– Все хорошо. Интересно…
– А ваши товарищи? Мы знаем, что вы – коммунист, но у вас там есть стажеры из буржуазной среды. Как они чувствуют себя в СССР?
– Пока что – все замечательно…
Сотрудник усмехается, пишет на бумажке, протягивает Пьеру:
– Вот мой телефон.
– Анатолий Александрович?
– В случае нужды – обращайтесь…
Ранние сумерки в конце октября. Ветер срывает последние листья с голых лип. Кира, Пьер и Успенский идут по переулку. Кира держит под руки обоих кавалеров.
– Сейчас-то полегче, – рассказывает фотограф, – отпустили вожжи после фестиваля. И в райкоме комсомола нашлись чуваки, помешанные на джазе. Надыбали подвал у “Мосэнерго”, пацаны из архитектурного его отмыли, картинки пришлепали. Всё, теперь – джаз-клуб.
– В “Комсомольской правде” было написано, что джаз – это орудие американской пропаганды, – пожимает плечами Пьер. – Я сам читал…
– Как французу объяснить? У нас джаз уже не запрещен, но еще не разрешен.
– Как это понять?
– А никак. Страна Лимония…
Кира и Пьер смеются.
– А что они играют?
– Эти лабают только фирму – бибоп, фанки…
– Это все сейчас в моде в Америке, – замечает Пьер.
– А есть чуваки – и штатникам дадут прикурить. Один Лешка Зубов чего стоит…
– Обожаю Лешку! – мечтательно говорит Кира. – Просто Джерри Маллиган…
Пьер рассказывает:
– Я полгода в баре играл на Монпарнасе. С нами черный парень работал, на контрабасе, классный… Он сейчас в Америке, играет в Бронксе.
– А вы что играли?
– В основном бибоп… скромно. У нас было трио – ударник, контрабас и фортепиано….
– А ты играл на фоно? – интересуется Кира.
– А что? Заметно?
Она смеется.
– Кирка, журнал опять забыла?
– А вот, представь себе, нет! Почему ты так плохо обо мне думаешь?
Она роется в сумке и достает тетрадку машинописных листов, согнутых пополам.
– Ну, клёвая чувиха! Молодец, отдай французу…
– Ахмадулиной чудные стихи…
Пьер берет тетрадку, разглядывает:
– “Грамотей”… Что это?
– Независимый журнал “Грамотей”, номер второй… “Мороз сегодня крепкий! – поёживаясь зябко, один – который в кепке – сказал другому в шапке. А тот в ответ на это: а ты что ж думал, лето?”
Кира смеется:
– Это Сапгир?
– Это Холин, лианозовский. Это из первого номера…
– Что значит – независимый? – спрашивает Пьер.
– То и значит – к государству не имеет отношения, – охотно объясняет Успенский. – Ты погляди, там на последней странице – фамилия издателя и адрес. Это мой кореш Алик, в нашей редакции, в “Московском комсомольце” работает. Собрал стихи по московским поэтам и без всякой цензуры наклепал не то двести, не то триста экземпляров. Народ ловит кайф…
– Я не знал, что у вас это возможно…
– У нас – все возможно!.. Вот мы все помешаны на Штатах. А разве не идиотизм, когда в такой стране президент должен посылать войска, чтобы банду негритят отвести в школу?
– Ты про Литтл-Рок? Не знаю, я в Арканзасе не был…
– Ты был в Америке? – оживился фотограф.
– В пятьдесят втором году. Мама работала в ООН, я к ней ездил.
– Ну и как?
Они сворачивают в большой обшарпанный двор.
– Нью-Йорк – это большой сумасшедший дом. Мне жутко понравилось. Я нашел джаз-клуб “Бёрдланд”, там Чарли Паркер играл…
– Ты слышал Паркера? Живьем? А Армстронга?
– Армстронга не слышал. Армстронг держится особняком. Его обвиняют в том, что он развлекает белых… Вообще эти новые ребята – Теллониус Монк, Хорас Силвер – смотрят на джаз по-другому, не так, как до войны. В клубе табличка No dance! – никаких танцев, садись и слушай музыку. Джаз – это культура черных, это их оружие. Естественно, они его используют в борьбе за свои права…
Они спускаются по лестнице, ведущей в подвал. Оттуда доносится джазовая мелодия.
– А как же Маллиган? – размышляет Кира. – Он же вроде белый?..
У входа двое парней с красными повязками на рукаве здороваются с Успенским. Он знаками показывает – “эти двое со мной” – и ведет Киру и Пьера к свободной скамейке.
В глубине подвала под низким сводчатым потолком виднеется подобие сцены, увешанной бумажными гирляндами. На сцене играет джазовый квинтет, контрабасист ведет сольную импровизацию. Слушатели – молодые, в основном студенты – сидят на деревянных скамьях или валяются на полу, скинув пальто и куртки. По стенам развешаны черно-белые фотографии джазовых музыкантов.
Контрабасист заканчивает импровизацию, слушатели аплодируют. Вступает сакс-баритон. Кира тычет пальцем и шепчет Пьеру:
– Вот он – Лешка Зубов!
Пьер с нарастающим удивлением вслушивается в импровизацию саксофониста. Успенский, скинув куртку, с двумя камерами на шее, подходит к сцене, жестом приветствует музыкантов. Он бродит по залу, сверкает вспышка. Мелодию покрывают аплодисменты. Кира с задорной ухмылкой кивает Пьеру – ну как?
Он шепчет:
– Это Bernie’s tune, хит пятьдеся третьего года. Его исполняют лучшие джазмены Штатов…
– И как тебе Лешка?
– Он бы мог спокойно играть в Нью-Йорке… Я только не могу понять – где он так научился?
Номер заканчивается, гремят аплодисменты. Пьер и Кира с энтузиазмом аплодируют. Музыканты на сцене негромко переговариваются. Подходит Успенский, подмигивает Пьеру:
– Ну, ты понял?
– Я понял, что американская пропаганда пустила у вас глубокие корни…
Кира и Успенский смеются.
– Это тебе не Париж…
Он меняет кассету в камере.
– У меня есть две кассеты цветного “Кодака”, могу их тебе подарить, – говорит Пьер. – Кстати, в Париже можно найти очень приличный джаз…
Успенский в восторге:
– В нашем бараке цветной “Кодак” – это все равно что джинсы “Левис” у фарцовщиков или духи французские… С меня бутылка!
Он возвращается к сцене. Музыканты начинают новый номер. Пьер настороженно вслушивается, потом шепчет Кире:
– Walking shoes Джерри Маллигана! Откуда они все это знают?
– Радио “Голос Америки”, Music USA, Уиллис Коновер…
– А разве не глушат?
– На коротких волнах слышно…
Саксофон и труба ведут тему, саксофон начинает импровизацию. Зал заходится в восторге. Какая-то девушка, поднявшись со скамьи, самозабвенно топчется в танце около сцены.
– У тебя очень красивые руки… – тихо говорит Пьер.
Кира усмехается:
– А остальное?
Он растерялся:
– Ты меня неправильно поняла… Ты вообще красавица!
– А то я засомневалась – вдруг я недостаточно хороша…
– Ты мне очень нравишься!
– Я заметила… – Она показывает на танцующую девушку: – Между прочим, очень пластично двигается…
Пьер выходит из здания университета. Идет снег. Группа девушек ест мороженое и что-то с жаром обсуждает. На скамейке курят студенты. Марсель окликает Пьера и тычет пальцем в газетный листок многотиражки, который читает Луи:
– Пьерро, ты прочел эту прелесть?
– Какую?
Марсель выхватывает газету у Луи:
– Слушай и наслаждайся! “Войдите в комнаты французов, и вы увидите прошлогоднюю пыль на столе и подоконнике, разбросанные на полу бумаги и книги, остатки пищи, грязное белье на постели и даже грязные носки на столе…”
– Что случилось?
– “…Советской молодежи чужды такие замашки. Ей чужды и американские привычки держать ноги на столе. Однако французские студенты позволяют себе это в холле общежития. Нужно было видеть, каково было их возмущение, когда студентки Федорова и Братухина предложили одному из них снять ноги со стола…” Газета “Московский университет”.
Марсель протягивает газету Пьеру. Луи ухмыляется:
– Живем как свиньи…
– Так и написано – “как свиньи”?
– Нет, конечно, нежнее… Все ясно. Это расплата за сломанную подслушку.
– Да ее давно починили…
Марсель кипятится:
– Нам надо что-то предпринять, это нельзя оставлять без ответа…
– Мне нравится заголовок статьи, – меланхолически замечает Луи. – “Уважаемые гости, давайте не будем!” Красиво…
Пьер поднимает голову от газеты.
– Тут три подписи. Кто такие Иорданская и Федорова, я не знаю, а Криворучко – это мой сосед…
Луи хохочет:
– Чем же ты ему так насолил?..
Вечером в комнате общежития Пьер жует бутерброд с сыром и читает машинописные страницы журнала “Грамотей”. На столе лежит лист университетской многотиражки. Раздается стук в дверь, в комнату заходит Микола с сигаретой.
– Спички есть?
Протянув зажигалку, Пьер продолжает читать. Микола прикуривает и остается стоять у стола.
– Ты считаешь меня свиньей?
Пьер поднимает на него внимательный взгляд, пожимает плечами. Микола указывает на динамик на стене и машет рукой, зовет Пьера в коридор. Он пускает воду в раковине, откручивает кран душа до предела. Под шум воды он шепчет:
– Я тут ни при чем. Меня вызвали в комитет комсомола и велели подписать…
