***
Майер шёл по плацу. За спиной – мрачная атмосфера «губы». Трудно было поверить, что это и был тот самый борзый из солдат. Самый разнузданный и неуправляемый. Теперь это был грязный, жалкий чмырёныш, готовый целовать офицерские сапоги ради своего освобождения! Вот такие вот метаморфозы!
«Может и впрямь отпустить его ко всем чертям, пусть валит в свою Москву!?» – подумал Майер, входя в расположение роты.
– Дежурный по роте, на выход! – заорал, увидев офицера, дневальный.
– Товарищ лейтенант! Ну, как там, Разорёнкин? – прищурился дежурный по роте младший сержант Сабиров.
– Плачет ваш Разорёнкин, чтоб я его простил. К маме просится!
– Да ну, товарыщ лейтенант! Не нада нагаварыват! – скривился в гримасе тот.
– Я правду говорю!
– Э-э-э! Я нэ вэрю! Разорёнкин – это рэалный пацан! Борзый. Он нэ будэт плакат! Э-э-э-э! Обма-анываэте!
– А вот посмотрим! А вот сами ещё увидите!
***
По дороге от штаба вялой медленной медвежьей походкой двигался командир полка подполковник Гребенщиков со своей услужливой свитой, суетящейся вокруг «хозяина», подобно шавкам.
– Лейтенант! Ко мне! – рыкнул он в сторону Майера.
Майер, бодро отпечатав по мокрому асфальту строевой в сторону командира, приставил каблук сапога к каблуку одновременно с ладонью, несущей к виску, лихо описав внешнюю дугу, его лейтенантскую честь.
– Товарищ подполковник! Лейтенант Майер по Вашему приказанию прибыл!
– Лей-те-нант Майер! – рот подполковника скривился. – Вы что, думаете, вы самый умный?
– Никак нет, товарищ подполковник! – Майер прижал руки «по швам».
– Вы какого чёрта в прокуратуру пишете? А? Вы чё, через головы прыгаете, лейтенант?
Майер молчал.
– Чтоб сегодня же отозвали ваш рапорт! Вам ясно?!– он кивком головы вперёд словно отрыгнулся этой фразой в лицо лейтенанту.
– Никак нет, товарищ подполковник! Извините меня, но я не намерен забирать рапорт! Этот солдат преступник и он должен понести наказание! Чего бы это ни стоило!
– Чё-ё-ё!? Я не по-о-нял! Кто тут что-то в-я-кнул? Лейтена-а-нт! Ты чё, решил мне на полк залёт повесить?! Сгною! Порву-у как жабу-у!
Майер угрюмо молчал, упрямо рассматривая беснующееся багровое лицо полкача, перекошенный рот которого изрыгал «ЕБЦУ» в его адрес. В общем-то, его опустошённой сущности всё было как-то «фиолетово» и эта страшная гримаса командира полка, способная повергнуть в шок кого угодно, не внушала ему особого трепета.
Командира полка можно было понять. Ведь «прыгать через голову начальника» – непозволительное действие по всем человеческим канонам, не только армейским. За такое вздрючить положено по всей строгости! Ну, да уж тут так вот вышло!..
2.8 (88.10.24) Повинную голову меч не сечёт17!
Октябрь 1988 г. Ружомберок
Штаб полка.
Штаб. Кабинет секретаря парткома. Полунин похлопал Майера по плечу.
– Эх, Майер! Снова Майер!.. На вашем, лейтенант, месте стоит серьёзно задуматься. Я понимаю ваше упрямство, равно как мне понятна и правота вашей позиции. Командиров не жалко, так подумайте о матери этого солдата. Это больной человек, убитый горем! Вы потом сами не будете жалеть об этом? Ведь этот груз останется с вами навсегда! Подумайте, лейтенант, очень подумайте. Да и на полк повесите такой «залёт». Никому карьеры не видать, в том числе и вам её испортят, будьте уверены!
– Но ведь это заслуженное наказание этого подонка было бы справедливым!
– Эх, молодой ты ещё мальчишка! Справедливость! Где она, справедливость?! Что ты вообще понимаешь в справедливости? А справедливо будет, если пострадают невинные люди?! Разорёнкин, он, конечно, ублюдок. Только сейчас ты просто из гордости всё это делаешь, ни о ком не думаешь, через головы прыгаешь, что есть грубейшее нарушение устава, между прочим! Скажи ещё, что этого не знал! И где тут твоя справедливость?! – Полунин захлопнул папку. – Всё, идите! Думайте! Крепко подумай, товарищ Майер! Но если всё же решишься идти до конца, тогда уже потом не пеняй и не иди на попятную! Будь готов ко всему и ничему не удивляйся! У тебя последний шанс сегодня принять окончательное решение. Завтра уже будет слишком поздно! Всё! Ступай!
Майер вышел. На душе был полный раскордаж.
«Что делать! Что делать!? Что делать? – стучало в его висках. – Заберу рапорт, значит сразу стану шутом в глазах всех солдат. Значит, не выполню своё обещание наказать виновного любой ценой. Значит, впредь никто не будет ставить в хрен собачий моё слово! – он шёл, вытирая пот со лба. – Что делать! Что делать!? Что делать? – Майер снял фуражку. Если всё же засажу гада, все будут меня уважать. Пуcть меня полкач сгноит потом, плевать! Моя карьера уже и без того загублена. Дальше Кушки18 всё равно не пошлют!
«Что касается карьеры полкача, так честь должна быть дороже карьеры! Другое дело – старая больная мать Разорёнкина. Жаль женщину, это правда. Ведь для неё её единственный сын – всегда хороший, единственная опора и поддержка! Это и впрямь будет меня тяготить после…»
***
Зиндан19
Скрип засовов. Затхлый запах. Тусклый свет, пробивающийся сквозь зарешеченные окна. С пола поднялся жалкого вида солдат в парадке, испачканной от долгого сидения на бетоне. Увидев офицеров, он встрепенулся и стал неуклюже поправлять мятое обмундирование. На его измождённом лице была надежда и, казалось, глубочайшее раскаяние.
– Что, Разорёнкин, как идёт процесс осмысления?
– Простите, товарищ лейтенант! Вот, почитайте, пожалуйста! Вот, письмо от мамы! – он протянул сложенный в четверо тетрадный лист в клеточку.
Майер взял его, развернул:
«Глубокоуважаемый товарищ лейтенант! Пишет вам мама вашего непутёвого солдата…»
– Всё ясно, Разорёнкин, мне плевать на всё, на мою карьеру, на полкача, я обещал всей роте тебя засадить. Ты знаешь это, я тебя предупреждал. Я всех предупреждал, как только пришёл. И ничто меня бы не остановило от достижения поставленной цели. Это дело чести! Так что не думай, солдат, что лейтенанта Майера можно продавить!
– Товарищ лейтенант! Я так не думаю! Я всё осознал! Прости-и-те меня!
– Солдат, мне очень жаль твою маму. И это единственная причина, почему я сейчас здесь. Я заберу рапорт, хорошо, но при одном условии! – Майер посмотрел буравящим взглядом на рядового.
– Всё, что угодно, товарищ лейтенант! – тот был сама кротость. Он буквально ловил каждое слово. Услышав последнюю фразу, вселявшую в него надежду, он замер весь в ожидании.
– Всё не нужно, а нужна только самая малость!
– Всё, что угодно, товарищ лейтенант! – повторил солдат, полный надежды, мелькнувшей солнечным зайчиком на серых тёмных стенах «зиндана».
– Выйдешь перед полком, скажешь о том, как ты раскаиваешься за всё, что натворил! Пусть все видят твоё раскаяние! Пусть каждый знает, что ты был на грани. И что ты оказался бы в дисбате, если бы не моя жалость к твоей больной одинокой матери! Понял?
– Так точно, товарищ лейтенант! Всё сделаю!– оживился Разорёнкин.
– Точно понял?
– Точно, товарищ лейтенант!
– Смотри мне! Пообещай, что всё сделаешь как надо!
– Обещаю, товарищ лейтенант. Даже не сомневайтесь!
Майер, уверенный в том, что нашёл компромиссный выход из ситуации, довольный собой, вышел из камеры…
Он шагал по ночной мокрой городской мостовой. Позади – серые стены, узко сжимающие полковую жизнь. На душе было определённо облегчение, словно дождь смыл с неё пыль беспокойства. И не оттого, что командование теперь остановит свою репрессивную машину против него. Скорее оттого, что он только что решил судьбу одного человека. Оттого, что сумел переступить через собственную гордыню. Оттого, что сумел простить. Оттого, что сделал счастливым человека, которого ни разу не видел – больную несчастную мать этого балбеса…
«Молодец, лейтенант!» – в голове звенела незамысловатая скупая фраза довольно улыбающегося Полунина в ответ на порванный рапорт.
Яркий месяц также улыбался кривой улыбкой с темного октябрьского неба, словно усмехаясь…
А в это время за бетонными стенами полка внешний мир продолжали сотрясать вибрации перемен20.
Сегодня всё происходящее вокруг ярко напоминало события тех ушедших в далёкое прошлое лет. Только тогда, в начале двадцатого века, к власти рвались множественные социал-демократические партии, в том числе коммунисты и большевики, провозглашавшие борьбу с монархическими режимами, и лицемерно сулящие народу свободы, равенство, братство, землю и заводы. Теперь, на закате восьмидесятых, демократы снова сулили всё те же свободы, но уже провозглашая борьбу с современными коммунистическими режимами. Изменились наклейки, мир перевернулся, но суть осталась всё та же. Как когда-то истинные патриоты белого движения стремились спасти Российскую империю, так и здесь истинные коммунисты восьмидесятых пытались спасти рушащийся Советский Союз. Офицерская среда Советской армии была так же расколота в своей среде на старший и младший состав, на многообразие восходящих идеологических взглядов на прошлое, настоящее и будущее. Всё, как и в те далёкие околореволюционные годы. Нарастала пропасть и между офицерским и рядовым составами. А сами советские офицеры где-то подсознательно начинали отождествлять себя с теми далёкими белогвардейскими офицерами, стоящими сегодня за их спинами подобно теням, приходящим из далёкого прошлого, чтобы предупредить, чтобы предостеречь… Но разве кто-то слушал их голоса!?.
