– Уже поздно, – сказала она. – Завтра. Я очень хочу тебя видеть, слышишь? Ты придешь? Завтра в шесть, у метро «Балтийская»!
Он так и сидел с трубкой в руке, пока часы не уронили одиннадцать тяжелых бронзовых ударов. До встречи оставалось прожить девятнадцать часов.
…В двух случаях людям нечего сказать друг другу: когда они расставались так ненадолго, что ничего не успело произойти, – и когда разлука так затянулась, что изменилось все, в том числе и они сами, – и говорить уже не о чем.
Саша увидел, как она выходит с толпой из метро – вороная прядь, быстрая улыбка: она была та же самая, она не изменилась, она пришла. Он удивился своему спокойствию, только вдруг вылетели из головы все приготовленные слова – он не знал, что сказать, стоял и смотрел, пока она не протянула ему руку.
Он взял эту руку, помедлил отпускать, смотрел неотрывно, словно зрение насыщалось за все те семь лет, что минули.
Она что-то говорила, он что-то отвечал, ничего не понимая. Он только сознавал, что это она, рядом, оказалось, что они куда-то идут, и она держит его под руку, и он сквозь одежду ощущает тепло ее руки, а потом они очутились за столиком и официантка принесла кофе, и вдруг сразу наступил вечер, звук шагов рикошетировал от каменных стен узкой улочки, он споткнулся на лестнице, больно ударился лодыжкой, и увидел себя в маленькой комнате, свеча дважды отражалась в черном окне, скрипнул под ногой пол, а в углу дивана умостилась с ногами Рита, так, как она всегда любила сидеть, это была она, в том самом норвежском свитере. И постепенно до него стал доходить смысл звучащих слов.
– Помнишь – ты говорил, что это ошибка; что тоска сгрызет меня; что я пойму, что ты значишь для меня, но будет поздно; что я буду каяться… Да: я каялась, и тоска грызла меня, и часто казалось, что-то самое главное внутри она сгрызла.
– Почему же ты не пришла… не позвонила?..
– Это была для меня прошлая жизнь, в которой осталась другая я – лучше, моложе, чище. Разбитого не склеишь. Мне было очень плохо, и некуда деваться, и не могла я прийти за милостыней к тому, кому испортила жизнь. Что, просить прощения? ненавижу…
– Тебе не за что просить прощения. Человек не виноват в том, что он чувствует… Если я был тебе хоть на миг нужен…
– Ты был мне очень нужен. Один ты. Может быть, именно поэтому я не приходила раньше. Я помню все, все-все, что у нас было… Я никого не знала лучше тебя. И ни для кого я столько не значила, никто не понимал меня так, как ты, не умел угадать, о чем я думаю, и рассмешить, когда грустно. Мне было хорошо с тобой. Но я была девчонкой и не знала цену тому, что имела. А когда узнала, было уже поздно. В жизни всегда так… А ты забыл меня. Я была уверена, что ты давно женился…
– Ты знала, что я никогда не смогу забыть тебя. Я думал о тебе все время… Ты знала, что я не могу жениться на другой.
– Ты совсем ребенок.
– Нет. В разлуке с любимыми старятся быстро.
– А мне ведь часто хотелось, чтобы ты… Я мечтала, что ты сам меня найдешь, – и ненавидела за то, что ты смирился, как нюня, где-то там горюешь себе в тряпочку, когда мне плохо и я нуждаюсь в тебе. В твоей поддержке. В поддержке мужчины, понимаешь?
– Прости. Я идиот. Я ничтожество.
– Не надо. Не принимай мои слова близко к сердцу. Это я со зла… Оттого, что много выстрадала… Оттого, что мучила тебя, а сама была во всем виновата, и осталась у разбитого корыта…
Горящая свеча становилась все короче, и пропасть прошедших семи лет все сужалась между ними, и края сомкнулись, когда он услышал свой голос, произносящий сквозь все эти годы:
– Я люблю тебя, Ритка…
И обожгло ее дыхание, оглушил шепот:
– Я не хочу больше терять тебя, слышишь, Сашка… Я умру, если потеряю тебя еще раз, слышишь?..
И он не знал, говорит это, или ему только кажется:
– Как я мог жить без тебя, Ритка… Как я мог без тебя жить.
Простучали во дворе шаги, взвыл кот, звякнуло стекло.
– Только не надо торопиться, – сказала она. – Мы не должны торопиться… Я должна привыкнуть к тебе, слышишь. У нас еще все будет, у нас все впереди, слышишь?..
– Да, – отвечал он. – Да. Да. Как тебе лучше. Тебе. Да. Да.
И только невесть где в темной улице, забыв о закрытом метро, он вдруг остановился – как налетел на препятствие: цыганка нагадала правду!! Вдохновенный восторг охватил его: судьба, везение, фортуна вмешалась в его жизнь! Он же всегда знал, чувствовал, он верил, что произойдет какое-то чудо – и все станет хорошо!
Тот, кто сделал это чудо, потратил неделю. Каждый день (кроме выходных, на которые он и поменял два своих суточных дежурства) Звягин ждал в четверть шестого у подъезда проектного института на проспекте Огородникова. Оглядывались выходящие, появлялась тихая молодая женщина – тихая той неброской женственностью, которая особенно неотразимо действует на два противоположных типа мужчин, – на отъявленных авантюристов и робких мечтателей (возможно, потому, что вторые – те же авантюристы, но лишь в мечтах?..).
Женщина замечала его, вороная прядь вздрагивала, углы губ бессильно опускались: положение ее становилось невыносимым.
– Речь идет о человеческой жизни, – с тяжестью танка давил Звягин. – От вас не требуется ничего невозможного. Только позвонить ему, встретиться, провести один-два вечера.
– Где? Как? О чем вы?
– Я все объяснял. Комната есть. Что сказать ему – знаете.
– Я замужем, – привычно и устало отвечала она, – у меня ребенок. У меня свой дом, своя жизнь…
– Каждый из нас в ответе за того, кто его любит.
– Разве это поможет?.. – безнадежно говорила она.
– Поможет! – гвоздил Звягин. – Неужели так трудно: несколько ваших вечеров – и вся его жизнь?! Ну представьте себе: если б вы были санитаркой и надо вытащить раненого с поля боя – неужели бы вы дезертировали?
– Как вы можете сравнивать?!
– Очень просто. Там вам грозила бы смерть – а здесь вы не рискуете ничем. Неужели мирное время дает больше поводов для равнодушия к человеческой жизни?
Они ехали через весь город. Она слушала измученно.
– Вы никогда не простите себе его смерти. Не простите себе равнодушия, эгоизма и бессердечия к умирающему, который не задумываясь отдал бы за вас жизнь.
– Но где вы слышали о таких… диких, невозможных спектаклях?! – восклицала она.
– Что, что конкретно – невозможно из того, о чем я прошу?
Они сходили с трамвая, вместе с ней Звягин заходил в магазин и нес ее сумку с продуктами до угла.
– В каждой женщине должна жить сестра милосердия, неужели вы не можете несколько вечеров в жизни побыть ею – с тем, кто любит вас и смертельно болен?
– Да что ж это за сводничество!.. – Она выхватывала у него сумку и почти убегала к своему дому.
Назавтра все повторялось. Очевидная для Риты абсурдность плана Звягина сменялась сознанием его высшей – принципиальной – правоты…
– Но у меня муж!
– Он мужчина. Он поймет. Если он вас любит – поймет и другого, который вас тоже любит.
– Он меня страшно ревнует!
– Саша звал вас королевой Марго – помните? – молил и уламывал Звягин. – Вы целовались в белые ночи у разведенных мостов, вам было по восемнадцать лет – помните?
– За что ж вы меня мучите!.. – В ее голосе звенели слезы…
Звягин посылал к ней Сашину мать. Отца, Гришу. Он торопился. Натиск и измор. Мытьем и катаньем.
– Хорошо… – обреченно сказала она. – Вы правы. Я, в общем, с самого начала знала, что вы правы, оттого и дергалась. Но я не могу сказать это все мужу… Я не знаю, как…
Звягин знал, как. К мужу он отправился сам.
– Так, – сказал славный парень, мрачно выслушав Звягина. – Вы вообще нормальны или псих?
– Врезал бы я тебе сейчас, – сказал Звягин, – да толку с этого не будет. Не понимаешь ты просто…
Он с силой развернул парня к окну: на детской площадке мельтешила малышня.
– У тебя есть все: любимая жена, дочка, квартира, работа. Здоровье, планы, будущее. У твоих отца-матери есть внучка, а его родители лишаются единственного сына. У него – ничего нет; ничего. Понимаешь? Есть единственный шанс выжить. И этот шанс в твоих руках. Тебе стоит сказать «да» – и останется жить человек, который тебе ничего плохого не сделал. Он тебе не соперник, не враг: Рита тебя любит!
– Ну а дальше?
– Через несколько дней он уедет. Видимо, навсегда. Но встретиться с ней, поверить ей – это для него такой мощный толчок к жизни, такой взлет счастья, такой подъем желания жить, – что он может выжить. И должен выжить, понимаешь?..
Он гнул и ломал сопротивление осязаемо, как стальной прут.
– Помоги ему, браток, – тихо попросил он и отвернулся, сунув руки в карманы бритвенно отутюженных черных брюк. – Нельзя же, нельзя бросать человека в беде только потому, что тебе на это наплевать. Неужели он должен умереть, чтоб ты жил спокойней?..
– А… что она будет делать? – Муж смотрел в сторону.
– Ничего. Встретится с ним. Поговорит. Поврет ему… Может, он ее пару раз поцелует. Это ведь не так страшно, а. А ему это даст жизнь. Подарите ему жизнь, понимаешь? Тебе легче будет жить на свете, парень, когда ты будешь знать, что кто-то живет благодаря тебе. Ведь в конце концов вы же два мужчины, два человека, два солдата, вы же братья – неужели ты дашь своему же подохнуть зазря? Он же свой, свой!..
