Она встала перед зеркалом, скинула рубашку и посмотрела на свое молодое стройное тело, словно у него спрашивая, возможно ли ей обрести настоящее счастье, будет ли у нее любовь, нежность, страсть? Родятся ли дети? Что ее ждет вообще-то?
– Все будет, – обещало тело, – убери эту ерунду с глаз долой. Еще чего выдумали!
Полночи Наташа не спала, пытаясь разобраться в мотивах такого подарка. Потом решила, что никакого желания оскорбить или даже унизить ее не было у несчастных родителей Зигфрида. Они действительно искренне хотели ее развлечь! Видимо, эта догадка оказалась верной, потому что как раз после нее она и заснула крепким девичьим сном.
Утром девушка вернула коробку Лутцу.
– Это не живое. Мне нужен Зигфрид, а не это. Любовь, а не механика, – стараясь быть любезной, проговорила Наташа.
– Я понимаю, – вздохнул несчастный отец. – Это холодное, да?
– Да. Холодное. Не живое, – нетерпеливо повторила девушка, желавшая скорее избавиться от подарка.
Оставшееся время они куда-то ездили, смотрели достопримечательности, ходили по магазинам. Родители стремились накупить Наташе кучу дорогущей одежды, всякие бессмысленные вещи, которые могли бы подарить радость, если бы был жив человек, к которому она так стремилась.
Приглядываясь к немецкой жизни, Наташа убеждалась в том, что нравы и привычки их народов имеют ряд серьезных несходств. Например, в доме у Бруны и Лутца был бассейн. А она как раз обожала плавать. По утрам перед завтраком она проплывала раз десять туда и обратно и выходила из воды бодрая и полная сил. Однажды к ней присоединилась и Бруна. Она подошла к бортику в халате, скинула его и оказалась совершенно голой. Наташа потупила взор.
– Ты зря в купальнике плаваешь. Зачем? Гораздо приятнее так, – спокойно произнесла хозяйка дома, спускаясь по ступеням в воду.
И тут показался Лутц. Тоже совершенно голый! Спокойный такой. Как будто так и надо! Плюх в бассейн! И поплыл.
Ничего себе развратники, подумала тогда Наташа.
– Ты стесняешься? – спросила ее потом Бруна.
– Да, – ответила девушка, – у нас так не принято. Я не смогу.
– Хочешь, мы тоже будем плавать в купальниках? – участливо предложила мать Зигфрида.
– Вы делайте, как вы привыкли. А я буду – как я, – сказала тогда Наташа.
Но родители с тех пор при ней голышом не плавали.
То, что это был никакой не разврат, Наташа поняла, когда они ездили по всяким курортным местечкам, останавливались в отелях на водах. И всегда немцы плавали голышом. И никто не краснел, не стыдился, не убегал в ужасе. Такие традиции. Они проще относились к своим телам, без смущения. Наташа, обогащенная опытом путешествий, понимала теперь, что и тот странный подарок сделан был от души и чистого сердца, с искренним желанием доставить удовольствие. Ну, разные мы в этом, что поделаешь!
Перед ее отлетом домой супруги торжественно показали свои завещания. По ним выходило, что тот из них, кто покинет этот мир первым, оставляет все имущество живому партнеру. А после смерти этого одинокого человека все, чем они владели при жизни, достанется ей, Наташе.
– Да мне не надо! – отказывалась она. – Зачем вы?
– А больше некому, – отвечали Лутц и Бруна, – и нам радостно сознавать, что все достанется тебе. Нам жаль, что ты решила уехать. Но это можно понять. И все же – навещай нас.
– Конечно! Обязательно, – обещала Наташа, – и ничего мне не надо, никакого имущества. Зачем?
Она с тех пор вот уже десять лет навещает этих одиноких людей в годовщину гибели их сына. Всегда одна. Мужу она ничего не рассказала о своей первой любви. Чего ради рассказывать? Это умерло и похоронено, глубоко-глубоко. И в институте никто так и не узнал о ее несостоявшейся свадьбе. Хорошо, что она тогда решила сообщить все задним числом. Как чувствовала. Знают о той беде только пятеро: Наташа и родители с обеих сторон.
К окончанию института она вышла замуж за этого своего нынешнего красавца. Он долго ее добивался, просто проходу не давал. Обещал вечную любовь. И она поверила. А ведь много было ухажеров, много других возможностей. Но этот был так убедителен! Сама в итоге увлеклась. И сама себе сказала: вот с ним и буду вместе – на всю оставшуюся жизнь. И вот оно как оказалось в итоге.
– А может, еще простишь? Может, он и не уйдет, когда ты ему о своем решении скажешь? – предположила Варя.
– Нет. Не прощу. И с ним не останусь. Кому как, а по мне, предательство – самая мерзкая штука. Вранье и предательство. Даже думать о нем не могу как о человеке. Все. Чужой и чужой. Отрезало. Ты бы видела эту картинку там, в ресторане, тогда бы и вопросов мне таких не задавала. Это же невозможно пережить. Вон Анна Каренина: просто так, из-за подозрений, что мать Вронского хочет его на ком-то там женить, что он ее разлюбил, занервничала до того, что под поезд бросилась. А мы теперь что? Железные? Мы даже в обмороки падать разучились. Сдерживаем эмоции. Так и эмоций вообще не останется. Никаких. А он пусть знает, что за все в жизни придется отвечать. И что любая ложь всплывет. Дерьмо не тонет. Именно поэтому оно и оказывается вечно на виду. Это тоже надо учитывать.
– А скажи, Зигфрид тебе снился потом? – с интересом спросила Варя.
– Много раз.
– И как? Хорошо или плохо? Просто я как-то слышала, что если хорошо снится покойник, значит, нет у него обиды на того, кому он снится. А если что-то плохое во сне, значит, сердится он на что-то.
– Не на что ему на меня сердиться, – покачала головой Наташа. – Приходил в снах, да… Знаешь, первый сон был очень яркий. Это еще там, у них в доме. Недели через две после его гибели. Мне приснилось, что я стою перед огромным, не обхватить, дубом. Я в старинной одежде, волосы по плечам. И вижу его, Зигфрида. Он в кольчуге, с мечом. Ну, примерно как наш Илья Муромец из «Трех богатырей» в Третьяковке. То есть – лицом Зигфрид, а одет как русский богатырь. И у него с меча кровь стекает. Прямо ручьем. И я ему говорю:
– Так ты жив! Какое счастье!
А он мне широко так улыбается.
Я ему:
– А что это за кровь? Ты ранен?
– Нет, – отвечает, – это кровь дракона. Я только что победил дракона. Пойдем, выкупаемся в его крови. Никто нас не сможет победить тогда.
А я, представь, ему отвечаю:
– Да, обязательно выкупайся в этой драконьей крови! А я послежу, чтобы тебе на спину не упал листок липы.
Потом смотрю: а мы же не под липой вовсе, а под дубом. И думаю: ну правильно! Это же т о т, древний, Зигфрид под липой дракона убил. А мой – тут, под дубом!
– И как? – поторопила ее Варя, – выкупался он?
– Да! Только я не видела сам процесс. Хотя и следила за листочками, чтоб на него не упали. Сам он как-то наклонился к земле. Там, видно, лежал этот дракон. А я смотрела наверх, на крону дуба. Он потом встал передо мной, светлый, красивый, как в жизни, и говорит, что теперь моя очередь, мне теперь надо вымазываться этой кровью. Я ему говорю:
– А по тебе не видно, что ты это сделал.
Он отвечает:
– Так это и не должно быть заметно. Свою силу чувствую только я.
И, представь, Варь я, хоть и во сне, но думаю: ну его, этого дракона. Мало ли во что я внутри себя превращусь, если свяжусь с его кровью. Мне еще детей рожать. Так прямо и подумала! И Зигфрид говорит:
– Я вижу, тебе не хочется это делать, верно?
Я кивнула.
– Ну и правильно. Из двоих кто-то должен быть сильным, а кто-то слабым. Сильный защитит слабого. Ты – под моей защитой всегда. Запомни! – это он мне так сказал. По-немецки. Хотя в обычной жизни мы чаще всего на русском общались.
Я его еще спросила:
– Ты не уйдешь больше?
А он ответил:
– Даже если ты меня не сможешь видеть, я буду рядом. Ничего не бойся. Будь счастливой.
Я хотела ему сказать, что смогу быть счастливой только рядом с ним, но он куда-то делся. Ну, и потом я проснулась. И очень расстроилась, что это был сон. Так мне с ним хорошо было! И всегда он мне по-доброму снится. По-доброму и к добру. Правда, последние полгода ни разу не приходил. Вот интересно, эти сны – только игра моего воображения или правда он откуда-то приходит?
– Наверное, все же приходит откуда-то. Случаются же вещие сны. Их кто-то нам посылает, – отозвалась Варя.
– Но чаще всякая чепуха в голове мельтешит, это уже родной мозг обрывки дневных впечатлений прокручивает, – задумчиво заговорила Наташа. – Хотя я вот вспомнила, что пару месяцев назад мне приснилось, как я иду по Староконюшенному мимо школы. Там школа такая старинная стоит, дореволюционная еще, я все время этим зданием любуюсь. И вот иду я там, а навстречу мне мой муж с девушкой. Идет, обнимает ее. На улице – никого! Только я и они. И он уже почти ко мне подошел, а меня все равно не видит, смотрит сквозь меня. Я его окликнула, а он идет себе, целует ту. Словно я человек-невидимка. Такой гадостный сон. Я даже вскрикнула. И проснулась. И муж проснулся. Я только тогда и поняла, что это всего лишь сон. Рассказала ему. Он меня еще по головке гладил. Утешал. «Успокойся, малышка», – говорил. А ведь это мне предупреждение было!
