– А это какой?
– Покрытие из бархата, по бокам декоративные ручки, внутри постель, – агент отодвинула крышку. – Покрывало и подушка шелковые. Запоры на крышке, – она поставила крышку на место и указала на саморезы с пластмассовыми ручками по краям крышки.
– Ну, что? – спросила мама Сашу.
Асов посмотрел на крышку. На ее боках были прибиты черные ленты, а на лицевой стороне тускло мерцал медным отблеском православный крест. На ценнике сумма стояла выше, чем на остальных.
– Хорошо, – ответил Асов, глядя на рядом стоящий гроб, на крышке которого разместились обычные защелки, как на крупногабаритных ящиках.
Его передернуло от мысли, что содержимое ящика с такими застежками будет восприниматься только как груз.
– Идет, – ответила, облегченно вздохнув, агент. – Значит, номер пятьдесят один.
Они вышли из комнаты, и агент, как бы вдруг что-то вспомнив, спросила:
– Временный крест будете ставить? – Увидев вопрос в их глазах, она пояснила: – Ну пока памятник не поставят.
– Да, надо, – ответил Асов.
– Тогда пойдемте выберем. Дату какую ставить? – И агент снова пошла в первую комнату.
– 02.02.1958 и 31.12 прошедшего года, – ответил Асов и подумал: «Нескольких месяцев ему не хватило до сорока семи лет».
У входной двери стояли деревянные кресты около двух метров высотой. Они отличались разными оттенками темных цветов, однако были православными, то есть с прибитой наискосок планкой под основным перекрестием.
«Значит, это временные кресты, вот для чего они здесь стояли», – понял Асов. И снова он выбрал крест, не думая о цене.
После этого агент села за стол в зале и стала выписывать ряды чисел на маленьком листочке и складывать их в столбик. Одновременно она подняла трубку телефона и стала звонить:
– Леша? Привет. Прими заказик, срочный. Номер пятьдесят первый. Не стандарт.
Она продолжила что-то обсуждать, но Асов уже ее не слушал. В это время в помещение вошла старая женщина. Она ходила по залу и вела себя спокойно и деловито, с интересом рассматривая похоронную атрибутику. «Возможно, большинство людей так себя и ведут в подобных ситуациях», – подумал Асов, угрюмо всматриваясь в передвижения старухи. Все, что касалось людей, Саша воспринимал как пессимист, все, что касалось неодушевленных вещей, он воспринимал как оптимист. Поэтому он так скептично рассматривал эту старуху, подозревая ее в цинизме. Саша пытался не быть похожим на большинство людей, которых воспринимал как эту старуху. «Не важно, что думают обо мне окружающие, гораздо важнее то, что думаю о себе я сам. Пусть все вокруг будут мразями, но это не значит, что я должен быть таким как они». Он стремился быть нормальным, то есть, в его понимании, человеком, чья внутренняя морально-нравственная шкала ценностей соответствует общепринятым ценностям, а не тем, которые появились в нашем обществе в последнее время, с такими категориями как цинизм и приспособляемость.
Агент заметила пришедшую женщину и, закончив разговор по телефону, обратилась к Асову:
– Подождите несколько минут, и мы продолжим.
– Хорошо, – ответил Асов и, встав со стула, прошел в комнату с вытяжкой. Мама сказала ему:
– Пойду подышу свежим воздухом. Он кивнул ей и зашел в комнату, оставив дверь приоткрытой. Прислонившись к косяку двери, Асов смотрел на гробы. Он перешел в эту комнату потому, что ему внезапно захотелось побыть одному. Саша принадлежал к той породе людей, которые предпочитают переносить свою боль в одиночестве. Он вздохнул, глядя на деревянные ящики, обитые материей, и понял, что переоценил свои силы, потому что неожиданно для себя тихо произнес:
– Папа, папа, папа. Как же так? – Его взгляд вдруг подернулся дымкой, которая была не чем иным, как влагой, внезапно исказившей изображение в глазах. Все вокруг расплылось и потеряло свои очертания, приняв вид нечетких пятен. Из груди вырвались рыдания, которые он, как мог, заглушил, но его всего трясло, по щекам текли слезы. Он плакал. Абсолютно неожиданно для себя. Он плакал, пытаясь не издать ни звука. Боясь, что кто-то это заметит, он взял край своего шарфа и прижал его ладонью левой руки к своим глазам.
Асов уже успел перенести многие тяготы и лишения, какие выпадают не каждому человеку. Но он не плакал уже много лет и успел забыть это чувство. То, что с ним сейчас произошло, не удивило его, он просто вспомнил, что это такое, и принял как есть. Теперь, одинокий и убитый горем, он стоял и плакал в комнатке с гробами. Он прятал свое горе, свои чувства и свою внезапную слабость, потому что четко осознавал, что он остался один и сейчас слабость для него непозволительна, как и нерешительность. Возможно, эта слабость не воспринималась бы окружающими негативно, но ему не хотелось, чтобы её видели. Сейчас его не волновали стыд и сочувствие к себе. Нет. Он просто оплакивал своего отца.
Асов стал медленно и глубоко дышать, но сомкнутые губы предательски дрожали. Затем он заставил себя ни о чем не думать, сосредоточившись взглядом на мерно и монотонно гудящей коробке из нержавеющей стали – вентиляторе в оконном проеме. Саша стал делать глубокие вдохи, как после напряженного бега. Одновременно он закрыл глаза и в конце глубокого вдоха закатывал глазные яблоки кверху. Такое движение глаз чуть раздражало участок мозга, который затормаживал нервную систему, успокаивая ее. Прием, который Асов заучил и апробировал ранее, подействовал и теперь.
Боясь, что глаза красные, а ресницы еще не высохли от слез, но не желая больше оставаться в этом помещении, он вышел в зал, намереваясь идти на улицу. Проходя мимо агента и сидящей перед ней за столом старушки, он услышал отрывок разговора:
– Да нет, не надо. Пусть все будет по-простому. Зачем ей это? – говорила старушка. – Мы с ней были просто соседи, – добавила она, как бы оправдываясь. При этом она укладывала в обычные целлофановые пакеты беспорядочно разбросанные по столу медали тускло-желтого цвета и маленькие книжечки документов в красных обложках.
«Значит, умерла фронтовичка, – решил Асов. – Настолько одинокая, что организовать похороны взялась соседка. При этом она не желает слишком обременять себя». Мгновенно перед мысленным взором Асова промелькнуло несколько вариантов, как одинокий ветеран мог оказаться в подобном положении. Старушка и агент быстро взглянули на Сашу, агент задержала свой взгляд на нем, но выражение ее лица не изменилось. На выходе Асов встретил маму, которая вернулась с улицы:
– Пойду покурю, – сказал он ей.
Морозный воздух подбодрил Асова. Он старался никогда не курить на улице, потому что при курении ослабевал иммунитет и можно было легко подхватить болезнь горла или легких, но в данный момент ему было все равно. Через несколько минут он уже смог подготовиться к новой встрече с давящей атмосферой похоронного бюро.
Из бюро вышла старушка, и Асов вернулся к агенту, которая продолжала что-то высчитывала на маленьком листочке бумаги. Мама сидела на одном из стульев, рядом со столом. Увидев Асова, агент оторвалась от своего занятия и спросила:
– Венки какие будете брать?
– Не знаю, – ответил Саша.
– Пойдемте посмотрим. Надписи на лентах какие делать? – снова спросила она. – Вот, смотрите, – указала она на большой венок треугольной формы, в середине которого искусственные цветы были раскрашены так, что образовывали российский триколор: – «От сына» или «Любим и скорбим»?
– Давайте так, от сына, – ответил Саша.
– А еще от родственников, от родителей?
– Не знаю, – снова сказал Асов, затем, сделав над собой усилие, добавил: – Ладно, пусть будут.
– А какие?
– Все равно, – ответил Саша.
Снова они вернулись за стол и стали ждать, когда агент закончит свои вычисления. В тишине мерно раздавался лишь гул вытяжки. Затем хлопнула входная дверь и в комнату вошла еще одна женщина в длинном черном пальто. Она была высокой, явно старше среднего возраста. Женщина перекинулась приветствием с агентом, и Асов понял, что это вторая агент. Она прошла в глубь комнаты, куда-то к вытяжке, и, открыв дверцу стоящего там шкафа, повесила в него пальто и положила шапку. Закончив ритуал разоблачения от верхней одежды, она прошла к зеркалу около входа в комнату и стала поправлять прическу. Асову очень много рассказали о ней ухоженное лицо и одежда, скрывавшаяся под пальто. Несмотря на возраст, она выглядела очень моложаво.
Первым делам Асов обратил внимание на то, что хотя она и работала в доме скорби, ее черные брюки были так туго натянуты на бедрах, что выделялось нижнее белье. Блузка была с яркими цветами. Между тем Саша поймал себя на мысли, что не может поймать ее взгляд. Ее глаза виновато бегали по комнате. «Интересно, сколько ей лет? – размышлял Асов. – Хотя у современной женщины уже невозможно определить возраст по внешнему виду. Школьницы выглядят как тридцатилетние, а тридцатилетние – без возраста. Да не секрет, что чрезмерная беспорядочная половая жизнь преждевременно старит». Поэтому он решил не угадывать ее возраст, а узнать: в чем же она виновата? Вскоре он понял.
