– Почему я должен тебя презирать? – удивился Вацлав. – Человек, которым движет страсть, всегда интересен. Чем страсть к деньгам хуже других? Она может толкать на интересные, весьма и весьма экстравагантные поступки.
– Меня как-то уже толкнула, если помнишь, – говорю. – Хватит. Теперь я чту Уголовный кодекс.
Восемнадцать лет назад, когда все мы еще штаны просиживали на четвертом курсе института, а наш славный Мастер Багринцев еще не окочурился, Вацлаву пришла в голову замечательная идея – самим, без помощи Евгения Васильевича, поставить Сартра.
– Понимаешь, братан, при нем мы это сделать не сможем. Его имя на афише должно стоять главным. И соответственно дивиденды с главного имени на афише. А он своим именем рисковать не захочет, ему и так удобно, а на наше будущее ему наплевать! – Так Левандовский мотивировал свою идею.
– Багринцев мне смертельно надоел, – вещал он за кружкой пива в дешевой пивной с заплеванными высокими столами, грациозно скрестив ноги, облаченные в дорогую лайковую кожу (интересно, откуда уже тогда у Вацлава брались деньги на все эти немыслимо дорогие тряпки? Не мальчиком же он по вызову работал? Старый черт Багринцев нас так репетициями и учебой загружал, что поспать едва успевали, не то что где-то еще лаве подкрутить).
– Он закостенел в своих представлениях о театре, – не унимался Вац. – С ним мы никогда не поставим ничего современного, нового. Он на корню давит наши идеи. Боится, просто боится, что кто-то из нас окажется талантливее, чем это академическое ничтожество. Вот если бы ты…
– Я?.. – опешил я.
– Ну да, ты! Если бы ты вместе со мной поставил спектакль, стал бы нашим директором. Ты самый толковый из всех, у тебя есть необходимая директору и продюсеру твердость, уверенность и умение видеть общую картину, не размениваясь на мелочи.
Я слушал его умасливающий треп и загорался. Ну да, я, пожалуй, был самым толковым, а он, это даже мне было ясно, самым талантливым. Вместе мы могли бы сделать охрененный спектакль. «За закрытыми дверями» по Сартру.
Нужна еще одна актриса, кандидатуру Катьки Левандовский даже не рассматривал: эта на сцене только вздыхать может и пялить коровьи глаза. Решили Адку развести. С ней у нас бы ваще отпад получился. А главное, некому было бы присвоить себе наш успех, ведь ставили бы мы сами, без участия наших протухших преподов.
Это потом я допетрил, что Вацлав просто надулся из-за того, что Багринцев вдруг стал его задвигать, а на первый план вытягивать Аду. Не привык наш звездный мальчик быть на вторых ролях и выдумал месть – поставить свой собственный спектакль, без участия Мастера-предателя. Ну а тогда мне все эти резонные соображения в голову не пришли, я заболел его бредовой идеей и вписался со всеми потрохами.
Мы уговорили Адку, может быть, Вацлав был настроен именно на нее, чтобы еще сильнее насолить Багринцеву, дескать, звездить она может не только в его идиотском проекте, где должна была играть мужскую роль. Взяли парочку ребят с курса для перестановок, начали репетировать. И дело пошло, действительно стало получаться неплохо. Я уже видел, как после премьеры спектакля нам устраивают овацию и приглашают на ведущие роли в самые серьезные московские театры.
И тут обнаружилась маленькая неприятная подробность: на постановку, оказывается, нужны были деньги, а у нас их не было. На декорации, костюмы, аренду зала в подмосковном доме культуры – все это стоило деньжат, причем немаленьких. К тому же Вацлав пожелал, чтобы у нас был свой художник по костюмам и свету, свой гример – словом, все самое лучшее…
Все мои однокурснички, мать их, тут же оказались творческими натурами, неспособными думать о материальном. Все разводили руками, а ломал башку над тем, где взять денег на спектакль, только я. У меня аж мозги кипели, ясно было, что ни мне, нищему студенту из Ульяновска, ни Вацлаву, детдомовскому сироте, ни Катьке, жившей с древней бабкой, ни Владу с его разорительным наркоманским увлечением, ни кому-нибудь другому взять денег просто негде. Сначала я надумал попробовать через Адку занять баблоса у ее мужа-олигарха. И тут оказалось, что, как назло, Ада с мужем успела разойтись, осталась одна с мелкой дочкой на руках – и ничего занять у нее не удастся. Я устроился на железнодорожную станцию разгружать вагоны, две ночи ломался как лошадь, до института еле доползал и заработал какие-то жалкие копейки.
Все наши планы летели к чертям собачьим. Ясно было, что никакой громкой премьеры, никакого приглашения во МХАТ нам не светит.
И тогда Вацлав, лежа на койке в общаге, в комнате, которую мы с ним делили в последний год, изрек, глядя в потолок:
– Самое обидное, что у Светланы в деканате, в левом шкафчике, лежат деньги кафедры. Они там просто лежат, они никому не нужны. Так, раз в месяц купить карамелек на ученый совет…
– Да-а… – размечтался я. – Ну разве это справедливо? Нам ведь совсем немного нужно, а у них… Вот пойти бы и грабануть деканат… Только ведь под статью попадешь…
– Справедливости вообще не существует, иначе жить было бы слишком скучно, – ухмыльнулся Вацлав. – А законы пишут такие же люди, как мы. Их придумывают сильные, чтобы поработить слабых.
– Хочешь сказать, нужно пойти и скомуниздить эти деньги?
– А почему нет? – приподнялся он на локте и с воодушевлением уставился на меня. – Нам они нужны, мы знаем, где они лежат. Это просто естественно. Или, может, ты честный пионер-герой?
– Ладно, – сказал я. – Ну, допустим… А Светлана?..
Светланой Викторовной звали декана, климактеричную злобную тетку с синими веками и обесцвеченными завитушками на голове. Весь день она гаркала на студентов и изредка, когда думала, что никто не видит, прикладывалась к коньячной бутылке, спрятанной в тумбочке письменного стола. К вечеру по мере опустошения бутылки Светлана заметно добрела.
– Светлану я мог бы увести, – задумчиво бросил Левандовский. – Сказал бы ей, допустим, что в двадцать седьмой аудитории кто-то высадил стекло, и повел показывать. Если прийти после семи, в институте никого не будет, а она успеет достигнуть нужного градуса. Только все это пустые разговоры, ты же все равно побоишься, – скептически скривившись, закончил он.
Естественно, я не на шутку завелся от его презрительного тона и выпалил:
– Где, говоришь, у нее лежат деньги? В левом шкафу?
На следующий день мы пошли осуществлять наш коварный план. У меня аж кишки тряслись от страха. Я на каждом углу останавливался то покурить, то завязать шнурок на ботинке. Надеялся, вдруг что-нибудь произойдет, что-нибудь помешает нам. Хоть кирпич мне на голову свалится. Я бы уже двести раз отказался от этой затеи, если бы Вацлав не буравил меня своим насмешливым взглядом, как бы подначивая: ну что, струсишь, а?
Землетрясение не встало на пути великого комбинатора, мы успешно добрели до института. Вацлав пошел первым, пообещав утащить Светлану из деканата. Через пять минут я двинулся следом, шарахаясь от каждого звука. Деканат был пуст, я поймал себя на том, что крадусь на цыпочках. Помотал головой, прибавил шагу, вошел, на ходу задел локтем вазу на столе Светланы. Она бухнулась на пол, вода полилась на ковер. Я сначала бросился поднимать ее, потом сообразил, что теряю время, рванулся к шкафу, открыл дверцу, выволок на свет обувную коробку, в которой лежали деньги… И тут в деканат шатающейся, разболтанной походкой ввалилась Светлана Викторовна. Она вытаращила на меня глаза и завопила пропитым голосом, сглатывая гласные и взвизгивая на оборотах:
– Ты что же это делаешь, сукин сын?! Куда деньги попер?! Да я тебя щас… Милиция!
Я трясущимися руками пытался впихнуть коробку обратно в шкаф, на ходу бормоча:
– Вы не так поняли… Светлана Викторовна, миленькая, я сейчас все объясню.
На меня сыпались какие-то бумажки, папки. На ее крики в деканат сбежались преподы, какие-то задержавшиеся в институте на вечерней репетиции студенты. Все толпились в дверях и таращились на меня. Под конец явился и сам достопочтенный Багринцев, выставил на меня свои немигающие зенки с таким видом, будто щас расстреляет меня на месте. Короче, скандал вышел до небес. Светлана билась в истерике и грозилась вызвать ментов. Багринцев, которому самому, естественно, не в кассу было, чтобы его студент влип под статью, едва уломал ее закончить дело миром. Но из института меня, конечно, поперли.
– Завтра придешь к ректору и заберешь документы, – процедил Багринцев, глядя в сторону. – А сейчас – пошел вон!
Показывал, хрен старый, что ему и смотреть-то на меня теперь западло. Думал, наверно, сильно меня этим задеть. Ниче, с этим ударом я уж как-нибудь справился. Мне и так было из-за чего психовать – все пропало, все. Спектакль наш несчастный, институт, общага, карьера, Москва, наш звездный курс. Дуй теперь обратно в свой Ульяновск и сиди там ниже травы.
Короче, выскочил я из института, мягко говоря, в расстроенных чувствах. На улице метель, ветер воет, под воротник сразу сугроб снега забился. И тут из подворотни явление Христа народу – Вацлав Левандовский собственной персоной. Я – к нему:
