теодеберта, которого Теодрада помнила, а сам назвался виконтом только для того, чтобы «подчинение» ему целой норманнской дружины выглядело более правдоподобно. Из его слов она поняла, что нужно им главным образом сокровище Святой Троицы, но для вполне благочестивой цели – исцеления Хериберта, аббата из Сен-Валери-на-Сомме. Об этой обители она слышала, хотя не могла взять в толк, почему норманны так заботятся о ее настоятеле.
Рери и сам с трудом мог бы ответить на этот вопрос. За это время он привязался к сумасшедшему монаху, чувствуя невольное уважение к его качествам, хотя совсем не эти качества его всю жизнь учили уважать. В своем бескорыстном и самоотверженном стремлении помочь и спасти всех, кто только в этом нуждался, Хериберт и впрямь выглядел безумцем, но Рери невольно тянуло позаботиться о том, кто о себе заботится так плохо, хотя он не признался бы в этом даже себе. В действиях Хериберта проявлялся своеобразный героизм, и Рери не хотел уступить «чокнутому франку».
Иной раз Теодрада засыпала на ходу – накопившаяся усталость одолевала все ее беспокойства и опасения, и давно свалилась бы с коня, если бы Торир не догадался длинным ремнем привязать девушку к спине Тибо. На рассвете она очнулась и обнаружила себя лежащей на земле, вернее, на охапке травы в какой-то роще. Вместо одеяла кто-то укрыл ее толстым шерстяным плащом, от которого пахло мужским потом, дымом костра и чуть-чуть – морем. Судя по шуму и звукам норманнской речи, все остальные тоже были поблизости – видно, устроили привал. Но Теодрада была так счастлива, что ее не трясет на конской спине и можно дать покой усталому телу, что не хотела даже есть. Она училась довольствоваться малым, но именно сейчас осознала, как мало ей нужно на самом деле!
Отдыхали до полудня, и то больше ради лошадей, чем людей – молодой конунг торопился. Потом снова тронулись в путь. Навстречу иной раз попадались ватаги беженцев; при виде норманнов они разбегались, прячась в рощах и виноградниках, но норманны не обращали на них внимания.
Еще не стемнело, когда впереди показались знакомые стены Сен-Кантена. Этот город, основанный еще римлянами в землях галльского племени веромандуев и носивший поначалу имя Августа Веромандорум, видел немало войн и несчастий, но не верилось, что теперь он оправится. Теодрада, к тому времени придя в себя, с немым потрясением смотрела на знакомые улочки города, по которым они проезжали. Сен-Кантен почти вымер. Жители исчезли: уцелевшие разбежались, кто-то, вероятно, оказался в плену, немало и погибло, причем кое-где в укромных углах еще лежали неубранные тела – норманны очистили только улицы, чтобы не мешало ходить и не несло трупной вонью. Но вонь уже ощущалась, и казалось, что пахнет само огромное тело погибшего города. Тут и там чернели пятна пожаров – в суматохе угольки из очагов подожгли деревянные постройки, а хозяевам и грабителям было не до того. Все двери были выломаны, воротные створки сорваны с петель. Везде валялись какие-то тряпки, поломанная утварь, клочки сена, обглоданные кости – Теодрада не удивилась бы, если человеческие. Ей хотелось закрыть глаза, но она все смотрела и пыталась понять: за какие грехи Господь сделал это с Сен-Кантеном?
