Заметив в жене непреодолимую страсть к искусству, Николай Алексеевич подарил ей пластинку под названием «Ах, эти черные глаза…». Вера Павловна подарок оценила и начала использовать его по полной программе. Днем и ночью. Пока соседи не стали стучать то в пол, то в потолок, а то и просто по батареям. Видите ли, у них водились дети и была какая-то первая (третья) смена!
Николай Алексеевич, наблюдая за развитием конфликта с соседями, не на шутку перепугался и решил его урегулировать. Для этого он попытался поменять репертуар, подозревая, что романсы могут быть не каждому по душе. Благо и подходящий повод подвернулся: у двери топталось Восьмое марта. Супруг предстал перед Верой Павловной, бережно прижимая к груди пластинку с записями песен Людмилы Зыкиной.
– Это что? – гневно спросила Кукуруза супруга.
– Твоя любимая, – таинственно сообщил Николай Алексеевич и тоненько пропел, по-женски прикрыв глаза:
Подари мне платок…
Голубой лоскуток…
И чтоб был по краям…
– Я что? – ехидно поинтересовалась Вера Павловна. – Задницу ею прикрывать буду?
У мужа отвисла челюсть.
– Я думал, тебе песня нравится, – начал оправдываться Николай Алексеевич.
– Нравится, – подтвердила Верочка, а потом добавила: – Но нитка жемчуга мне нравится больше. Красиво.
С красотой у Веры Павловны были свои отношения: бусы, морковная помада и кудри. Эти три условия Верочка соблюдала неукоснительно, невзирая на периодически наскакивающие на нее неприятности и недомогания.
Неприятностью номер один для Веры Павловны было отсутствие праздников.
– Хватит! – заявляла она во всеуслышание. – Поработала! Пора и честь знать. (К слову, поработала она только год в том самом отделе кадров.) Для чего людям пенсию дают? Отдыхать надо.
Самой желанной формой отдыха для Верочки становилось застолье, на подготовку к которому она могла потратить целый день, а то и два, если студень варила и торт пекла.
Николай Алексеевич застолий не любил, но жене не перечил и просто из года в год задавал один и тот же вопрос:
– Зачем тебе это, Вера?
– Как – зачем? – искренно изумлялась Верочка, в глубине души считая мужа несколько преглуповатым. – А жить когда?
– Разве ты не живешь? – пытался убеждать жену Николай Алексеевич.
– А то живу?! – сердилась Вера Павловна. – Сначала полжизни твоего сына воспитывала. Потом – работала. До себя руки не доходили. На пенсию вышла, думаю, хоть немного поживу для себя. Но нет! Коля не разрешает. А я так тебя и послушалась!
– Да я не запрещаю, – не терял надежды Кукуруза. – Но не каждый же раз.
– Тебе что, жалко?! – срубала наповал Верочка.
– Да мне-то не жалко!
– А не жалко, значит, не мешай. И людям праздник. И мы вроде как радуемся. А если ты из-за денег, так я с пенсии отдам, – обещала Вера Павловна мужу и уходила на кухню листать календарь. – Нехорошо, Коля.
Коле после ее слов становилось стыдно, и он с повинной тащился в кухню, предлагая купить все, что требуется по списку.
– Не надо, – поджав губы, отказывалась Верочка и, словно в никуда, добавляла: – Пусть мама сходит. Или сама я. Хоть ноги у меня и больные, но все вытерпят! Перед гостями лицом в грязь не ударю, не дождешься!
– Ты, главное, приготовь, – шел на попятную Кукуруза и доставал из-под мойки авоськи.
– Много ты в них принесешь! – как бы между прочим роняла Вера Павловна, а потом, не выдержав, давала список и выволакивала из темнушки рюкзак.
– Не много?
– А ты что, только на праздник, Коля, ешь?
Николаю Алексеевичу приходилось признаваться, что, конечно, не только на праздник, и вопрос решался положительно: рюкзак, «всего досыта» и чтоб перед гостями не стыдно.
Вторая неприятность, которой Верочка старалась избегать, – это встреча с одноклассниками. Почему-то в классе ее не любили, считая глупенькой и недалекой, в то время как она была открытой, простодушной и неуемно веселой. Среди бывших соучеников она признавала лишь Юрку Генералова, влюбленного в нее с первого класса.
– Гаврикова! – обращался он к ней по телефону и в очередной раз предлагал: – Выходи за меня замуж. Хоть фамилия у тебя будет приличная – Генералова, а то смех один – Кукуруза.
– Ты на себя посмотри, – хихикала Вера Павловна в трубку. – Кто на тебя позарится?! Ты ж лысый! Как с тобой Маруся-то живет?
– Хорошо живет! – клялся Генералов. – Светло ей со мной.
– Лысина светит? – заигрывала с ним Верочка.
– Ты на лысину-то не смотри, – кокетничал одноклассник.
– А куда ж мне смотреть?
– Смотри, куда надо! – хохотал Генералов, а потом неожиданно замолкал и скомканно, чтоб потом быстро бросить трубку, добавлял: – Слышишь, Вер, ты, если того, разведешься со своим-то или он тебя бросит, ко мне переходи…
– С ума сошел! – кричала в ответ Вера Павловна. – Это при живой жене-то!
– С Марусей я решу, если что, – обещал Юрка и торопился закончить разговор.
– Решит он! – возмущалась Кукуруза, но при этом улыбалась во весь свой морковный рот. – Решальщик!
После коротких разговоров с Генераловым Верочка надевала таинственное выражение лица и носила его до Колиного прихода, останавливаясь у зеркала, перед которым взбивала свои жидкие кудри и поправляла на груди всенепременную жемчужную нитку.
– Генералов звонил, – не могла она удержаться и, как бы между прочим, сообщала об этом Николаю Алексеевичу, едва переступившему порог своего дома.
– Здоров? – с готовностью отзывался Кукуруза.
– Здоров. Чего ему станется?
– Маруся у него болеет.
– Чего с ней?
– Возраст, – разводил руками Николай Алексеевич.
– Да она всего на год старше меня, – отказывалась принимать во внимание мужнины слова Верочка.
– При чем тут это?
– При том, – обрывала его Вера Павловна и гремела кастрюлями, всем своим видом показывая, что слышать ничего об этом не желает.
Зато когда Маруся Генералова умерла, Верочка наотрез отказалась общаться с ровесницами, ограничив свой круг младшей по возрасту Лидусей Масловой, соседкой из квартиры напротив, с которой ее связывала многолетняя дружба и общие проказы.
– О чем мне с ними разговаривать? – жаловалась Кукуруза невестке и горестно добавляла: – Пока молодыми были, не больно-то разговаривали, а теперь и совсем не хочу. Старухи!
Все остальные неприятности Вера Павловна отметала с легкостью, отказав им в мало-мальской значимости.
– У тебя сердце! – напоминал ей Николай Алексеевич, долго переживавший первый инфаркт супруги.
– У всех сердце, – парировала жена.
– Беречься надо, – беспокоился о ней Кукуруза.
– От жизни разве убережешься?!
– Не от жизни, Вера, от себя самой: на ночь не есть, жирное ограничить, больше двигаться…
– Неизвестно еще, кто кого переживет, – бунтовала Верочка и рассасывала валидол, пока никто не видел.
И была права: Коля ушел первым.
Следом за ним – его безропотная теща, маленькая и сухонькая баба Катя, имевшая удивительную способность оставаться незамеченной даже на приеме у врача.
Вера сочла уход близких несправедливым и объявила покойникам бойкот, объявив их предателями. А как же по-другому можно было назвать их, разрушивших столь милый для Верочки миропорядок? И не то чтобы со смертью Коли она разлюбила праздники. Нет, просто рядом с ним, в руках которого дребезжала переполненная рыночной провизией сумка на колесиках, Вера Павловна особенно остро ощущала полноту самой, как ей казалось, творящейся жизни. И ей это нравилось, и радость кормилась с ее ладони, как прирученная птица.
Если раньше Верочка могла хохотать до упаду, припомнив какой-нибудь забавный случай из их с Колей прошлого, то теперь она, лениво хихикнув, только добавляла: «Да-а-а, было… И не такое бывало!» – а потом умолкала и механически переворачивала страницы старого альбома с семейными фотографиями.
Иногда вечерами Вера Павловна включала проигрыватель и слушала того самого непонятного Дебюсси, пытаясь распознать звуки арфы, когда-то пренебрежительно именуемые ею «бреньк да бреньк». Дебюсси не давался Вере по-прежнему, и от этого она злилась и плакала. И, постояв немного над крутящимся лакированным диском, резко смахивала иглу, отчего на пластинке появлялась белесая тоненькая борозда. «Ни себе, ни людям!» – ругалась она и гневно смотрела на Колину фотографию, стоящую на телевизоре.
В число предателей она записала и собственного сына, ушедшего из семьи.
– Ты для меня умер! – заявила она ему и в сердцах захлопнула дверь.
– Нельзя так, Вера! – упрекнула соседку Лидуся Маслова. – Это ж сын!
– Тебя тоже никто не держит! – обиделась Вера Павловна и развязала войну с давней подругой.
Правда, через какое-то время простила отступницу: «Кто старое помянет, тому – глаз вон!»
В наследство от прошлой жизни Кукурузе досталась жесточайшая аритмия, больной желудок и верная Лидка, каждый день навещавшая подругу молодости, которой было просто лень подняться с дивана, чтобы открыть ей, Лидочке, входную дверь.
